"Всесилен я и вместе слаб,
Властитель я и вместе раб!"
Но классицист Тютчев, в этом тоже его парадоксальность, в то же время и импрессионист. Он схватывает мгновение, запечатлевает настоящее ощущение, минутное смутное настроение:
Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне,
Совать один цветок, ловить летящий миг".
И усиливает эмоциональность, чувственно высоко парит его строка:
…жизнь, как океан безбрежный,
Вся в настоящем разлита"
Он смел, своеволен и своенравен в сравнения, его сравнения порой аллегоричны:
– " По жилам небо протекло" – (любимая строка Льва Толстого);
– " Нет, нас одушевляло не чревобесие меча";
– " И сердце в нас подкидышем бывает";
– "месяц светит сладко";
– " всемирный благовест лучей";
– " румяное, громкое восклицание".
И недаром Тургенев писал: " Язык г. Тютчева поражает читателя счастливой смелостью".
Тютчев и импрессионист: он схватывает мгновение, смутное настроение секунды, а потому запечатлевает настоящее, подлинное ощущение – трепетная, точная фиксация настроения:
"…и жизнь, как океан безбрежный
Вся в настоящем разлита".
И продолжает:
"Мы можем, странствуя в тернистой сей пустыне
Сорвать один цветок, ловить летящий миг".
А Фет писал: " Деревья поют у Тютчева… Нам приятно понимать, что деревья поют своими мелодичными формами, поют стройностью, как небесные сферы".
Сила стихов Тютчева – это сила подлинности, сила достоверности.
Можно высказаться в таком векторе: Тютчев не сочинял, а лишь не мешал поэзии прорваться из него наружу.
Аксаков, давний друг поэта, писал: "из глубочайшей глубины его духа била ключом у него поэзия, из глубины, недосягаемой даже для его собственно воли".
История свидетельствует: стихи были настолько его личным, интимным делом, что он стеснялся их печатать. Когда же публиковал (по настоянию друзей), то полностью своего имени не подписывал. Он писал издателю Т. Георгиевскому: " Полностью моего имени выставлять не нужно, только букву "Т". Я не прячусь, но и выставлять себя напоказ перед толпой не хочу".
Сформулируем так: Тютчев был ярким представителем психологической лирики, как Достоевский – психологического романа. Тютчев живет в Душе, он углубляется в Душу, в аниму, психику природы и человека.
Все внешнее, все наружное – задний план, расплывчатый фон, невнятное оправданье. Он не ремесленник, он Демиург, а потому он вне скульптурности обыкновенных описаний. В своей лиричности светотеней он сопоставим с пейзажистом Рембрандтом.
Тютчев – весь в оттенках нервичности, в спонтанности, переломах настроений. Если у Пушкина жизнь – это игра с " обозримыми предметами", зримыми, лепными, то для Тютчева – это игра " смыслами". Ему подходят слова А. Франса: "Даже вечность мы рисуем каждый по – своему, в своем вкусе. У абстрактного, как и конкретного, есть свои краски".
Точно подметил своеобразие поэзии Тютчева другой русский поэт В. Брюсов: " Тютчев стоит как великий мастер и родоначальник поэзии намеков".
И, развивая мысль Брюсова, вполне оправдано авторское определение: Тютчев – это попытки поймать неуловимое и ускользаемое: " не дым, а тень, скользящая от дыма".
Тютчев – адвокат внутреннего мира, находящегося в глубине человека.
Поэт – защитник "слова неизреченного", мысли, всегда остающейся во внутренних тайниках, чертогах человека. Помните: "Моя душа – элизиум теней…". Его душа – это не внешний мир. Его душа – "мир теней", мир психический. Неизреченное, неведомое, неосязаемое влечет к себе поэта.
Без всяких контекстов и двойственностей, со всей прямотой указов римских императоров, можно утверждать: Тютчев – самый гармоничный поэт России. В его стихах нет ничего лишнего, ничего случайного. Все совершенно закончено, магия совершенства присуща почти всем его стихам. Он музыкален, его стих " сладко сто раз повторять. Стихи его отличаются звуковой сочностью" и удивительной пропорциональностью. Это то, что Тургенев назвал " соразмерностью с самим собой".
Тютчев, если применить метафору, сверхплотная звезда русской поэзии. Стих его короткие, исключительно компакты и весомы одновременно, степень их воздействия необычно высока:
"Не буду я богов обременять мольбами…"
Писал он скупо, часто – афористично. Своим афоризмом, своей формулой: " Мысль изреченная есть ложь" – он повесил над своей головой дамоклов меч – потому и писал коротко и сжато. И потому стихи были бесконечно весомы. Каждая фраза – бесконечная значимость:
"На всей своей ликует воле
Освобожденная душа"
"Над этой темною толпою
Непробужденного народа"
Написал Тютчев немного – тоненькую книжку стихов. Но как об этой книжке сказал Фет: "Муза, правду соблюдая, глядит. И на весах у ней эта книжка небольшая, томов премногих тяжелее"
Тютчев – поэт двойственности, противоречивости, они у его как как кони без узды, как волны моря без Луны – сами приходят и сами уходят:
"Две беспредельности были во мне -
И мной своевольно играли они"
Поэт и любил раздвоенность (мысль и иррациональное), и тяготился ею, и описывал так:
"О, вещая душа моя,
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия".
Двойственность – это и его личная жизнь. По свидетельству сына, " он мог искренно и глубоко любить… и не только одну женщину после другой, но одновременно".
Поразительная сила стихов Тютчева – в их краткости. У него нет эпических, развернутых широко картин. Нет сюжета, нет повествовательности и нет назидательности.
Он передавал читателям способность деликатную и тонкую прелесть понимания человека и природы.
В Тютчеве нет бифштекса (грубости); в нем все неуловимое, невидимое – все духовное.
Он весь – в размышлениях о своей судьбе (и человека в целом) – " лишь жить в самом себе сумей" – и о природе, космосе, откуда человек пришел.
Он говорит о принадлежности самому себе, он отвергает власть Голема, собственного творения, над ним (власть рока).
Он – против Золотого тельца, которого признают за бога.
Как ни к кому другому, к поэту подходят мандельштамовские слова: "Но если подлинно поется и полной грудью, наконец, все исчезает, остается пространство, звезды и певец". Человек Тютчев смело выходит один (без толпы провожающих) на один к Вечности.
Он, выражаясь фигурой метафоры, есть поэт – айсберг. Зримая, вешняя часть невелика, но подсознательно угадывается огромная глубина человека: лирика, мыслителя и воспевателя красоты.
Ум, "доведенный до поэзии" – точный контур фигуры Тютчева
Надо признать: Тютчев не из легких поэтов. Как писал один из его критиков: " …поэзия, в которой надобно еще добиваться смысла".
Да, тютчевская поэзия – это поэзия смысла, она – антипод, враг внешней "отрицательной узости":
"На Восток укройся дальний
Воздух пить патриархальный".
Тихое благородство Тютчева пережило все, всех победило, прошло по всем городам и весям, из конца в конец России.
Фет назвал Тютчева "нашим патентом на благородство", а метафора дня и ночи прочно прижилась в русской поэзии. И томится, как деревенское молоко на печке, фраза русского поэта Хлебникова: "Ночь смотрится, как Тютчев".
И как много внутренних с Тютчевым совпадений и перекличек.
"Пусть в горнем Олимпе блаженствуют боги – бессмертье их чуждо труда и тревоги" – Тютчев
"Пусть боги смотрят безучастно смотрят на скорбь земли, их вечен век" – Брюсов.
Тема тютчевского молчания, тема "неизреченной мысли" подхвачена Мандельштамом: "Она еще не родилась, она и музыка, и слово, и потому всего живого ненарушаемая связь". И еще идентичность: "Немота – как кристаллическая нота, что до рождения чиста".
Близость к благородному поэту подчеркнул Северянин, назвав свой сборник "Громокипящий кубок".
Тютчев и Фет.
Два сильных корня поэзии России и две фигуры – антиподы. Фет – весь радость, веселье шумное, то Тютчев – грусть, гражданин гиены. Фет – человек чувств, сама чувствительность, ее высшее проявлением (Вакханка), Тютчев – сама нежность, но нежность почти бессильная, почти без чувств.
Тютчева интересует вечер, ночь, зло как таково; гаснущий день, наползающие сумерки; Фет – это расцвет, природа в зелени и цветах. Тютчев – увяданье, сброшенный пылающий пурпур деревьев, он ценит " возвышенную стыдливость страданий".
Всю рельефную и колкую противоречивость поэзии своего антипода Фет выразил в следующих словах: " Весь поэтический образ стихотворения полон чувств, хотя и принадлежит человеку мысли… избыток рефлексии".
Тютчев – поэт с уникальным ощущением вселенной. Каждый его стих – это запечатленное мгновение, словно вспышка магнии или молнии. Это ощущение нервного спазма от мощи природа, благоговения перед ее силой, бьющей огненным фонтаном из неведомых недр.
Тютчев – это Коперник в поэзии, это мир Колумба. Можно заострить – это мир Фауста, мир дерзостного человека, выходящего к мировой бездне. Недаром Тютчев восклицает: "тебе Колумб, тебе венец!"
Поэт славит человека, славит того, кто открывает "новый мир, неведомый, нежданный"
Тютчев перевел строки Шиллера: "Мироздания не конченое дело". Вот именно: мир для поэта не замкнут, мир для него – весь динамика, весь становление, весь движение.
Чем близок и дорог Тютчев нам, живущим в 21 веке?
А тем, что он вселяет нам ощущение безмерности мира, его величия и его таинственности, "неразгаданных законов Мироздания".
С одной стороны, поэт сам умел трепетать перед чудным и непостижимым звездным небом, он умеет и читателя заставить трепетать; с другой стороны – он проникает в глубь человека, и потому заставляет читателя прислушиваться к голосу внутри самого себя. Он учит понять мир и понять самого себя.
В кантовском моральном императиве – вся сущность Тютчева, все содержание и вся форма: " Звездное небо над головой и моральный закон внутри нас".
Поэт "космического чувства", способный удивляться и замирать в священном трепете перед тайной мира и тайной человека.
Писал Л. Толстой: " Так не забудьте достать Тютчева. Без него нельзя жить"
Провел линию психологического размежевания Тургенев, написавший о Тютчеве: " О Тютчеве не спорят, кто его не чувствует,…не чувствует поэзию"
Время, отбросив все случайное и наносное в истолковании поэзии Тютчева, оправдало оценку, данную его творчеству Некрасовым, Тургеневым, Добролюбовым. Его стихотворное наследие получило широкое и достойное признание.
Еще в 1918 году, в первый год существования молодого Советского государства, Совет Народных Комиссаров постановил воздвигнуть памятники выдающимся деятелям русской и мировой культуры. В приложенный к этому постановлению и утвержденный В. И. Лениным список имен включено было и имя Тютчева.
Память поэта была ознаменована в 1920 году открытием мемориально – литературного музея его имени в подмосковной усадьбе Тютчевых Муранове.
В наши дни о Тютчеве более "не спорят". Его – читают.
Именно теперь в полной мере подтвердились слова Некрасова, "ручавшегося" за то, что небольшую книгу тютчевских стихов "каждый любитель отечественной литературы поставит в своей библиотеке рядом с лучшими произведениями русского поэтического гения".
Фет Афанасий Афанасьевич
(1820 – 1892)
…первый житель рая
Афанасий Афанасьевич Фет – русский поэт с немецкими корнями, переводчик, лирик, автор мемуаров. Член – корреспондент Академии наук Петербурга.
Поэт, практик значительно глубокий, мощный, жизненный. Он не верил в смерть, он верил, что жизнь вечна ("что жизни нет конца"). Преодолевал трагедии, сублимировал их в радость, в драматическую радость, гармонию. Для него "прошлое", настоящее и будущее – это "теперь". Обращаясь к будущему поколению, он говорит, что в этот самый миг: " …И ты и я – мы встретимся, – теперь".
Образы поэта подчас удивительно смелы, лирически дерзновенны и иррациональны – не смысловое сообщение, а внушение настроения, когда чувство абсолютно гнет логику:
"Хотя не вечен человек, то что вечно, человечно"
Основная тем поэзии Фета – любовь, чувственность. Языческий культ Прекрасной Дамы. Его поэзия покоится на эстетике красоты – на принципах гармонии, четкости, пластичности и ясности.
"Откуда у этого добродушного, толстого офицера такая лирическая дерзость, свойство великих поэтов?" - писал Лев Толстой.
Стихотворение (появилось оно в июле 1843 года в "Отечественных записках"), которое являло собой как бы "лирический автопортрет" нового поэта:
Я пришел к тебе с приветом,
Рассказать, что солнце встало,
Что оно горячим светом
По листам затрепетало;
Рассказать, что лес проснулся,
Весь проснулся, веткой каждой,
Каждой птицей встрепенулся
И весенней полон жаждой;
Рассказать, что с той же страстью.
Как вчера, пришел я снова,
Что душа все так же счастью
И тебе служить готова;
Рассказать, что отовсюду
На меня весельем веет,
Что не знаю сам, что буду
Петь, – но только песня зреет.
Стихотворение "Я пришел к тебе с приветом" не только "лирический автопортрет" и "поэтическая декларация" молодого Фета; это одна из самых ранних его "весенних песней" – того рода стихотворений, которые составляют сердцевину фетовского творчества.
За их "благоуханной свежестью" стояло подлинное духовное откровение, пережитое поэтом в молодости, – откровение непостижимой бессмертной стихии жизни, которая олицетворялась для него в образе вечно юной Весны. Вот одно из самых "программных" стихотворений фетовской "весенней сюиты":
Ты пронеслась, ты победила,
О тайнах шепчет божество,
Цветет недавняя могила
И бессознательная сила
Свое ликует торжество.
"Бессмертной Весне", этому величайшему своему божеству, Фет будет приносить поэтические дары до последнего дыхания; каждую весну его будет вдохновлять чувство "весеннего возрождения":
Но возрожденья весть живая
Уж есть в пролетных журавлях…
"Торжество весны" приносит поэту веру, что "как мир, бесконечна любовь":
Снова птицы летят издалека
К берегам, расторгающим лед,
Солнце теплое ходит высоко
И душистого ландыша ждет.
Снова в сердце ничем не умеришь
До ланит восходящую кровь.
И душою подкупленной веришь,
Что, как мир, бесконечна любовь.
"Любовь" и "кровь" – вечная пара, и поэт не смущается "банальностью" рифмы, ибо чувствует это сердцем. Фетовские весенние стихотворения поражали читателя стихийной силой любовного влечения: "Смело можно сказать, что на русском языке еще не бывало подобного изображения весенней неги, доходящей до болезненности". Так сказал критик Дружинин о стихотворении "Пчелы", в котором поэт буквально не находит себе места от сжигающего его "весеннего огня":
Сердце пышет все боле и боле,
Точно уголь в груди я несу.
Музыка "сердечного огня" звенит пчелиной песнью: "В каждый гвоздик душистой сирени, // Распевая, вползает пчела" - и сам поэт как будто превращается в пчелу.
Пчела у Фета (во многих случаях) несет в себе "радость земли", она символизирует как раз ту "страстную чувственность", которую отмечается в фетовской поэзии среди других характерных черт.
Однако в этой поэзии живет и другой крылатый вестник весны – соловей. Если пчела поет днем, то царство соловья – весенняя ночь:
Какая ночь! На всем какая нега!
Благодарю, родной полночный край!
Из царства льдов, из царства вьюг и снега
Как свеж и чист твой вылетает май!
Какая ночь! Все звезды до единой
Тепло и кротко в душу смотрят вновь,
И в воздухе за песнью соловьиной
Разносится тревога и любовь.
Земная ночь, пронизанная весенней любовной тревогой, – это частица мирового гармонического целого; поэтому так интимно – родственны отношения души поэта с космической бесконечностью – со звездами.
Из фетовских стихотворений можно было бы составить целый "звездный цикл": так много писал он о звездах (как никто в русской поэзии), снова и снова находя в звездном небе вдохновение для своего "космического чувства". Одна из вершин "звездной лирики" Фета – стихотворение, которое Чайковский ставил "наравне с самым высшим, что только есть высокого в искусстве":
На стоге сена ночью южной
Лицом ко тверди я лежал,
И хор светил, живой и дружный,
Кругом раскинувшись, дрожал…
На этот раз поэт не передает своих "диалогов со звездами" (как в некоторых стихотворениях этого рода) и не просто чувствует свое родство с космической жизнью – он переживает необычайное состояние погружения в космическую глубину:
Я ль несся к бездне полуночной,
Иль сонмы звезд ко мне неслись?
Казалось, будто в длани мощной
Над этой бездной я повис.
Как оценивал сам поэт свою открытость столь уникальным переживаниям? В этом же стихотворении Фет дает исключительно важное для понимания его творческого дара самоопределение: он говорит о себе -
…я, как первый житель рая…
Этим мифологическим уподоблением Фет как бы указывает на первозданную полноту, силу и чистоту своего "человеческого естества", всех изначальных чувств, данных природой человеку (эту фетовскую "первобытную природность" отмечала н критика).
Если продолжить мифологему "первого человека", то надо будет сказать, что в фетовской поэзии рассказано столько же о "первом человеке" (мужчине), сколько и о "втором" (женщине), а более всего – о них обоих, об их любви в "райском саду".
"Свидание в саду" – самый частый сюжет его любовной поэзии; как, например, в замечательном стихотворении начала 1850 годов:
Люди спят; мой друг, пойдем в тенистый сад,
Люди спят; одни лишь звезды к нам глядят.
Да и те не видят нас среди ветвей
И не слышат – слышит только соловей…
Да и тот не слышит, – песнь его громка;
Разве слышит только сердце да рука:
Слышит сердце, сколько радостей земли,
Сколько счастия сюда мы принесли…
Но, конечно, самое знаменитое стихотворение этого рода – то, с которого и началась громкая слава Фета и которое навсегда стало для многих русских читателей символом всей фетовской поэзии: