- Захарыч! А может ты её не с той стороны кормил? - вкрадчиво спросил молодой помощник, делая серьёзное и озабоченное лицо. Увидев, как Захарыч, мысленно отсеивает "непечатные" слова и набирает в лёгкие воздуха, чтобы ответить, Пашка опередил:
- Я всё понял, Захарыч! Она час, как на конюшне, но тобой уже сыта по горло!
Старик, улыбаясь, сделал вид, что погнался за своим, наконец-то пришедшим в себя, помощником…
Глава четвёртая
Захарыч…
Почти никто из цирковых не знал его имени. Для всех он был просто - "Захарыч". Это служило ему и именем, и фамилией, и должностью.
Хотя он был берейтором, задача которого - дрессировать лошадей, готовить их к манежной работе, но, по факту, работал и простым служащим по уходу за животными, и ветеринаром при необходимости, и ночным сторожем, и ангелом хранителем любого цирка, в котором находился на гастролях. Он мог как никто заточить сверло, подклеить жонглёрский реквизит, зачалить троса для воздушников, сплести редкой красоты и качества арапник, дать дельный совет. Даже мог одолжить денег со своего скромного жалования. К нему носили сгоревшие чайники, кофемолки, обувь для починки, остановившиеся часы и всё остальное. Однажды приволокли стиральную машину. Через час она уже вовсю жужжала в прачечной цирка.
Захарыча, казалось, знал весь мир - столько людей к нему обращалось и пользовалось его услугами, на все голоса и оттенки произнося спасительное - "Захарыч!". Он так к этому привык, что, пожалуй, и сам с трудом помнил своё имя…
Пашку заинтересовал этот вопрос и он его задал.
- Никита, вообще-то… - как-то неуверенно ответил Захарыч на вопрос. - Никита Захарович Стрельцов, девятьсот десятых годов рождения! - может впервые за долгие годы представился он. - Казачьего сословия. С Дону…
У него были могучие разлапистые руки, добрые и шершавые, с заскорузлыми, узловатыми, пожелтевшими от табака пальцами. Когда он ими касался лошадей, те громко пофыркивали, млели, и улыбались глазами…
Руки Захарыча были постоянно чем-то заняты: то выпрямляли какую-то проволочку, то что-то строгали, шили, клепали. И только поздно вечером они, наконец, обретали ненадолго покой. Пашка глядел на них и думал: "Сколько же вы переделали и перевидали за свои семьдесят с лишним лет!.."
После репетиции номера с лошадьми и уборки конюшни Захарыч с Пашкой садились чаёвничать. Это было нерушимой традицией. Стрельцов заваривал свой фирменный крепчайший чай, а Пашка приготавливал гору сухарей. До этого Пашка думал, что заварка нужна только для цвета: чай - это так - кипяток с сахаром, не более того.
Захарыч много поведал ему о чае: где и как тот растёт, о чайном листе, о способах его сбора и заварки, - как это делают в Грузии, в Узбекистане, Азербайджане и других республиках. У старого циркового был специальный заварной чайник, почерневший от времени, который он бережно заворачивал в специальную тряпку на переезды. Под столом стояла самодельная электроплитка с ковшом для воды - непременные объекты для внимания пожарных во всех цирках. Тем не менее, они путешествовали с Захарычем, наверное, с тех пор, как появилось электричество.
После чаепития, Захарыч сворачивал свою "термоядерную", (как окрестил её Пашка Жарких), самокрутку. Через минуту он окутывался сизым ядовитым туманом, являя собой что-то среднее между паровозом Черепановых и проснувшимся Везувием. Курил Стрельцов исключительно махорку или самосад, которые покупал на местных базарах, считая сигареты с папиросами "дамским" баловством. Глядя на внушительных размеров самокрутку, Пашка как-то съязвил:
- Теперь я понимаю, кто виноват в том, что "капля никотина - убивает лошадь!". Твоим "фугасом", Захарыч, можно угробить целый табун этих несчастных животных!
- Вот и не кури! Плохая привычка! Не бери с меня пример! - Захарыч с наслаждением затянулся, дрогнул небритым кадыком, и пустил струю дыма в приоткрытую дверь шорной. Его глаза - два, слегка замутнённых возрастом, синих озерца, довольно поблёскивали из-под кустистых седых бровей.
"Ему бы бороду - вылитый Дед Мороз! - улыбнулся про себя Пашка. - Хотя, нет, тот не курит…".
В своей жизни Никита Захарович Стрельцов осилил всего четыре класса церковно-приходской школы, осиротел, и попал в балаган. Там и прошли его "университеты". Но несмотря на это, Захарыч завидно грамотно строил свою речь и удивительно много знал.
- Курсы младших командиров да книги - вот, брат, мои ликбезы! - ответил старик на очередной Пашкин вопрос. Оставалась только удивляться, когда он успевал читать, при своём, почти что двенадцатичасовом, рабочем дне?
Захарыч строго посмотрел на своего помощника:
- До твоей учёбы мы тоже доберёмся! - пригрозил он пальцем. - Восемь классов в наше время - это хрень какая-то. Этот… как его… - Захарыч пощёлкал пальцами и поднял глаза к задымлённому потолку шорной, словно там была шпаргалка - Ага! Атавизьм - это. Вот!..
Глава пятая
…Ольга влетела с манежа за кулисы разъярённой кошкой. Причёска её была взлохмачена, глаза метали искры. За ней лёгкой трусцой проследовали партнёры по номеру Виктор и Алексей. Это были здоровенные ребята, не очень артистичные и пока "слабоватые" как нижние. Номер был новым, парни старались как могли, но получалось не всегда, как хотелось…
- Мать вашу!.. - начала орать Ольга, как только закрылся за ними занавес.
- Вы что охренели сегодня?..
Ольга была выдающейся "верхней" - лучшей в жанре ханд-вольтиж. Это признавали все. Возможно поэтому была требовательной до самодурства. На манеже она летала из рук в руки партнёров отточенным совершенством, исполняя потрясающие отрывные трюки, безукоризненно приходя в точку после любого пируэта или сальто-мортале.
Но здесь, в этом номере, её умение скорее мешало. Теперь она исполняла трюки на металлической палке, которую партнёры держали в руках. После акробатичкских прыжков приземляться гимнастке приходилось на тонкую "жердочку". Задача партнёров была поймать Ольгу и убалансировать в нужной точке…
- Оля, тише, за "портянкой" - люди!.. - попыталась успокоить кричащую артистку пятидесяти пятилетняя дрессировщица собак Людмила Тимофеевна Котова, намекая на не такой уж и плотный занавес форганга. Она курила, покусывая свой любимый длинный мундштук, прислонившись к стене, как стоят "барышни" в марсельском порту, поджидая подгулявших "кавалеров", готовых за пару "весёлых" минут растаться с несколькими монетами. Её напомаженные губы были вызывающе ярко-красного цвета. В этом была вся Людмила Тимофеевна…
Котова!.. Это был огненный коктейль "Молотова" из безвкусицы, неуловимого шарма, увядшей женской красоты, великовозрастной сексуальности и комизма. Эта женщина жила как хотела, как ей нравилось. Она была старше своего нового мужа Алексея, партнёра Ольги, на четырнадцать лет. Любила выпить. Жила без комплексов - открыто и свободно. Некоторым с ней было легко. Другим - нет…
При первой встрече она ошарашивала своей вульгарностью и темпераментом. С ней боялись вступать в "дебаты" даже начальство из главка и именитые артисты. Она сама была - Именем!
Для неё не существовало авторитетов. Котова признавала только - истину, какой она ей виделась. Без раздумий защищала слабого. Всегда поддерживала начинающих. Она сама пробивалась с "низов"…
Это был человек без "двойного дна". Находиться с ней рядом было мукой - в любой момент ты мог оказаться объектом её внимания - и тогда берегись! В то же время - интересно и радостно!
Она разговаривала невероятно "смачно", колоритно и остроумно, используя какой-то то ли акцент, то ли диалект-говорок, свойственный персонажам Бабеля из "Одесских рассказов".
Котова была матершинницей. Редкой. Так виртуозно в "Союзгосцирке" не ругался никто. Это не было площадной бранью, которая оскорбляет нормального человека. Это являлось, скорее, своебразным искусством использования ненормативной лексики, которое сначала вгоняло в ступор, потом хотелось слушать и слушать… - настолько "рождаемое" становилось неожиданным и цветасто-остроумным "шедевром".
Из классического мата она ухитрялась сплетать и выстраивать многоэтажные "Версальские дворцы" в стилях: барокко, рококо, ампира - со всеми свойственными им пилястрами, винтообразными капителями, завитушками и кучеряшками. Её "перлы" разлетались по циркам "почтовыми голубями".
Котова стала прижизненно цитируемым классиком русского мата…
- Сколько можно меня ронять! - аж повизгивая, вопила Ольга, нет-нет, переходя тоже на ненормативную лексику. От злости она готова была вонзить свои когти в партнёров и пустить в ход весь накопившийся яд взбешенной "королевской кобры".
- Меня пассировать некому! Я что, б…, за воздух цепляться должна? Какого… не подходите, вы же - нижние!..
- Оля! Тише!.. - Котова с показательно равнодушным видом, пустила очередное роскошное колечко дыма.
Ольга вместе с "ядом" снова выплеснула парочку крепких, "не девичьих", выражений.
- Оля, девочка, не оскверняй свой ротик, тебе не идёт! Прибереги его для более приятных вещей!.. Это я без мата, - шо щи без томата…
- Что тише, Тимофевна! Они меня сегодня три раза на задницу усадили! И надо же, блин, как назло, - телевидение снимало!..
Её партнёры: Виктор Селиванов и Алексей Анфиногенов, стояли опустив головы и жилистые ручищи. Алексей, последний муж Котовой, в жизни был приветлив, но не разговорчив. Все слова за него обычно говорила "Тимофевна". Виктор, тот вообще в день говорил обычно два слова: "здравствуйте" и "до свидания". Если произносилось что-то ещё, сверх нормы, считалось - Виктор "разболтался"…
Сегодня же, пока Ольга "оценивала" их работу, Витя полушёпотом выдал партнёру недельную норму слов:
- Не, Лёх, ну чё мы в самом деле: бабу - и на жопу!
Ольга всхлипывала от бессилия, может даже хотела заплакать, но в гневе, как-то не получалось:
- Блин! Зрители ржут! А я, вместо комплимента, то и дело задницу отряхиваю!..
- Оля! Что ты волнуешься, как целка в первую брачную ночь! Ну, напала на тебя "падучая"! Зато покажут по телевизору, в программе "Здоровье". - "успокоила" гимнастку опытная артистка, которая повидала на своём веку и не такое. - Тебе ещё прыгать и прыгать! Своим тощим тухесом ты причешешь манеж ещё не один раз!..
Пашка, который иногда отлучался из конюшни, чтобы посмотреть номер-другой, в очередной раз вылупил глаза, слушая закулисную "беседу" артистов.
Вчера была похожая ситуация, но только разнос тогда после работы устроила сама Котова. Та, по полной программе, "натолкала" своим афганским овчаркам, которые сцепились за кулисами. Из всего замысловатого текста в памяти осталась основная мысль:
- Что вы жрёте друг друга, как х…е цирковые!..
Попутно досталось служащим, которые не уследили за собаками. Котова и им "популярно объяснила", что нужно делать в "критические дни"…
Пашка поинтересовался у Захарыча, что это за "тётя"?..
- Эта "тётя", как ты говоришь, - заслуженная артистка. Легенда цирка! Это сейчас Люда собак дрессирует. А когда-то она работала "высшую школу верховой езды" и "па-де-де" с Борисом Манжелли. Так что, лошадей она знает не хуже меня… Эх, время, время!.. - Захарыч сделал паузу, пошарил по карманам, ища махорку. - Ты бы Котову видел в знаменитой на весь мир "Штраусиане" и "Русской берёзке" с Юрием Ермолаевым! Вот это были конные номера! Люда - это золото нашего цирка! Ты не гляди, что она такая, она - хороший человек! Настоящий! А как мастер - фору ещё любому молодому даст! Ты на неё даже сейчас в манеже посмотри, а не за кулисами…
Помошник Захарыча не часто видел, чтобы его наставник о ком-то говорил с таким уважением. Пашка стоял в курилке и внимательно всматривался в "наштукатуренное" лицо немолодой артистки, одетой в странный симбиоз костюмов "Золушки" и "Феи" одновременно…
Ольга продолжала "дымиться":
- У меня вся ж… синяя. Я так до пенсии не доживу!.. - Ой, Оля, синежопая ты моя! Тебе до пенсии - как мне до моей первой девственности…
Женька-полётчик, тут как тут, - не удержался от вопроса, пытаясь подражать говору Котовой:
- Людмила Тимофеевна, а шо, бывает и вторая девственность? - Женя, мальчик мой! В жизни всегда есть место подвигам - когда-нибудь и "куда-нибудь" - всегда бывает в первый раз…
Пашка стоял открыв рот, переводя взгляд с одного говорившего на другого. Он считал, что цирковые - это "небожители"! Но то, что он слышал сейчас, явно не укладывалось в его голове.
Котова, заметив внимательно слушающего Пашку посоветовала:
- Молодой человек, закройте рот, а то тоже потеряете целомудренность в этом месте, как я когда-то…
- Людмила Тимофеевна! Если бы вы знали, как мне с этими дебилами хреново!.. - слезливо пожаловалась Ольга, видимо, расчитывая на поддержку.
Котова, докурив, решила закончить затянувшееся обсуждение, подведя итог:
- Оля! Это - цирк! А плохой п…де - плохо везде!..
…Нахохотавшись, артисты разошлись по своим делам, готовясь каждый к своему выступлению.
Котова глянулась в настенное зеркало, подправила свезённую мундштуком губную помаду и пробурчала:
- М-да, как будто в… - далее шло довольно точное и "фривольное" сравнение, не рекомендованное для ушей несовершеннолетних. С лёгкой хрипотцой в голосе, скомандовала - Готовимся, бойцы!..
Ассистенты стали подводить на исходную "афганцев", безостановочно лающих и нетерпеливо рвущихся с поводков. Котова, покрикивая, то и дело их успокаивала, осаживала, по ходу продолжая остроумно матерно каламбурить.
Наконец форганг распахнулся.
На манеж вышла… - Королева цирковой арены…
Глава шестая
Из шорной в очередной раз валил густой синеватый махорочный дым. Пашка, как раз попал в очередное облако, которое выпустил на волю куривший.
- Бонжур, Захарыч! - в дверном проёме появилась прищурившаяся и кашляющая ехидная физиономия молодого помощника, пришедшего на работу. - Гив мию, плиз, смокинг! - отмахиваясь от дыма и продолжая кашлять, блеснул он знанием иностранных языков.
- Чего? - чуть не поперхнулся Стрельцов, до этого мирно пивший чай и теперь благодушно куривший. - Какой смокинг?..
- Вот темнота дореволюционная! Дай закурить, говорю! Это - по-английски!..
- Для того, чтобы курить мою, (тут Захарыч ввернул недавно услышанное и понравившееся ему слово), - "фирму", надо иметь лёгкие с оглоблю! А у тебя, доходяга, грудь как у петуха коленка! - в свою очередь парировал выпад старик. - Это по-русски, хомут тебе в дышло!..
Пашка примирительно рассмеялся:
- Всё, - ничья! - и уже совсем радостно - Доброе утро, Захарыч!..
Пашка широко улыбнулся своему наставнику и насвистывая арию "мистера Икса", пошёл переодеваться в рабочую одежду. Впереди ждал обыкновенный цирковой день…
…Конюшня блистала чистотой и опрятностью. Каждая вещь находилась на своём месте однажды ей определённое. Лошади стояли в станках по кличкам строго в алфавитном порядке: "Алмаз", "Гранат", "Изумруд", "Малахит", "Рубин", "Сапфир", "Топаз", "Янтарь". Сбруи в шорной висели в том же порядке с теми же именными табличками. Что-то отыскать в хозяйстве Захарыча было делом нескольких секунд. Этим он и заведовал. Руководил же групповым номером джигитов Осетии, а следовательно и Захарычем с Пашкой, артист, с которым при встрече почтительно раскланивались в цирке все. Звали его - Казбек.
Иногда наступает желанное время в жизни артиста, когда его фамилия становится Именем. Здесь был иной случай, ещё более уникальный, когда имя заменило - всё.
Казбека знали в стране и за рубежом. Когда произносили его имя, сразу представлялся блистательный мастер-наездник и высочайший класс его номера. Он всего добился сам, работая до седьмого пота, и того же требуя с других.
- Он, как и я когда-то, начинал у Кантемировых. Захватил ещё самого старика Али-бека! Это была - школа! - Пашка понял по интонации Захарыча, что это высочайшая оценка, хотя названая фамилия ему ни о чём не говорила.
Конная труппа, куда устроился Пашка, называлась по имени руководителя и знаменитой горы - "Казбек". Вначале, правда, писалось осетинское название "Урсхох" ("белая гора"), но оно как-то не прижилось. На афишах вечно печатали с ошибками. Казбек заводился, скандалил, пока однажды кто-то не посоветовал ему "не мудрить", а писать всем известное - "Казбек". Вскоре во всём цирковом мире стал известен этот конный номер и сам джигит.
Во всех интервью руководитель джигитов любил рассказывать историю, связанную с его именем: в начале девятнадцатого века селением у подножия "белой горы" владел князь Казбек. Его имя стало названием аула Казбеги, по аулу русские назвали и гору. Казбек утверждал, что его прапрадед - и был тем князем…
Чуть меньше месяца назад, через несколько дней, после разгрузки лошадей, Захарыч представил руководителю номера нового служащего по уходу за животными. Перед Пашкой стоял темноволосый стройный красавец с ярко выраженными кавказскими чертами и такой же речью. Его спокойные движения завораживали. Это был уверенный в себе человек, очень уважительный, с умным проницательным взглядом. Когда он двигался, было ощущение, что он медленно танцует. Повороты его были грациозны, неторопливы и выразительны. Позже Пашка увидит совсем иной темперамент этого человека на манеже, его мастерство, и будет гордиться, что попал в этот номер.
- Если Ныкита Захарович тебя берёт, я нэ возражаю. Если этот человэк говорит "да", я никогда нэ скажу "нэт!". Я ему верю больше, чем сэбе!.. - Заговорил Казбек низким глуховатым голосом, местами с неподражаемым акцентом. Некоторые, привычные уху буквы, у него имели дополнительные звуки, которые не воспроизвести другому человеку. Он говорил "вкусно" - заслушаешься…
- Пиши заявлэние. Только помни - я тебе доверяю сокровыщницу. - Казбек подвёл Пашку к лошадям и перечислил их имена, написанные на табличках. Он любил именовать животных названиями драгоценных камней - Это валютный фонд! Каждая лошадь - две-три машины стоит!..
В труппе "Казбек" были люди разных национальностей, но все бесспорные мастера джигитовки.
- В цирке, в групповом номере, артисты называются по фамилии руководителя номера, даже если они не родственники - знакомил Захарыч своего нового помощника с азбукой цирка. - Национальность, пока ты на манеже, тоже у всех одна, - как у руководителя. Кто бы ты ни был, хоть негр!
Тут Пашка от души расхохотался, представив себе скачущего африканца в овечьей папахе, бурке, бешмете и с кинжалом в зубах…
Когда он обрисовывал представившийся образ, улыбался и Захарыч. Потом берейтор серьёзно сказал:
- Вот мы смеёмся, а такой артист был. Выдающийся артист! Неповторимый темнокожий жокей-наездник родом из Сомали. Звали его - Багри Кук…
Из всех джигитов Пашке Жарких больше всех приглянулся Эльбрус, или как его все звали - Элик. Как выяснилось - это был младший брат Казбека.
- У них там в семьях что всех горными вершинами называют? - попытался пошутить Пашка…
Эльбрус - шатен среднего роста. Горластый, хохотун, первый плясун, который ни секунды не мог устоять на месте. На его лице жили постоянно смеющиеся горящие глаза, которые в одно мгновение, если что, затягивала тяжёлая туча - тогда беда! Он был вечный бретёр, заводящийся по любому поводу и такой же отходчивый. Если он считал кого-то другом, то был другом до конца, без оглядки!..
Братья мало были похоже друг на друга. Ну, может только акцентом.