Казбек был всегда безукоризненно гладко выбрит. Эльбрус носил роскошные "будёновские" усы. Ноги его были заметно, по-кавалерийски, кривоваты.
- Это сэксуалная крывизна! - Элик, специально для женщин, кривя их ещё больше и смешно ковыляя, юморно обыгрывал свой природный "дар".
Для парней - отшучивался:
- Э-э! Папа забыл с лошади снять - так и вирос!
- С горшка его поздно сняли!.. - обычно озвучивал свою версию Казбек.
Эльбрус никогда не спорил с Казбеком. О чём бы ни шёл разговор. Между ними разница в возрасте была всего пять лет, но он разговаривал с Казбеком настолько почтительно, часто опуская глаза, что казалось общаются, скорее, сын с отцом, нежели брат с братом.
- Это, Кавказ, - традиции!.. - с уважением в голосе пояснил своему помощнику Захарыч.
Так Пашка Жарких начал свои цирковые университеты, постепенно познавая мир цирка, его людей и историю этого древнего искусства, куда так неожиданно привела его судьба…
Глава седьмая
…Пашка был любопытен без предела. В короткие моменты редкого безделья его можно было видеть в подвалах манежа, где прятались секретные люки иллюзионистов, которые видел не каждый цирковой. То он забирался на купол цирка вместе с гимнастами из воздушного полёта, которые еженедельно проверяли свою подвеску. Опытные артисты с удовольствием наблюдали, как Пашка, затаив дыхание, робко двигается по перекрытиям колосников и смотрит с высоты на манеж через их многочисленные щели. Оттуда цирковая арена казалась маленьким красным солнечным диском с разбегающимися лучами лестничных проходов. Было завораживающе красиво и жутко…
"Как они летают?.." - поёживаясь, думал Пашка, не отрывая взгляда от манежа. Вниз он спускался счастливым и серым от вековой пыли колосников.
Пашка побывал на стальном тросе канатоходцев. Каждый раз, сделав несколько шагов и повихляв всем телом, он неизменно "летел" с верхотуры на ковёр манежа, болтаясь на спасительной страховочной лонже, как мешок с "удобрением" - так определил мастерство начинающего эквилибриста великий мастер этого жанра Ахмед Абакаров. Смеясь, канатоходцы похлопывали его по плечам, мол, молодец, не трус. Долго потом Пашкино сердце металось в груди испуганной птицей…
Он впервые покатался на лошадях, после чего не мог ни ходить ни сидеть. Ноги с трудом соединялись в паху. Было ощущение, что невидимая лошадь всё ещё скачет меж ног и никак не может остановиться…
Появились знакомые в собачнике. В тигрятнике, куда на карантин, поставили несколько клеток с молодыми леопардами, пришедшими из-за рубежа, он вскоре тоже стал своим, - благо везде работали ребята чуть старше Пашки. Естественно, он не упустил случая поближе познакомиться с находящимися там животными…
Не прошло и месяца, а инспектор манежа "знал" Пашку Жарких лучше чем кого-либо из новой программы и помнил его, как не помнил многих знаменитых мастеров. Всё меньше скрывая эмоции и с трудом подбирая выражения, Александр Анатольевич, в который раз, инструктировал его, "объясняя" нормы техники безопасности и конкретные должностные обязанности служащего по уходу за животными. Едва сдерживаясь, размахивая то указательным пальцем, то кулаком перед носом Пашки, он в очередной раз рассказывал, что тот делать должен, а чего "не должен делать ни-ког-да!.."
В очередной раз Захарыч и его молодой помощник подписывали какие-то бумаги, обеспечивающие инспектору манежа сносную жизнь вне тюрьмы - "если что…"
Вновь Казбек, после очередного разговора в инспекторской, молча "играл желваками". Снова хохотал и хлопал Пашку по плечу Эльбрус. Этот непоседливый малый нравился ему всё больше и больше. Эльбрус видел в нём родственную душу…
Проходил максимум день-другой, Пашка с Захарычем вновь стояли, опустив головы в инспекторской, а громыхающий голос Александра Анатольевича, с использованием уже крепких выражений, на весь цирк вещал о новых Пашкиных "достижениях" в области циркового искусства и о своём не проходящем желании повеситься.
Казбек каждый раз выразительно смотрел на Захарыча, тот, приподняв бровь и слегка улыбаясь, как-то странно покачивал головой. В ответ Казбек так же молча крутил головой, словно говорил: "Ну, не знаю, не знаю! Может ты и прав, старик! Поживём - увидим…"
Попутно от инспектора влетало всем руководителям номеров, которые допускали на репетиции "посторонних". Им в десятый "юбилейный" раз были обещаны "строгачи" и лишение премий…
…Впервые Пашка Жарких встретился с цирком в своём городе в классе шестом-седьмом. Номера, которые тогда выступали на арене он не помнил. Одного он не смог забыть, что ворвалось тогда в его сердце вихрем восторженной радости, какую он не испытывал никогда ранее! Мальчишка был потрясён этим миром яркого света, красочных костюмов, весёлой музыки и ещё чего-то невидимого, что заставляло сердце учащённо биться, а слезам взлохмачивать ресницы. Что-то похожее он ощущал, когда читал книги о приключениях и путешествиях.
Именно тогда, впервые, его привычный мир раскололся на две половинки бытия! На тот, - в котором он жил без отца и матери, где были ободранные стены, тусклая лампочка, полуголодное существование и причитающая от беспросветности, вечно пьяная тётка. И на тот, который был перед ним на манеже…
Тихая волна покоя, радости и безопасности накатила на Пашку. Он, убаюканный, с блаженной улыбкой на лице, уснул в кресле зрительного зала, как когда-то на тёплых коленях мамы…
Долго ещё потешались над ним его школьные сотоварищи: "Надо же! Уснул в цирке!"..
…Пашку вывел из оцепенения голос Захарыча:
- Так! Вижу очередная блоха завелась в заднице! - Старый конюх заметил, как его помощник нетерпеливо перетаптывается на месте, поглядывая на дверь конюшни. На манеже в это время шла репетиция воздушного полёта, которую он любил смотреть. Точнее, он любил смотреть на воздушную гимнастку Валю, дочь руководителя номера. Но в этом Пашка отчаянно старался не признаваться даже себе.
- Куда намылился? Давненько не общались с твоим "лучшим другом" - А.А.?
- С кем это? - Пашка вскинул брови.
- С Александром Анатольевичем! Так мы Шурку когда-то называли…
- А-а… - протянул Пашка. В его глазах запрыгали чёртики, но лицо осталось серьёзным. - А я думал это что-то с туалетом связано…
- С каким "туалетом"? - пришла пора Захарыча поднять брови.
- Ну, как же - "а-а…"
- Тьфу ты, балабол! - Захарыч понарошку замахнулся уздечкой, которую он проверял, поднеся к глазам…
Старый конюх, повидавший на своём веку многих служащих по уходу за животными, не мог нарадоваться на своего помощника. Он видел - насколько тот старательный и обязательный. Пашка ни разу не проспал на работу, что было не редкостью у других - работа требовала о-очень ранних подъёмов. То, что иные делали за часы, Пашка, качественно, и с какой-то природной лёгкостью, выполнял за минуты. Весёлый, беззлобный, вечный выдумщик, он притягивал людей и сам тянулся к ним, словно отшельник, изголодавшийся за время своего одиночества…
- Овощи почисти! - Захарыч пытался придумать занятия для своего подопечного, лишь бы тот не шатался по цирку, вечно попадаясь на глаза вездесущему инспектору манежа.
- Уже! Вон - в ведре.
- Овёс…
- В тазах!
- Подмёл?
- Захарыч, ты чего? Ты же по чистому ходишь!..
Захарыч всё никак не мог придумать чем занять Пашку. Он крутил и так и сяк. На конюшне, как всегда, царил идеальный порядок и всё сияло чистотой. Вдруг ему пришло на ум:
- Во дворе, в грузовом прицепе, сено в тюках. Не дай бог дождь пойдёт - сопреет. Давай-ка его, потихоньку, сюда, на конюшню. Вот - угол, как раз свободный. А то униформу не допросишься, да и не их эта работа. - Захарыч был доволен своей придумкой. На час-полтора Пашка был при деле. А там и до представления рукой подать - некогда будет "пешком ходить", там бегать приходится…
- М-да, Захарыч, - "осенило" тебя! - Пашка обыграл слово "сено".
- Давай, давай, трудись! - Захарыч не оценил каламбура, продолжая возиться с уздечкой. - На всё про всё тебе - два часа. Время пошло! - как в армии скомандовал Захарыч.
- Йес, с-сэр! - козырнул Пашка, как делали это в американских боевиках. - Управлюсь в семь секунд!..
Пашка вздохнул, поняв, что Валентину ему сегодня придётся увидеть разве что на представлении…
Молодого служащего, притчу во языцех программы, замечала не только Валентина, но и её партнёры. Помощник Захарыча почти ежедневно сидел где-нибудь в самых верхних рядах цирка и тихо наблюдал за репетицией воздушников. Валентина как всегда заразительно смеялась, а у Пашки от этого в районе груди пробегала то горячая, то прохладная волна, словно это он летал там, под куполом. Но сегодня кресла последнего ряда цирка пустовали. Репетиция воздушного полёта шла своим чередом…
Отец Валентины подал команду к исполнению трюка. Он раскачал ловиторку и хлопнул в ладоши:
- Ну, давай, Валя, дай хороший отбой, чуть задержи отход, потом - заднее. Готова? Ап!..
Валентина мелькнула под куполом чёрной птицей в белых пятнах магнезии на тёмном репетиционном трико. Выкрутив сальто, она пришла в руки к ловитору, качнулась к откосу сетки и вновь вернулась на гриф трапеции. Через мгновение она вновь стояла на подвесном мостике и дурашливо делала "комплимент" пустому залу.
- Молодец, Валентина, неплохо! - Отец гимнастки довольным покачивался в ловиторке.
- Браво-о! - Аплодируя, и так же поддерживая игру, дурашливо кричали на противоположном мостике партнёры Валентины. Особенно старался самый молодой светловолосый гимнаст, недавний выпускник циркового училища, извечный хохмач Женька:
- Брависсимо-о! - громче всех вопил он, и продолжал комментировать:
- Ложи рыдают! Первые три ряда партера от восторга писают, а на галёрке - наблюдают радугу! - Женька явно намекал на то место, где обычно сидел Пашка. Репетиции известного воздушного полёта "Ангелы" всегда проходили весело и куражно…
…Пашка вышел в заасфальтированный квадрат циркового двора. По его периметру располагались ворота гаражного хозяйства, ангары для циркового багажа, металлическая арка грузоподъёмного тельфера, горка въезда в закулисье. В дальнем углу ржавел остов грузовика. К нему, как к кочевому собрату, приник покосившийся, повидавший виды цирковой фургон с затёртыми буквами чьей-то фамилии на боку. К стене конюшни примыкал высокий навес, под которым благоухала гора душистых опилок, отливавших золотом. Посередине двора стоял здоровенный прицеп, на котором высились квадратные тюки с сушёным прессованным сеном. Пашка потянул носом, задержал дыхание и с шумом выдохнул…
Первые два тюка Пашка отнёс бодро, дурачась и вальсируя. Третий он решил отнести, взгромоздив его на голову, как это делают в Африке или где-то там ещё. Проволока, перетягивающая сено крест на крест, резала голову. Шея немилосердно затекала, пыль щекотала ноздри, то и дело заставляя Пашку чихать, от чего его штормило из стороны в сторону. На очередной тюк молодой служащий присел и задумался.
- Не-е, так не пойдёт! Это возни до утра! Хм, - семь секунд… - Пашка, вспомнил своё шутливое обещание, окинул прицеп взглядом и улыбнулся. Ему пришла идея: надо обвязать все тюки верёвкой, по доскам скатить вниз, дотянуть их волоком до ворот, а там до конюшни - шаг! Потом, по два тюка в руки - всей работы минут на пятнадцать-двадцать…
Незаметно для себя Пашка стал напевать мелодию под которую выступал воздушный полёт, где работала Валентина. Мурлыча себе под нос, он собирал тюки в этакий "небоскрёб". Тут же лежал пандус, по которому обычно скатывали и закатывали контейнера. Кряхтя, кое-как в одиночку, Пашка пристроил пандус к прицепу. Получилась наклонная площадка.
- Скатятся, как по маслу! - Пашка вытер пот со лба. Он сходил к знакомому в собачник, взял у него верёвку. Обвязал нижние тюки, упёрся в край пандуса ногами, чтобы тот не пополз, когда "поедут" тюки с сеном и, напрягая все свои силы, потянул построенную конструкцию на себя. Чудо современной архитектуры, в стиле конюшенного экспресСЕНОнизма, (Пашка гордился придуманным по ходу каламбуром), зашаталось и нехотя задвигалось к краю прицепа. Он, разгорячённый, сам себе командовал, надрываясь и радуясь, что это гора хоть и медленно, но двигается: "И р-раз! И р-раз!.." Сено неожиданно заскользило вниз по гладкому пандусу. Потеряв равновесие, Пашка плюхнулся задом на асфальт. Построенная им громада, набрала скорость, наклонилась и, рассыпавшись на десятки тюков, накрыла с головой юного рационализатора…
На крики высыпали во двор все, кто репетировал в этот час на манеже и присутствовал в цирке. Их глазам предстала картина: совершенно пустой огромный прицеп, шевелящаяся подвывающая гора с сеном и ругающийся на чём свет стоит Захарыч, спешно разгребающий тюки.
Серьёзно испугавшись за здоровье начинающего, но уже такого талантливого изобретателя, силами коллектива тюки в считанные секунды были разобраны. Произведя "раскопки", артисты увидели целёхонького, но изрядно помятого и испуганного Пашку, шмыгающего носом.
- О, гляди! Полезное ископаемое - бронтозавр! - сострил кто-то из воздушников.
- Соплезавр! И к тому же с выговором! - загромыхал своим баритоном подошедший на крики инспектор манежа. - Захарыч! Тебе тоже - по старой "дружбе"! Моё терпение лопнуло! Блин, повеситься… - последние слова инспектора потонули во взрыве хохота - реакцией на "соплезавра с выговором".
Около недели это малопочтенное прозвище преследовало Пашку Жарких, как суровое напоминание о всей премудрости и определённой закономерности циркового ремесла. На доске "Авизо", где располагалась вся информация от инспектора, рядом с расписанием репетиций и программой представления, теперь "красовался" приказ о выговоре ему и Захарычу за нарушение норм правил техник безопасности.
Артисты, особенно его джигиты, подкалывали, поздравляя Пашку, как обычно поздравляют с премьерой: "С началом!.."
Особенно его терзали воспоминания насмешливых глаз Валентины, которая во время того происшествия, казалось, смеялась громче и дольше всех.
Её партнёры тогда, играючи, в считанные минуты перетаскали сено на конюшню. Теперь эти тюки с сеном высились у стены восклицательными знаками, как ежедневное напоминание о его позоре…
Захарыч, в тот злополучный день, столько "надарил" Пашке хомутов и дышел, что их с лихвой хватило бы на весь старый московский гужевой двор. Пашка, пришедший в себя от пережитого, только и смог тогда отшутиться:
- Я же тебе обещал "в семь секунд" - вот! - Помощник Захарыча, потирая ушибленное плечо, кивнул в сторону сена, сложенного воздушными гимнастами.
- Тьфу! Х-хомут тебе…
Глава восьмая
Валентина в который раз медленно взбиралась по верёвочной лестнице к куполу цирка, устало перебирая руками. Партнёры сочувствующе молчали. Отец недовольно сопя, качался, сидя на ловиторке. Даже яркие прожектора репетиционного света как-то съёжились, чуть потускнели, виновато бросая свои лучики на хромированные детали аппаратов воздушного полёта. Страхующая сетка ещё покачивалась после очередного падения Валентины. Сегодня репетиция явно "не клеилась"…
- Послушай, дочка! Рано раскрываешься. Немного выжди и докрути. Не хватает совсем чуть-чуть, чтобы тебя взять. "Яму" не забывай. Двойное - это двойное! Его делали единицы среди баб!..Я хотел сказать… - Отец неловко замялся, как бы извиняясь за "баб", но не найдя подходящих слов и сравнений, продолжил:
- Ладно, давай ещё разок. Соберись!..
Отец откинулся в ловиторке и начал раскачиваться лицом вниз. Набрав нужную амплитуду он привычно хлопнул в ладоши, оставив облако сбитой магнезии, и коротко скомандовал "Ап!"
Валентина оттолкнулась от помоста, мощно качнулась на трапеции, ударив вытянутыми носками купольное пространство, подобралась в уголок и тугим мячиком закрутилась в воздухе. Лишь кончиками пальцев левой руки она прошлась по цепким кистям своего отца - одного из лучших ловиторов, и, беспорядочно кувыркаясь, полетела в откос. Страховочная сетка, даже через трико, больно обожгла спину, приняв Валентину в свои объятия.
- Мимо! - тихо и сочувствующе выдохнул Пашка, наблюдавший за репетицией.
Отец, хмурясь, постепенно останавливал качающуюся ловиторку, разматывая бинты, предохраняющие кисти. Тем самым, как бы говоря: на сегодня - всё!..
Валентина, обняв колени, сидела на покачивающейся сетке, словно в гигантском гамаке, и кусала губы от досады и боли. Она дула на свои ладони, которые горели огнём от натёртых и сорванных мозолей. Сдерживаемые слёзы разочарования душили её. Она потихоньку злилась - давно задуманный трюк пока оставался несбыточной мечтой. Сегодня у одного из "Ангелов" погода была явно "не лётной"…
Партнёры по номеру успокаивали расстроенную девушку:
- Ничего, Москва не сразу строилась, получится…
- Этот трюк удавался немногим…
- Тише едешь - дальше будешь…
- Дольше будешь! - делая акцент на первом слове, Валентина резко прервала "соболезнования" своих партнёров. - Так что мне эта поговорка, Женечка, не походит! - Валя, спрыгивая с сетки на манеж, обратила свой строгий взор к самому "говорливому" и вечно улыбающемуся партнёру. Тот, словно сдаваясь, поднял руки вверх.
- Если птице обрезать крылья!.. - пафосно было начал "Женечка", но тут же осёкся, увидев жёсткий взгляд руководителя номера, отца Валентины.
- Всё! Умолкаю навеки! - он приставил указательный палец к виску. - Быджщ-щь!!! - громко озвучил он "выстрел". Театрально изобразив смерть героя, Женька полетел с верхотуры подвесного моста в сетку и там, покачиваясь, замер.
- Ладно, "самоубийца", прощён, воскресай. - отец Валентины скупо улыбнулся. - Сетку освободи, я схожу.
Руководитель полёта, крепкий мужчина средних лет, отпустил ловиторку и раскинув руки, спиной тоже приземлился на сетку.
Валентина только сейчас заметила Пашку, всё это время стоящего в боковом проходе цирка. В её оживших глазах заиграли лучики прожекторов и какие-то явно хитроватые, потаённые мысли.
- Иди сюда! - позвала она его. - Хочешь полетать?
Пашка Жарких нерешительно пожал плечами. Он тут же вспомнил походы на колосники. Особого желания "летать" у него не было.
- Не трусь, попробуй! Это легче, чем на канате у Абакаровых. - Валентина белозубо и по лисьи хитро улыбнулась. - Правда, папа?
- Хм, угу… - двусмысленно хмыкнув, не разжимая губ, согласился "папа". Лёгкость этих жанров он испытал на своей шкуре.
- Я и не трушу! - блеснул бесстрашием Пашка.
- Виктор Петрович! - подал голос недавний "самоубийца" Женька. - Пусть попробует, пока нет "какашки"!
Пашка, чувствуя подвох, настороженно поинтересовался о какой какашке идёт речь.
- Здрасьте! - веселился Женька, - Это твой "лучший друг" - инспектор манежа, Александр Анатольевич!..
Пашке коротко объяснили, что нашего инспектора давно зовут в цирке сокращённо - "А.А". Ласково - "аашка". Кто-то догадался прибавить к этому прозвищу первую букву фамилии инспектора и получилось то, что получилось. Об этом варианте своего "имени" Александр Анатольевич не догадывался. Прозвище ни в коей мере не соответствовало ему ни как профессионалу, ни тем более как человеку. Невзирая на строгость, он был любим и уважаем артистами…
…Молодые ребята, воздушные гимнасты, с улыбкой смотрели на парня, так легкомысленно согласившегося познать вкус "свободного парения".