* * *
Опасность этого формирования я тогда видел в том, что образовав Партию спорта, можно было легко войти в конфликт с другими политическими структурами страны. То, что предлагал создать Квантришвили, могло оказаться гораздо более опасным, нежели японская "якудза" - хотя бы в силу того, что масштабы российского государства не идут ни в какое сравнение с японскими. К спортсменам тогда в стране относились как к лицам с огромным авторитетом. Но в то же самое время спорт представлялся многим повышенным источником опасности - история с Александром Тихоновым и губернатором Тулеевым показала это более чем наглядно.
Был и другой момент. Это только в песнях красиво поется о том, как выходят в мастера. На деле большой спорт оставляет за бортом огромное количество тех, кому не удалось стать чемпионами, сделать себе имя и тем самым как-то обеспечить дальнейшее будущее.
Подготовленный стрелок или боец - очень опасное явление, с которым очень осторожно нужно обращаться. А ведь при той спортивной системе, что долгие годы существовала в СССР, в стране было налажено воспроизводство и даже перепроизводство высококлассных спортсменов. Но страна развалилась, и всем им стало некуда деваться. Хорошо, когда такой человек твой друг, а если враг?
Квантришвили прекрасно знал, что я о нем думаю, и постоянно стремился так или иначе продемонстрировать собственное превосходство. Чашу моего терпения переполнило достаточно трагическое событие - смерть Сергея Павловича Павлова в 1993-м. Как председатель Спорткомитета, я вел траурный митинг в ЦКБ.
Мероприятие было тяжелым. Я прекрасно понимал, что этот человек сыграл в моей судьбе колоссальную роль. Я восхищался им, в чем-то наверняка подражал. Уход такого человека из жизни, пусть и после тяжелейшей болезни, был уходом великой личности, великой эпохи.
Траурный митинг был почти закончен, когда внезапно открылась задняя дверь и оттуда - как всегда в сопровождении свиты и с громадной охапкой роз - вышел Квантришвили. Он по-хозяйски подошел прямо к микрофону, взял его и с надрывом начал вещать:
- Отец… учитель… как он мог…
Одернуть его прилюдно я, разумеется, не мог. Но как только мы вышли на улицу и мимо нас пронесли гроб, я встал прямо перед Отари и при всех сказал ему:
- Ты что творишь? Вообще, понимаешь, что ты делаешь? Куда лезешь? Я мешаю тебе? Что ты можешь сделать? Убить? Расстрелять? Да, моя семья останется несчастной. Но дальше-то что? На что ты вообще способен?
Думаю, такого он просто не ожидал, да и я, пожалуй, впервые позволил себе заговорить с человеком в такой тональности. Все, кто стоял с Квантришвили рядом, сразу же отпрыснули. А я уже более спокойно добавил:
- Где мой кабинет, ты знаешь. Есть вопросы - приходи, разберемся.
* * *
В самом начале апреля 1994-го ко мне через моего хорошего знакомого обратился человек, который выпускал журнал под названием "Паспорт" и хотел сделать в нем вкладку, посвященную спорту. Звали его Виктор Бондаренко, причем мне его представили, как собирателя древних икон, живописи и прочих предметов старины. В молодости Бондаренко был обычным харьковским блатным, за что-то сидел и знал Квантришвили по своей "прежней" жизни. Но на тот момент, когда мы познакомились, он уже от той жизни отошел, несколько раз выступал по телевизору как известный коллекционер, а мне сказал: мол, есть один замечательный человек, который может помочь с финансированием журнала. А меня он очень просит такую встречу организовать.
И назвал имя Квантришвили.
Я сначала отказался наотрез. Бондаренко привлек для переговоров со мной моего старого приятеля, академика Юру Антипова, который у него в журнале выпускал какую-то свою вкладку по технике военных времен - танки разные, самолеты. Ему я тоже пытался объяснять, что любые контакты с Квартришвили мне просто по-человечески противны. Но они меня все-таки уговорили позвонить Отари.
Он, как мне показалось, даже обрадовался, хотя на тот момент я уже перестал быть председателем Спорткомитета:
- Куда же вы пропали? Все спрашивают, интересуются, где вы, что с вами. Вы же - наш!
Я прервал этот поток красноречия, изложил просьбу и слышу:
- Ради вас я готов с кем угодно встретиться. Но давайте сделаем так: завтра у нас с ребятами банный день, я буду на Красной Пресне, в банях. Приходите, там все свои - борцы, все хорошо вас знают.
От похода в баню я, понятное дело, отказался, сказав, что разговор у меня чисто деловой, а баня - дело личное и даже интимное. Поэтому мы договорились встретиться в тот же самый день, но раньше.
Он подъехал. Как всегда, на шестой разбитой модели "Жигулей": любил лишний раз показать, как непросто ему живется.
Антипов под каким-то предлогом с той нашей встречи соскочил. После того, как я представил Квантришвили Бондаренко, начался форменный спектакль. Отари начал чехвостить этого Бондаренко матом. "Вот ему, - показывает на меня, - деньги дам, а ты прямо сейчас пойдешь к такой-то матери. Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой?".
Продолжалось это все больше часа. Потом Отари уехал. Но осадок остался тяжелый.
Домой я вернулся в тот день ближе к вечеру, сел на кухне перекусить, включаю телевизор. "Сегодня в Краснопресненских банях застрелен известный криминальный авторитет…"
Я как сидел, чуть не упал со стула. Думаю: "Ё-моё. Меня же как раз в ту баню приглашали…".
Как бы я не относился к Отари, понимать, что я лишь несколько часов назад видел человека живым, а сейчас его больше нет, было страшно. Интересно, что Квантришвили был продуктом спорта: знал его, любил, да и сам относился к числу незаурядных людей. Он много помогал тем, кто оказывался в сложной жизненной ситуации. Просто ветер политических перемен всколыхнул в нем желание стать одним из лидеров. Вот Отари и пытался по-своему этого добиться.
* * *
Мой уход с поста председателя Спорткомитета состоялся несколькими месяцами ранее. Я в общем-то понимал, что мое противостояние со Смирновым, как и выступление по поводу Партии спорта на олимпийском собрании наверняка каким-то образом мне еще аукнется. В тот период времени Ельцин постоянно менял структуры своих министерств и прочих образований. Координационный совет по физической культуре и спорту при Председателе Правительства РФ, главой которого я был назначен президентским указом в день своего пятидесятилетия 1 июня 1992 года, три месяца спустя был преобразован в Комитет РФ по физическому воспитанию и массовому спорту, а в самом конце ноября - в Комитет по физической культуре.
В декабре 1993-го Борис Федоров как-то вскользь сказал мне, что, мол, каждое такое переназначение - оно же чего-то стоит. Я немедленно сделал на эти слова стойку:
- Не понял: за меня что, кто-то платит?
Федоров тут же дал задний ход:
- Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Просто в январе будет уже новая структура - вроде бы Ельцин намерен создать комитет по делам молодежи, спорта и туризма.
Вот к такому повороту я был не совсем готов. Сказал Федорову, что спорт и молодежь имеют, конечно, много общего, но организационно это две совершенно разные вещи, браться за которые я просто не готов. Во-первых, мне это не интересно. Во-вторых, не вижу смысла себя тиражировать, зная, что на "выходе" результата не получится ни там, ни там.
Федоров попытался меня успокоить, мол, совершенно не стоит начинать по какому бы то ни было поводу волноваться, но я интуитивно чувствовал, что ничего хорошего для меня в этой ситуации нет. И что рано или поздно я могу просто стать в этой структуре лишним.
На тот момент у меня были нормальные отношения с первым помощником Ельцина Виктором Илюшиным. Его я и спросил, возможно ли подписать мое заявление у Ельцина, минуя Тарпищева? Виктор Васильевич вызвался мне в этом посодействовать и уже на следующий день, когда Тарпищев пришел на работу, у него на столе лежало мое заявление: "Прошу освободить меня от занимаемой должности, в связи с ухудшением состояния здоровья".
И резолюция Ельцина: "Согласиться".
Составляя то заявление, я преследовал чисто корыстные цели: после того, как в 1991-м я перенес на ногах несколько инфарктов, у меня периодически начинали возникать проблемы со здоровьем. Если бы меня уволили, я автоматически лишался медицинского обеспечения. А так за мной оставались все соответствующие льготы. Хотя я прекрасно понимал: как только заявление будет подписано, никто моей дальнейшей судьбой заниматься уже не будет.
Шамиль на меня, конечно, взъелся. В глубине души он наверняка прекрасно понимал, что заявление - мой открытый протест против всего, что происходит вокруг. Но мне он тогда сказал, пытаясь давить на эмоции:
- Меня, получается, вы бросили?
На это я уже не повелся, Ответил:
- "Бросили", "подставили", "подвели" - это, Шама, уже не ко мне. Если вы предпочитаете играть в собственные игры, организовывать партии и все прочее, обрамлять ваши телодвижения собственной должностью и персоной я не собираюсь. Так что прошу тебя, не надо…
Глава 14. Русская рулетка
В 1995-м я в очередной раз лежал в больнице, на обследовании. В один из дней ко мне приехал Лев Борисович Кофман. Поинтересовался самочувствием, планами. И между делом говорит:
- Знаю, что у вас сейчас непростые времена, но может быть какой-нибудь совместный проектик сделаем?
Так был сделан первый шаг к созданию группы "Вело-98 Плюс". К тому времени мы уже успели провести в Москве Тур де Франс и я мечтал о том, чтобы создать в стране собственную профессиональную команду, которая могла бы принимать участие в крупнейших велогонках под флагом нашей страны.
Кофман дал помещение, которое располагалось на набережной возле Лужников. Небольшое, но уютное, а главное - с телефоном. Мы организовали группу (как раз тогда я познакомился с Александром Полинским, а впоследствии сдружился с ним) и начали работать. Нашим спонсором стал Национальный фонд спорта.
Я не случайно в свое время вывозил на Тур де Франс Борю Федорова, Тарпищева и кого-то еще из их компании, чтобы они своими глазами увидели на Елисейских полях финиш гонки, увидели, какой политический народ там собирается. Был абсолютно уверен, что заразил их своей идеей насчет профессиональной команды. Во всяком случае Федоров, как президент НФС дал согласие на то, что фонд будет эту команду финансировать, и даже предложил, чтобы президентом команды стал я. Но я отказался. И президентом стал Полинский - я уже тогда ощущал в нем очень контактного и одновременно с этим очень делового человека, способного решать задачи любой сложности. Что, собственно, и подтвердила вся дальнейшая работа Полинского, когда он возглавил Дирекцию по проведению спортивно-зрелищных мероприятий.
Думаю, что толчком к созданию такой организации в том числе стал наш с Полинским совместный выезд на Тур де Франс, когда Александр увидел, какую махину являет собой организационный комитет гонки. ДСЗМ в его нынешнем виде - ярчайший пример равнозначности сторон в треугольнике "Спортсмен - Тренер - Администратор". Полинский не был великим спортсменом, но досконально знает спорт, любит его и готов часами напролет о нем говорить. А кроме того, его концепция организации спорта полностью совпадала с моей собственной - наверное поэтому нам всегда было легко работать вместе.
Когда мы вникали в то, как устроен Тур де Франс, то смотрели и на другие схожие примеры: изучали организационную сторону итальянской Джиро Д'Италия, испанской "Вуэльты", я рассказывал про велогонку Мира. И оба сходились в том, до какой степени не хватает нашей стране механизма, способного "запустить" спорт на новую орбиту. Заниматься с ним не с позиции "Провели турнир, подписали бухгалтерскую ведомость и разошлись по домам", а разрабатывать стратегию, придумывать новые формы, поднимать организацию турниров на международный уровень, понимая, что это уже не только бизнес, но и имидж страны.
Точно таким же имиджевым проектом нам представлялось в те годы создание собственной профессиональной велосипедной команды.
* * *
Пока шло обсуждение идеи ее создания, Боря упорно уговаривал меня возглавить лотерейный бизнес в стране. Я знал, что Смирнов на протяжении нескольких лет везде, где только мог, и Федорову - в том числе, твердил о том, что Олимпийский комитет Италии имеет свою лотерею, за счет которой итальянский спорт, собственно, и живет. И что достаточно сделать то же самое у нас в стране, как жизнь заиграет совершенно иными красками.
На позицию руководителя Федорову нужен был, во-первых, тот, кого он знает, а, во-вторых, он полагал, что раз я - человек динамовской системы, значит, правоохранительные органы не начнут ставить нам палки в колеса. По сути это конечно же была сделка: я давал согласие, взамен получал гарантию финансирования команды.
Не сказать, что я был готов к тому, чтобы возглавить лотерейный бизнес, скорее, в общих чертах понимал, о чем идет речь. У нас в стране на тот момент было "Спортлото", да и по велосипедной линии тема была не нова: в Тур де Франс гонялась бельгийская команда "Лотто", австрийский велоспорт тоже базировался на игорном бизнесе.
Собственного игорного опыта было у меня немного. Весь он начинался и заканчивался единственным посещением казино в Манчестере, когда я был там в составе инспекционной комиссии. Попал я туда с целью посмотреть, что же такое игровые автоматы и рулетка - до этого только в кино все это видел. Вот мы и поехали на экскурсию.
Как новичка, меня, разумеется, немедленно стали провоцировать на то, чтобы сделать ставку. Я сначала отнекивался: мол, не охотник и не игрок - даже в карты, не говоря уже о более азартных играх. Но соблазн же! В общем, поставил пятьдесят фунтов на какое-то число, и совершенно неожиданно выиграл 100. Забрал их, с большим, надо сказать, удовольствием, в бумажник спрятал, на этом с рулеткой и закончил.
О своем официальном назначении я узнал достаточно курьезным образом. Одно из совещаний по линии Международной федерации велоспорта проводилось в Швейцарии, куда к тому времени переехала штаб-квартира UCI. В тот год российское посольство готовилось отметить двухсотлетний юбилей перехода Суворова через Альпы и наш посол Андрей Иванович Степанов попросил меня помочь: передать Ельцину записку с просьбой выделить посольству хоть какие-то деньги - чтобы была возможность привести в порядок суворовский мемориал на перевале Андерматт. Тех денег, что были заложены на эти цели в посольском бюджете, хватало лишь на то, чтобы покупать цветы и раз в год возлагать их к выдолбленному в скале обелиску.
Мы составили записку, которую подписали Тарпищев, министр обороны Павел Грачев, министр иностранных дел Андрей Козырев. Я даже успел организовать Степанову группу строителей-гранитчиков во главе со своим другом Юрием Павловичем Рахманиновым. Сам должен был улетать в Москву, но рано утром мне позвонил Степанов.
- Слушай, нам тут из Москвы шифровка пришла. Тебя назначили директором комиссии лотерейного и игорного бизнеса.
Потом, когда я уже вернулся в Москву, выяснились подробности: после того, как все бумаги на мое назначение были поданы на подпись президенту, кто-то из юристов или советников Ельцина сказал:
- А почему речь идет только о лотерейном бизнесе? Завтра ведь наверняка придете комиссию по игорному бизнесу создавать? Давайте уже сразу, одним ударом вопрос решим. Надо же наводить в стране порядок?
* * *
Сейчас, оглядываясь на тот период, я понимаю, что нам просто повезло, что комиссию закрыли через год. По тем временам, игорный бизнес постоянно сопровождался стрельбой: одни приходят играть, другие у них выигранные деньги отбирают, и так далее. Профессиональных специалистов по игорному делу, которые знали бы, что такое крупье, как их готовить, как работать с клиентами, в стране не было. Новые игровые автоматы никто не покупал - завозили купленных за бесценок "одноруких бандитов", давно выработавших свой ресурс. Химичили с рулетками, обвешивая их магнитами. Если крупье уличали в нарушениях в одном городе, он тут же переезжал куда-то еще. Не было ни учета, ни контроля, ни аттестации.
Одним из моих хороших приятелей был тот самый Юрий Павлович Рахманинов, к сожалению уже ушедший из жизни, который помогал реставрировать суворовский мемориал на перевале Андерматт. Он был внучатым племянником композитора Рахманинова, но сам не имел к музыке никакого отношения - всю жизнь работал в строительстве, получил звание Героя Соцтруда, как метростроевец-тоннельщик. У него имелась любимая присказка на все случаи жизни. Каждый раз, когда возникала какая-то сложная проблема и к нему обращались за помощью, он отвечал: "Надо сесть за стол, как следует надраться, и сразу же на трезвую голову принять решение"
Мы в те годы много общались, вместе выезжали в Ивановку на "Рахманиновские вечера", причем саму усадьбу, в которой располагался рахманиновский музей, Юра восстановил за свой счет. В Москве за кинотеатром "Россия" он поставил своему знаменитому деду памятник. В силу режимности своего предприятия выехать за границу он в те годы не мог, поэтому когда узнал, что я по каким-то делам собираюсь в Нью-Йорк, попросил найти возможность выбраться на могилу Сергея Васильевича в Валгаллу. Я съездил, это где-то два с лишним часа от Нью-Йорка, нашел могилу, сфотографировал ее.
Тогда Юра сильно помог мне тем, что пролоббировал для нашей комиссии режимное помещение, куда было невозможно просто так зайти с улицы. Как-то мне из кадрового аппарата Белого дома прислали заместителя - совсем молодого парня. Он приходит утром на работу, хвастается: вчера, мол, так классно с ребятами погуляли…
Я напрягся:
- Где погуляли?
- Да тут рядом, после работы в "Метелицу" зашли, я представился, удостоверение показал. Нас и приняли как надо, и накормили бесплатно.
Я аж зарычал:
- Ты понимаешь, идиот, что нас в любой момент могут прийти и всех расстрелять? Ты, может быть, и денег у них взаймы попросил? Чтобы в два часа твоей ноги здесь больше не было!
Лотерейного реестра в стране тоже не существовало. При этом свои лотереи имелись у кого ни попадя. Одна из таких лотерей была валютной, причем разрешение на нее было получено абсолютно официально. Распоряжались всем этим два человека: один сидел в Нью-Йорке, второй в Москве. Когда я попытался в этом разобраться, мне было сказано:
- Вы можете с нами судиться, молодой человек, но только в Стокгольмском суде. У вас есть деньги на судопроизводство?
Была лотерея Союза полярников, Я как-то позвонил Чилингарову:
- Артур Николаевич, на Кольском полуострове не нашли города, где зарегистрирована ваша лотерея. Разберитесь, ради Бога.