* * *
Слова "олигарх" тогда не существовало вообще. Были "новые русские", которые стали появляться во всех сферах жизни и спорте в том числе. Обидно было даже не то, что они захватили рычаги управления, а то, что мы сами добровольно эти рычаги им отдали. Ну а потом, когда к власти в стране пришел Владимир Владимирович Путин, и все поняли, что его любовь к спорту ничуть не уступает ельцинской, оказаться рядом к спорту в том или ином качестве стало трендом. Чтобы показать: "Я тоже здесь. Я тоже развиваю спорт".
Деньги же были нужны постоянно, причем большие. Они шли прежде всего на так называемое внебюджетное финансирование федераций, сборных команд. Потом пошла подготовка к выдвижению Сочи на право проведения Олимпийских игр-2014, России - на право проведения чемпионата мира-2018 по футболу. Средства исправно поступали в кассу, и мало кто в те времена вообще задумывался о том, что бизнес никогда не пришел бы в спорт, если бы не видел в нем своих интересов.
Ну, а придя к руководству спортивными федерациями и закрепившись в них, олигархи начали диктовать свои условия.
Поначалу этому вообще не придавали большого значения: всем нравилось, что стали появляться деньги, оплачиваться всевозможные поездки, закупалось оборудование, экипировка. О том, что деньги расходуются крайне неэффективно, никто до поры до времени не думал вообще.
Приведу простой пример: Игорь Макаров за пять последних лет перед Олимпийскими играми в Рио-де-Жанейро вложил в велосипедную команду "Катюша" порядка трехсот миллионов долларов. Вклад этой команды в олимпийскую медальную "копилку" России составил 11 процентов. Все остальное принес велотрек, который все эти годы развивался за счет бюджета Министерства спорта.
Или взять команду Олега Тинькова. Что она дала российскому велоспорту за все время своего существования? Тиньков, создавая и раскручивая команду, использовал имидж России, имидж российской федерации велосипедного спорта, повысил имидж собственного банка - на этом все и закончилось. Он не открыл ни одной школы, не создал ни одного велосипедного центра. А ведь привлечение в спорт олигархов имело своей первоначальной целью именно развитие спорта в стране.
Тот же Михаил Прохоров за время своего царствования в биатлоне купил баскетбольный клуб в США, и я вынужден рассуждать таким образом, что через биатлон он просто построил для себя своего рода переходный мостик, позволяющий войти в деловые круги в США подобно тому, как в английские бизнес-круги вошел Роман Абрамович, купив "Челси".
Просто прошло слишком много лет, прежде чем стало очевидно, до какой степени мала эффективность использования в спорте российского бизнеса. Пожалуй, единственным кто всегда выделялся из общего ряда, был Алишер Усманов, который достаточно жестко контролировал финансовую сторону дела в тех видах спорта, которым оказывал поддержку, но никогда, несмотря на то, что в юности сам был неплохим фехтовальщиком, не пытался подменить собой в фехтовании весь административно-тренерский состав.
Важно было вовремя понять: как только нарушается баланс между профессиональным ядром и теми, кто приходит со стороны, управление очень быстро становится непрофессиональным. Вот и в России в силу олигархического нашествия стали выстраиваться достаточно уродливые механизмы взаимодействия. Когда вместо того, чтобы заниматься кадрами и методиками, люди стали считать своей главной задачей освоение денег. Взяв на себя финансовые обязательства по обеспечению спорта, олигархи к тому же получили некую моральную индульгенцию. Искренне решили, что все те средства, что были ими запущены в спортивный оборот, они имеют право расходовать исключительно по собственному усмотрению.
* * *
В Ассоциации летних видов спорта, в которую я пришел в конце 90-х, мы как-то проводили совещание - о роли экономики в спорте, о клубной системе. В качестве одного из докладчиков я пригласил Кущенко. И понял, что он был абсолютно уверен, что в биатлоне можно руководить процессом по тем же самым схемам, что и в баскетболе. Но дело в том, что в баскетболе, если у тебя есть деньги, ты купишь нужного игрока. Или судью. Или результат в целом. В биатлоне это не работает.
Сам по себе мир биатлона достаточно специфичен - сам я понял это почти сразу, как пришел в "Динамо" - по тем временам среди динамовцев было немало сильных биатлонистов. Большинство людей этого мира пришли в большой спорт не с петербургских и не с московских улиц. Это люди с окраин нашей большой родины, люди с определенными жизненными устоями и философией, большие труженики, но интеллект у них скорее прагматично-житейский, нежели руководящий. Это своего рода охотники на лыжах. Ни Прохоров, ни Кущенко, никто другой из этого "глянцевого" мира, по определению не могли стать для них авторитетами. Но деньги на тот момент решали очень многое. Поэтому все встали "во фрунт".
Прохоров же стал пытаться руководить всеми процессами сразу. Сначала подтянул в федерацию большую группу управленцев из "Онексим-банка", имеющих о спорте довольно отдаленное представление, Потом рядом с ним в руководстве появился Сергей Кущенко, и биатлон в одночасье получил двух абсолютных непрофессионалов во главе вида спорта. При этом Кущенко вскоре был выдвинут в вице-президенты Международного союза биатлонистов, то есть формально получил еще больше оснований для того, чтобы продолжать рулить спортивным процессом внутри страны.
Главная беда тогдашнего спорта заключалась даже не в отсутствии финансов, а в отсутствии кадров. Если бы в том же биатлоне Прохоров и Кущенко начали всерьез заниматься кадрами, а для этого у них имелось абсолютно все, уже сейчас картина в этом виде спорта могла бы быть иной. Но они явно приходили не на длительный срок. Поэтому в том, чтобы затевать долгоиграющие проекты, не было никакой необходимости.
Дефицит кадров - это вообще было самое злободневное из всех тогдашних спортивных проблем, и не только в биатлоне. В Советском Союзе, на той площадке, где существовал "Союз нерушимый" из пятнадцати республик, национальные богатства и много-много всего прочего, этой проблемы не было вообще. Во всех республиках во главе спорта стояли очень хорошие и грамотные организаторы с колоссальным управленческим опытом. Среди местных председателей спорткомитетов, министров и прочей спортивной публики встречались интереснейшие люди. Таким был Михаил Макарович Бака, который возглавлял Спорткомитет Украины, Аманча Акпаев, который занимал аналогичный пост в Казахстане, Владимир Сергеевич Пантелеев в Московской области, Виктор Ильич Ливенцев в Белоруссии, Николай Русак и другие.
Такая же картина была и в спортивных обществах. Сильным руководителем был Виктор Владимирович Марущак в ЦСКА - он был председателем Спорткомитета Министерства обороны, Борис Николаевич Рогатин - в ВС ДСО Профсоюзов. Когда все это рухнуло или было разогнано, а все, кто мог, ушли в бизнес или уехали за границу, на спортивные должности пришел совсем другой народ. Не сказать, что недостаточно умный или не слишком образованный, просто люди никогда не работали в таком режиме. Их никто не подтягивал на такой уровень мышления. К центральным спортивным, да и не только спортивным властям они относились с позиции: "Вот приедет барин - барин нас рассудит". То есть рассуждали люди просто: наверху есть руководитель, он за нас все решает. Если с должностей не снимает, значит, все идет, как надо. Все остальное - не наше дело.
Очень хорошо помню, как после моего назначения на пост председателя спорткомитета России мы в первый раз собрали всех этих руководителей вместе. В президиуме вместе со мной сидели Шамиль Тарпищев, Борис Федоров, вице-премьер Правительства Шумейко, кто-то еще. Федоров пришел в бордовом пиджаке, как известный персонаж из анекдотов того времени, и на него народ смотрел с большим интересом. Разве что пальцем не показывали.
Когда объявили перерыв и мы все вместе ушли в отведенную для Президиума комнату отдыха, Боря на меня набросился:
- Вы куда нас привели? Кого собрали? Что это за деревня?
Вот тогда я ему и сказал:
- Это, Боря, и есть Россия. Эти окающие, акающие, не совсем гладко говорящие люди, большинство из которых, возможно, никогда не сталкивалось с необходимостью формулировать свои мысли так, чтобы высказывать их с трибуны, - это тот самый контингент, с которым всем нам придется теперь работать. Независимо от того, хотим мы этого, или нет. А главное, Боря, не вздумай свои мысли на этот счет людям в аудитории озвучить. Ты и сам-то не всегла умеешь мысль сформулировать и до конца довести, хотя в высоких кругах вращаешься. А люди из глубинки приехали, понятное дело - подзажаты. И наша задача - суметь доходчиво объяснить, чего мы от них хотим - вот в этой новой России. Тем более, что не так много можем им предложить.
* * *
Вся та ситуация конечно же сильно контрастировала с тем, к чему я привык, работая в советское время. Тогда ведь тоже существовала практика, когда на управление спортом приходили люди не только из профессиональной сферы, но и с комсомольской работы, с партийной. Все это обогащало спорт - точно так же, как авторскую песню в свое время обогатил приход в нее из медицины Александра Розенбаума, а из науки - Сергея Никитина. Я сам, работая в спорте уже на руководящих должностях, не раз убеждался в том, как бывают полезны контакты с людьми из других профессий, стоящими в этих профессиях выше, чем ты - в своей.
В Юрмале как-то, помню, я познакомился с интереснейшим человеком - Александром Борисовичем Чаковским. Он был писателем, лауреатом Сталинской и Ленинской премий, Героем Соцтруда, много лет возглавлял "Литературную газету" и сделал ее одним из популярнейших изданий в стране. С ним было интересно даже просто говорить о спорте. Несмотря на то, что Чаковский на момент нашего знакомства был человеком в очень солидном возрасте, он отличался минимальной степенью консерватизма в оценках.
Столь же интересной личностью был заместитель министра иностранных дел Анатолий Адамишин. Он прекрасно играл в теннис, приезжал на динамовские корты вместе с супругой, которая тоже была хорошей теннисисткой, а по жизни оказался не только выдающимся дипломатом, но и большой умницей - я нередко с ним советовался по каким-то вопросам, когда хотелось дополнительно услышать точку зрения умного человека.
Мне вообще повезло в жизни в плане общения с выдающимися людьми - никогда не устану это повторять. Однажды как-то мы проводили какое-то из динамовских мероприятий на своей футбольной базе в Новогорске, и один из моих заместителей привез к нам в баню Владимира Высоцкого. Вот тогда я впервые увидел живьем кумира всей страны - завернутого в банное полотенце. Я, как и многие другие, в те годы взахлеб слушал все его песни и часто думал, как же Бог одарил человека, дав ему умение столь точно выражать суть вещей. Взять знаменитую фразу Высоцкого в одной из его песен: "Корабль посадил я, как собственный зад". Ну вот скажите, как можно было точнее передать всю человеческую бережливость к собственной заднице?
Я часто возил с собой за рубеж кассеты с записями песен Высоцкого и однажды даже дал их послушать техническому секретарю Международной федерации велоспорта - француженке лет сорока. Почему-то было интересно увидеть реакцию именно француженки: интересно ж было, что такого в Высоцком нашла Марина Влади.
Женщина надела наушники, послушала, а потом мне и говорит:
- Я, конечно, не понимаю слов, но это гений! Такого внутреннего страдания и вложенной в песню души мне не приходилось встречать у эстрадных певцов никогда в жизни.
Несмотря на то, что в доме бабушки и дедушки, где я рос в детские годы, пели всегда, самому мне, к сожалению, Бог не дал музыкального слуха, наверное поэтому собственное отношение к музыке вырабатывалось сложно и долго. И началось, как ни странно, с того самого муэдзина в Баку, который по утрам будил меня пением с минарета.
Когда эти арабские мелодии проникают в тебя, сначала могут даже раздражать. Потом завораживают, заставляют думать, сопоставлять их с русской песенной и музыкальной историей, пробуждают внутреннее стремление узнать об этом больше. Хотя могу признаться честно: когда в первый раз пришел в московскую Консерваторию, на "Реквием" Моцарта, то похрапел там прилично. Сосед даже несколько раз толкал меня локтем в бок.
У нас в "Динамо" в одно время со мной работал удивительный, умнейший человек - Владимир Владимирович Кудряшов. Он заслуженный артист России, балерун, в свое время много лет выступал в труппе Большого театра и, как все балетные, рано вышел на пенсию. На "Динамо" он часто приходил еще в годы своих выступлений, был отчаянным футбольным болельщиком, и наш начальник билетно-рекламного отдела, который в свою очередь был большим театралом, был с ним хорошо знаком. Ну а когда Кудряшов закончил балетную карьеру и остался без работы и в общем-то - без денег, предложил ему:
- Володя, хватит тебе без дела болтаться. Приходи-ка ты ко мне - заместителем.
Тот согласился с радостью: любимый клуб, Лев Иванович Яшин собственной персоной мимо ходит - здоровается. Так и остался в "Динамо". Нам же, благодаря своим прежним связям, он постоянно доставал билеты в Большой театр. Вот так мы тогда получили неформальный допуск к постоянным выходам в театр - к тому миру, который обогащал очень сильно.
Потом в этом мире у меня начали появляться первые знакомства. Например, с Тамарой Синявской. Мы как-то вместе летели в Хельсинки, долго разговаривали в самолете о спорте в целом и о футболе - в частности. В "Динамо" часто бывал Геннадий Хазанов - с ним дружил Константин Бесков.
Когда после перестройки в стране в одночасье рухнула привычная жизнь, и начались сложные времена, люди стали очень заметно меняться, на глазах превращаясь в какую-то серую массу. В эмоциональном плане то был очень непростой для страны период - куда бы ты не пришел, вокруг люди с поникшими плечами, с погасшими глазами. Как раз тогда, когда я сам остался не у дел и работал в "Мерседесе", один из моих приятелей пригласил меня в Консерваторию на премьеру Родиона Щедрина. И я пошел - не потому, что был таким уж поклонником Щедрина или классической музыки, а скорее просто за компанию. Чтобы хоть на несколько часов вырваться из реальности, которая меня окружала.
Когда мы зашли в фойе и стали двигаться в направлении своих мест, я никак не мог понять, что вокруг не так, что вызывает необъяснимый внутренний диссонанс. И вдруг до меня дошло, что вокруг - совсем другой народ. Там не было какой-то чрезмерной роскоши, богатых нарядов, но лица были абсолютно другими. Я увидел людей, которым, образно говоря, совершенно наплевать, что у них вечером будет на ужин и есть ли этот ужин вообще.
Честно скажу - обалдел. С одной стороны я изо дня в день наблюдал, как в стране растет лощеный олигархический мир, возникают все новые и новые вариации капитализма. В этом мире тебя меряют, как халдея, если то, что на тебе надето, не соответствует принятым в этом новом обществе взглядам. И вдруг - такое…
Меня как-то вот внезапно пронзило желание немедленно пойти в зал, дождаться начала концерта, отдаться этому новому ощущению всем своим существом. И под этим впечатлением я не просто слушал тогда музыку, но оказался всецело захвачен ею. Пожалуй, впервые я понял, что имеют в виду те, кто говорит, что для того, чтобы перевернуть всю человеческую жизнь, достаточно семи нот.
В консерваторию вообще нужно ходить в определенном состоянии души - об этом мне говорил мой хороший друг, генеральный директор Мосметростроя Геннадий Яковлевич Штерн. Он не просто рассказывал о музыке, он был потрясающе богат в ее понимании, как и в понимании мира искусства в целом. Хотя, казалось бы, строитель-тоннельщик. Всю жизнь в сапогах, в грязи, в воде, в холоде. Он приходил с работы, надевал наушники или включал музыку в квартире, и мог слушать ее часами.
Вот так же в совершенно открытом для понимания музыки состоянии души в тот вечер оказался я сам.