* * *
Формировать команду тоже было непросто. Во-первых, у "Динамо" за редчайшими исключениями не было при призыве "права первой ночи". Приоритет в этом отношении всегда был за Вооруженными силами. Во-вторых, хоккейная школа ЦСКА была крепче нашей по многим параметрам: структуре набора, селекции, авторитету. Да и сами спортсмены больше стремились, как правило, в армейский клуб. Кроме этого Андропов был категорически против того, чтобы брать игроков в команду насильственным путем, как это практиковалось в ЦСКА. Поэтому сплошь и рядом возникали ситуации: я лечу в тот или иной город забирать человека по договоренности с его местным клубом, прилетаю с ним в Москву, привожу в "Динамо", а мне задают вопрос: "С родителями согласовали?"
Если нет, садишься в самолет и летишь обратно.
Позиция Андропова была понятна. Отношение к органам всегда было неоднозначным - в любой стране. В нашей особенно: слишком свеж был в памяти у народа 1937 год. В спорте была установка: не усиливать возможный антагонизм общества к правоохранительной системе.
Один раз мы крупно прокололись. Команде позарез был нужен защитник, и Юрзинов нашел подходящего игрока в Свердловске. За этим же хоккеистом тогда охотился ЦСКА, нам же нужно было срочно придумать какой-то вариант, чтобы получить игрока, не слишком привлекая внимание к ситуации в целом.
К тому моменту мы уже создали хоккейную команду "Динамо" в Минске - на базе пограничников. Создавалась она по личной просьбе Петра Мироновича Машерова, который в то время был первым секретарем ЦК КП Белоруссии. Поскольку отдельных денег на создание команды не было, нам в систему "Динамо" передали из местной промышленности две фабрики, деньги от которых стали идти и на содержание команды, и чуть-чуть в Центральный Совет - на общую копилку общества.
Я тогда и предложил отправить нужного нам игрока в "Динамо" (Минск). А потом, когда шум уляжется, безо всякого шума перевести его в Москву. Из одного "Динамо" - в другое.
Схему мы реализовали безо всяких проволочек, но через два дня после того, как игрок был перевезен в Минск, в "Комсомольской правде" появилась небольшая заметка, где в небольшом абзаце вся эта схема была изложена.
Мне разумеется тут же дали по мозгам - вызвали сначала на Огарева, где сидело все руководство МВД во главе с первым заместителем министра Юрием Чурбановым, потом на Лубянку - к Андропову.
Председатель ЦС "Динамо" Петр Степанович Богданов тогда ушел в отпуск, на хозяйстве остался я, как его заместитель. Мне звонит куратор: "Завтра в 10.00 к руководству МВД на Огарева. А в 11.00 - к Андропову".
Но время, когда нужно быть у Юрия Владимировича, куратор перепутал. Я, разумеется, об этом не знал, поэтому с утра занимался какими-то хозяйственными делами в клубе, потом поехал на Огарева и вижу, как навстречу бежит совершенно взмыленный помощник Чурбанова:
- Валерий Сергеич, срочно! Вас у Юрия Владимировича ждут - разыскивают уже.
Я тут же прыгаю в машину - и на Лубянку. Опоздал минут на двадцать. Вбегаю в приемную председателя, весь в мыле, запыхавшийся, а там уже стоят заместители Андропова, четыре генерала в числе которых Владимир Александрович Матросов - начальник погранвойск, Герой Советского Союза. Меня увидел: Думал, - говорит, - по делам вызвали, а оказывается опять из-за "Динамо!
Я тогда был полковником. Попытался было пропустить Матросова вперед себя, но тот отказался наотрез:
- Ты кашу заварил, вот теперь первым туда и иди!
Кабинет у Андропова был сильно притенен - из-за тяжелой болезни ему было трудно смотреть на яркий свет. И вот из этой сумрачной глубины, с противоположного конца комнаты выходит Юрий Владимирович и говорит мне: "Да, товарищ Сысоев, заставляете ждать себя".
Тихо так говорит, спокойным голосом, от чего по спине сразу ручьями пот. Не от испуга, а от какого-то ощущения близких неприятностей. Кроме этого мне действительно было крайне неловко от того факта, что я опоздал. До сих пор ненавижу опаздывать - лучше приеду на час раньше, будь то самолет, или какая-то встреча. А тут еще и сам факт: первый раз в жизни к Андропову вызвали. Мы же всегда о Политбюро думали, что там собраны самые-самые. Боги, так сказать. Это потом, много позже я понял, насколько там все разные.
Потом я разумеется разобрался, почему все так произошло: куратор, сообщая мне о встрече, взял календарь, где был расписан весь график, и посмотрел не на ту строчку. Вот и ошибся по времени. Но я же не мог в этой ситуации подставлять человека? Начал было извиняться: "Юрий Владимирович, простите, ну, вот так уж получилось…" - "Ничего, ничего, садись".
Потом уже совсем мирно Андропов спросил:
- Чего ж вы там наделали-то?
Я начал было объяснять: мол, это не мы, это Минск. А он уже более сурово отвечает:
- Вы мне сказки-то не рассказывайте. И запомните раз и на всю жизнь две вещи. Вы человек молодой, у вас еще впереди много, надеюсь, будет работы. Никогда не ходите по коридорам власти с "троекуровскими щенками". И никогда не пытайтесь самого себя обмануть, потому что в этом случае все заранее будут знать, что вы обманули. Не надо мне сейчас ничего рассказывать - я прекрасно все понимаю. Но что мешало сделать все грамотно, без всех этих хитроумных комбинаций? Оформить, как личную просьбу всей семьи и всей спортивной общественности Свердловска? Ну а теперь, раз уж кашу заварили, летите в Свердловск и Минск, со всеми полюбовно договаривайтесь.
Я выслушал, и говорю: "Юрий Владимирович, все понял".
Когда из горьковского "Торпедо" мы приглашали в "Динамо" Михаила Варнакова с Владимиром Ковиным, я за день летал в Горький трижды. Утром туда прибыл, с игроками все уладил, вернулся в Москву, докладываю начальству. Меня спрашивают:
- С родителями встречались? Они не возражают?
- Я опять в аэропорт - к родителям. Заручился их согласием, прилетел в Москву, доложил. Мне в лоб очередной вопрос:
- С местными властями вопрос урегулирован?
Я отвечаю, что вроде бы да, все в порядке, руководители клубов договорились между собой на этот счет, но слышу:
- Вы обязаны лично побеседовать с обеими сторонами и в этом убедиться.
Вечером я в третий раз отправился в Горький.
Это к легендам о влиянии КГБ на "Динамо". Андропов не хотел, чтобы кто-то мог упрекнуть органы в том, будто они насильно забирают игроков в "Динамо" и тем самым добиваются для команды исключительных условий. К таким вещам он относился крайне щепетильно.
* * *
Андропову вообще был свойственен очень государственный подход к любым проблемам. Взять хотя бы ситуацию с Виктором Васильевичем Тихоновым. Ведь это именно Юрий Владимирович в свое время настоял на том, чтобы Тихонов вернулся из Риги в Москву и возглавил ЦСКА. Вызывал его к себе трижды, уговаривал принять клуб. Мы в "Динамо" когда узнали об этом, то даже у меня был некоторый шок. Понятно, что ЦСКА нужен тренер, но и нам вроде как хочется стать чемпионами - зачем же своими руками усиливать соперника?
Но такие вещи были как раз в духе Юрия Владимировича. Он хоть и не ездил на стадион сам, но очень много разговаривал о хоккее с Дмитрием Федоровичем Устиновым, который тогда был министром обороны. В какой-то момент они совместно и решили, что ЦСКА надо сохранить прежде всего как базовую национальную команду. А значит, тренер там должен быть экстра-класса.
Нас, людей профессионального спорта, во многом недозревших в те времена до подобного подхода в силу постоянной борьбы за результат, такие ситуации заставляли переосмысливать взгляды на спорт, совершенствовать их. Убирали местечковость мышления, заставляли тоже по-государственному подходить к решению проблем.
Не хочу сказать, что это было легко: спортивные амбиции все-таки "играли" сильно. Но в целом я только потом, много лет спустя понял, насколько та система была гораздо человечнее и основательнее всех последующих. Допустим, когда по итогам сезона мы ставили перед руководителями вопрос каких-то материальных поощрений, выглядело это так: изложил проблему - утром тебе звонит начальник хозяйственного управления и говорит: подготовьте письма по этому, этому, и этому вопросу. Это означало, что вопрос решен. Другими словами, не было практики обещаний, не подкрепленных действием.
Когда страна развалилась, в обиход вошла принципиально иная реальность: тебе могли постоянно что-то обещать, но никакой реализации этих обещаний не было в помине.
По тем временам я не помню ни одного примера, когда со мной при назначении и увольнении на ту или иную должность не побеседовал бы руководитель. Пусть даже не первого уровня. В новой России я с этим столкнулся. Тебя могли назначить, уволить, снова назначить - и на всем протяжении процесса ты мог вообще ни разу не пересечься с руководителем. Такие моменты неизменно рождают даже в зрелом человеке ощущение, что никто вообще не интересуется его судьбой. В том социуме, в котором мы жили - при всех его перегибах - тебя всегда было, кому выслушать. Жена игрока или работника на производстве могла прийти в тот же партийный комитет и сказать: "Васька гуляет, пьет, сволочь, помогите…". Безусловно, это могло не решить проблему, а, напротив, усугубить ее, но так уж человек устроен: ему важно, чтобы его слушали. Хотя бы иногда. Сейчас же в обиход вошла страшная фраза: "Это твои проблемы". И люди замкнулись. Стали уходить внутрь себя и пытаться решить свои проблемы в одиночку. Как могут.
Глава 6. В седле
В середине 70-х в спортивном руководстве страны возникла мысль заменить Куприянова на его посту вице-президента в Международной федерации велоспорта. Мне сообщил об этом начальник Международного управления Спорткомитета Дмитрий Ионович Прохоров - отец нашего нынешнего олигарха. Спросил, как я отношусь к тому, чтобы стать преемником Алексея Андреевича. Я к тому времени уже ездил на велогонку Мира, был знаком со многими руководителями международного велоспорта, но о перспективе карьерного роста в этом направлении не думал вообще. Прохоров позвонил инструктору международного отдела ЦК КПСС Алексею Николаевичу Великанову - он тогда курировал спорт - тот попросил меня подъехать. И уже там вопрос был поставлен ребром: согласен я попробовать себя в этой должности, или нет.
Я сказал, что не могу ответить на этот вопрос, предварительно не пообщавшись как минимум с генеральным секретарем UCI Екелем.
Миша Екель был совершенно замечательным человеком, поляком по рождению. Когда евреев гнали с Западной Украины он оказался в Казахстане, встретившись на пересыльном пункте со своей будущей женой Мирой. Закончил в Союзе артиллерийское училище и вместе с Войском Польским, которое шло на Европу с нашей стороны, дошел до дня Победы в звании полковника и с орденом Красной звезды. Талантливейший был человек, знал шесть языков, в том числе, разумеется, и русский. Службу заканчивал в польском Генштабе, потом вышел на пенсию и стал заместителем председателя Комитета Польши по туризму - в этом качестве он занимался велогонкой Мира.
Вот к нему меня отправили в Варшаву, где как раз проходила гонка. Там же находился президент Международной федерации итальянец Адриано Родони, который длительное время возглавлял и UCI, и FIAC - любительскую ассоциацию велоспорта.
Но тут требуется небольшая предыстория.
В 1961 году президент МОК Эвери Брендэдж впервые поставил вопрос об исключении велоспорта из программы Олимпийских игр. Годом ранее от амфетаминов скончались два гонщика - Дик Ховард и Кнуд Йенсен, причем последний из этих двух случаев произошел на Олимпиаде-1960 в Риме. Поэтому перед велосипедистами поставили ультиматум: либо они образуют любительскую федерацию, либо пусть соревнуются вне олимпийской программы. Такая федерация была создана в 1965-м на Международном конгрессе по велоспорту в Сан-Себастьяне и стала гораздо более многочисленной, нежели UCI. К тому же она стала главенствующей, поскольку МОК отныне работал только с ней.
Куприянов был вице-президентом и там, и там. Средний возраст членов этих двух федераций был достаточно солидным. Впоследствии я иногда в своем кругу подшучивал над своими коллегами, называя их "олимпийцами" - ровесниками олимпийского движения. Мой сосед по "парте" на всех наших заседаниях старенький швейцарец Вальтер Штамфри два года после моего избрания называл меня Алексеем - привык на протяжении двадцати пяти лет видеть рядом Алексея Андреевича. Я сначала пытался его поправлять, потом махнул рукой. И вот эту публику мне предстояло склонить на свою сторону.
* * *
Когда Миша Екель представил меня Родони и поделился с ним нашими планами, тот подумал, хмыкнул и сказал:
- А почему бы и нет?
Над Родони все привыкли подсмеиваться: он был старенький, на заседаниях порой засыпал, на те конгрессы, что приходились на майские или предновогодние праздники, привозил бесчисленное количество глянцевых коробок с итальянскими пасхальными или рождественскими кексами "Паннетоне", раздавал их в качестве подарков всем членам федерации и на этом считал свою задачу выполненной.
В общих чертах мы тогда вроде бы договорились, но когда, вернувшись, я доложил обо всем Великанову, тот недоверчиво покачал головой: "Неужели у тебя все-таки получится сохранить вице-президентство?"
Я и сам завелся - интересно же! Дело в том, что когда я работал в ЦК Профсоюзов "Средмаша", был невыездным - предприятия-то в большинстве своем закрытые. Пока работал в Спорткомитете, удалось выехать за границу всего раз - в ГДР. В Кенбауме на закрытой олимпийской базе тогда проводился какой-то совместный с немцами симпозиум, вот Колесов всех начальников отделов тула и отправил - вырабатывать концепцию развития своих видов спорта.
В этот раз все было намного серьезнее. Прохоров лично взялся как бы курировать мою международную судьбу - отвечать за нее перед ЦК. Ведь так или иначе именно он порекомендовал меня на этот пост.
Выборный конгресс проходил в Венесуэле. Есть там такой город Сан-Кристобаль - в ста километрах от Кукуты на границе Колумбии и Венесуэлы. Лететь туда было невероятно долго и утомительно. Кому-то пришло в голову построить там трек, и меня потом еще очень долго занимал вопрос: кто вообще мог проголосовать за то, чтобы проводить в тех климатических условиях соревнования по велоспорту? Представьте себе: субтропики, ночью проливные дожди, днем дикая жара и вся влага начинает мощно испаряться, неба не видно из-за тумана, дождя вроде бы нет, но ты постоянно мокрый с ног до головы. Наши ребята выиграли там командную гонку, и я, помню, сам держал на финише Ааво Пиккууса, подпирая его под спину, чтобы тот не упал на землю. На то, чтобы дойти от линии финиша до пьедестала потребовался час.
Куприянову, который все еще был вице-президентом UCI, прислали на конгресс отдельное приглашение. Но накануне поездки вдруг пришло распоряжение из ЦК вообще не отправлять Алексея Андреевича в Сан-Кристобаль - мол, нет командировочной квоты. Однако ехать в одиночку я отказался наотрез. Пошел к Великанову и объясняю ему:
- Вы должны понимать: без Куприянова у меня нет ни одного шанса быть избранным. Если я появлюсь на конгрессе без него, реакция "старожилов" будет одна: молодой наглец вытолкал нашего старого друга пинками и теперь хочет сесть на его место.
Видимо, я был в тот момент очень красноречив - убедил. Тем более что поездка Куприянова не требовала никаких расходов с нашей стороны: билеты ему прислали из UCI, гостиница тоже была оплачена международной федерацией, она же выделяла суточные, часть которых наше государство изымало по возвращении, поскольку на этот счет имелись жестко зафиксированные нормы.
* * *
Алексей Андреевич полетел в Венесуэлу авиакомпанией КЛМ, мой же с переводчиком маршрут был достаточно экзотичен: Москва - Гавана, Гавана - Панама, Панама - Мехико, там ночевали, наутро летели в Каракас и маленьким полувоенным самолетом - в Сан-Кристобаль.
Предварительно мы провели в Вене совещание соцстран - нужно было заручиться поддержкой на конгрессе и выработать общую позицию. С президентом финской федерации велоспорта Симой Климшевским у меня были очень хорошие личные отношения, и через него удалось наладить хорошие отношения с федерациями велоспорта Норвегии, Швеции и Дании. То есть количество голосов было достаточным, чтобы иметь основания рассчитывать на успех.
Накануне голосования организаторы конгресса устроили торжественный ужин для всех участников. Родони приехал в Венесуэлу с супругой и двумя внучками - молодыми и очень красивыми итальянками. Одну из них я пригласил на танец, когда началась музыка, и в разгар этого танца заметил, что Адриано очень пристально и как-то изучающе на меня смотрит.
Мы, помню, пошутили на эту тему, но большого значения моменту я не придал.
На следующий день выяснилось, что я, настояв на поездке в Венесуэлу Куприянова, оказался совершенно прав. Алексей Андреевич вышел на трибуну, поблагодарил всех присутствующих за двадцать пять лет очень интересной и хорошей совместной работы, извинился за то, что ему в связи с возрастом становится все тяжелее и тяжелее путешествовать, и представил меня. Прошу, мол, любить и жаловать. Аплодисменты.
Избрали меня там только в руководящий комитет FIAC. За посты вице-президентов нужно было бороться несколько месяцев спустя - в ноябре в Женеве.