Пока оба пытались освободиться от давления материального, от него не отрекаясь.
Иногда я задумывалась, что было бы, порви мы с семьей Гренделей окончательно.
Клеман Грендель был достаточно состоятельным уже тогда, чтобы обеспечивать наши невеликие прихоти, сами мы с Полем заработать не смогли бы, Элюар не Дали, да и я не была такой, какой стала с Сальвадором.
Подспудно чувствуя, что одной любовью сыт не будешь, мы терпели диктат Гренделей, который особенным диктатом и не был. Мадам и мсье по-прежнему обожали своего слабого здоровьем сына, содержали его и его супругу, воспитывали внучку и надеялись, что все как-то само собой образуется.
Это "образуется" означало, что Жежен станет хорошим помощником отцу, я – хорошей матерью и добропорядочной хозяйкой дома, мы будем зарабатывать и экономить, чтобы накопить на собственную безбедную старость и обеспечить будущее Сесиль – все то, чего я боялась больше всего.
Я страшно боялась, что жизненная программа Гренделей может затянуть, понятие "долг прежде всего" одержать верх.
В одном мы с мсье Гренделем были схожи, для него ценности располагались в таком порядке: мой малыш (то есть Жежен), я и моя семья, все остальные не в счет. Для меня тоже на первом месте был Поль, потом я, но мы и составляли эту самую семью.
И эта самая семья существовать пока без Гренделей не могла.
Я мечтала вырваться из тесного кружка обыденности и семьи, но как?
Поль тоже мечтал и попытался.
Стремление к бунту без бунта привело Поля к дадаистам.
Где-то там, на востоке, бунтовали по-настоящему, в России произошла революция, и обратного пути уже явно не было. Гала не понимала, что именно происходило на родине, но и не желала разбираться. Бунт – это всегда ужасно, опасно и непредсказуемо.
Но бунт бунту рознь, в Париже тоже бунтовали… против правил приличий.
Дадаисты устраивали выставки и представления, на которых плевались, говорили гадости, оскорбляли посетителей, читали бессмысленные стихи, демонстрировали бессмысленные картины.
Во всем в жизни есть смысл, даже в бессмыслице, потому что бессмыслица ведь такова только в точке зрения здравого смысла.
Для Поля дадаисты словно порыв свежего воздуха. Он стал ходить на встречи, читать там свои стихи и сочинять новые в стиле дада. Элюар так и не стал настоящим дадаистом, кажется, даже не понял сути, для этого он слишком любил настоящую поэзию.
Гала почувствовала угрозу – муж отдалялся, конечно, он рассказывал о новых друзьях, о том, как проходили встречи, что говорилось и делалось, но это было слабое отражение. Гала почувствовала, что должна быть рядом с Полем, если не хочет потерять его.
Само отрицание ради отрицания ее интересовало мало, но допустить, чтобы Поля увели друзья, а она осталась в тесном мирке Гренделей, было нельзя.
Дадаисты считали себя мужской компанией, куда женщины не допускались, то есть запрета не было, но энтузиазма от присутствия тоже.
Женщины болтливы.
Женщины неспособны постигнуть суть дада.
Женщины озабочены только своими глупыми домашними делами.
Если они вырываются за пределы домашнего круга, то становятся эмансипе в худшем виде.
Женщины… это женщины!
Все, кроме последнего, Гала была готова опровергнуть.
Она всегда была молчаливой, суть дада постигла довольно быстро, хотя и об этом предпочитала молчать, никакими домашними делами озабочена не была, но и эмансипе не стала.
Гале удалось нащупать золотую середину, оставив из домашних забот только заботу о муже, и при этом вне дома, не став настоящей суфражисткой. И мадам Грендель, и суфражистки были для Галы одинаково неприемлемы. Удержавшись посередине, она сумела стать необыкновенной.
Мужское сообщество дада терпеть не могло Галу, но это ее мало волновало. Они просто боялись ее взгляда, ее молчания и ее необычности даже на фоне собственных отличий от остальных.
Полю нравилось, что жена столь необычна, он с удовольствием стал брать Галу на заседания. Неприятие компании дада Галу не смущало, для нее оставался главным Поль. Интуитивно чувствуя, что должна быть рядом со своим любимым мужчиной, Гала также чувствовала, что не должна уподобляться мадам Грендель, то есть не должна ни в чем ограничивать Поля.
Это оказалось не так-то просто.
Поль твердил, что для него существует только одна женщина – его Гала, и это было прекрасно.
Все изменилось, когда дадаисты Парижа расширили свой круг, сначала связавшись с Тцарой – румыном, объявившим себя отцом-основателем дадаизма. Тристана Тцару долго заманивали в Париж, а когда он наконец приехал, у дадистов началась новая жизнь.
Гала не сразу почувствовала угрозу.
Все начиналось прекрасно. Им с Полем очень нравился подход дадаизма к жизни – быть беззаботными, избегать любой обязательности, сторониться людей серьезных, скучных, быть поэтом, жить играючи… Кто будет обеспечивать эту жизнь-игру, конечно, не задумывались.
В среде дадаистов у Галы появились соперницы. Пока Поль не интересовался другими женщинами, но Гала невольно чувствовала себя неуютно рядом с некоторыми подругами дадаистов. Если в тесный мужской круг ее почти не допускали, то когда круг расширился и в него проникли другие женщины, стало только хуже.
Эти другие имели и умели то, чего не умела сама Гала и чего, возможно, не хватало в ней Полю.
Гала старательно делала вид, что не замечает особенностей женщин Анри Бретона – абсолютной свободы Жоржины или критического, цепкого ума Симоны. А еще легкого очарования Дениз. В самом существовании этих двух – Симоны и Дениз – Гала почувствовала настоящую опасность. Поль смотрел на Дениз влюбленными глазами, а об умении Симоны мыслить строго логически, о ее образованности, умении вести беседу с поистине мужской логикой вообще отзывался с восторгом:
– Представляешь, она объявила Бретону, что не дадаистка!
Хотелось спросить, что же в этом необычного, но Гала вдруг осознала, что сама бы вот так не смогла, поскольку подобное заявление из ее собственных уст означало изгнание из общества. А вот Симоне Бретон простил, они стали любовниками.
Гала была способна бросить вызов семье, обществу, но только чтобы заполучить любимого человека, от которого полностью зависела. Но просто бросать вызов или противопоставлять себя она не могла.
Я поняла это много позже.
Мне был нужен один-единственный мужчина, это оказалось моей границей, моим подобием мадам Грендель. Если другие ограничивали себя домом, семьей и бытом, то я Полем.
С первого дня я подчинила любимому человеку не только свои чувства, но и мышление. Толкая Поля вперед, я шла шаг в шаг следом, я поддерживала, настаивала, но вел он.
Нутром чувствовала, что так нельзя, что стоит Полю разлюбить или хотя бы изменить, и вся моя жизнь полетит к черту, но поделать с собой ничего не могла. Мне был нужен один-единственный мужчина. Даже если бы это не был Поль.
Дадаисты проповедовали свободу во всем, в том числе и от брачных уз. Брак – это оковы, кандалы, это скучно. К чему подчиняться?
Вот с этим Гала согласиться не могла. Их с Полем брак должен быть прочным, любое увлечение мужа другой женщиной грозит бедой.
О возможности собственной измены Гала даже не помышляла.
Когда в воздухе просто запахло угрозой измены (Поль увлекся Дениз, как и остальные участники их общества), Гала постаралась увезти мужа подальше от опасности. Это было нетрудно, они просто уехали отдыхать.
Отдых привел их к Максу Эрнсту.
Вернее, с Максом и его более чем странным творчеством дадаисты познакомились раньше, еще в Париже.
Он был бош, то есть немец, к тому же участвовавший в войне (позже Поль и Макс выяснили, что во время недолгого пребывания Поля на фронте невольно оказались по разные стороны, то есть буквально могли убить друг друга!). Париж уже не первый год жил мирно, но бошей терпеть не мог.
Но дадаисты решили устроить выставку дадаиста-боша.
Такой плевок и скандал!
В мае 1921 года Париж познакомился с новым скандальным художником.
Галы с Полем в Париже не было, потому они услышали о невероятном успехе (то есть скандале) от друзей.
Это был дадаизм в высшем проявлении, Макс Эрнст отрицал все, в том числе и живопись. На выставку он прислал свои коллажи – подобие почтовых открыток, на которые наклеены вырезки из старых журналов, газет, книг, учебников вплоть до словарей, и все это снабжено бессмысленными надписями.
Не будь знакомства Элюаров с Максом Эрнстом, неизвестно, как позже Гала восприняла бы живопись Дали. Но все случилось, как случилось.
Выставка дадаистов вызвала страшный скандал, посетители плевались и ругались, даже требовали назад заплаченные за вход деньги, хотя их предупреждали, что это нечто непривычное. Программа выставки гласила: в 22 часа – кенгуру, в 22.30 – высокая частота, 23.00 – раздача сюрпризов, 23.30 – интимные отношения.
Что за кенгуру или частота, не объяснялось.
Возможно, посетителей больше привлекла последняя часть, но то, что они увидели, ошарашило. Дадаисты встречали их воплями, беззастенчивыми приставаниями и безобразными комментариями, балаганный фарс превзошел все ожидания (или опасения).
Немногие дождались обещанных интимных отношений, большинство ограничилось бы созерцанием собственно коллажей Эрнста, если бы им дали такую возможность. Нет, коллажи никуда не делись, их внимательно разглядывали, кто снисходительно улыбаясь, мол, шутник этот автор, кто откровенно ругая – Эрнст не художник, наклеивать вырезки на картон может любой ребенок, кто возмущаясь.
Но сюрпризом оказалось отключение света и прочие фокусы, а также объявление Тристана Тцара, что он подсыпал в один из стаканов большую дозу слабительного.
Главное, к чему привела выставка для самого Макса Эрнста, – всеобщее убеждение, что он совсем не художник и ни на что не способен. Удивить дурацкими подписями и криво наклеенными вырезками Париж невозможно.
А еще результатом выставки оказался развал сообщества дадаистов. Часть горячо поддержала выставленные "шедевры" и устроенный балаган, другая посчитала, что приглашение боша и праздник в честь его творений – явная глупость.
Самого Эрнста на выставке не было (может, и хорошо, он мог оказаться пострадавшим), его не выпускали из страны после ареста. Арест тоже был связан со скандальным мероприятием, но дома, в Германии.
Эрнст и его супруга Роза-Лу пригласили согласных с художником дадаистов вместе отдохнуть в Тироле. Поль, пропустивший все интересное в Париже, решил, что им с Галой стоит поехать. Но пока они раздумывали, собравшаяся там компания разъехалась.
Закончилось все тем, что супруги Элюар отправились в гости к Максу Эрнсту в Кельн.
Закончилось, чтобы начать новый этап в жизни всех троих, приведший к развалу семьи Элюаров, семьи Эрнстов и вообще краху всего, что создавалось долгие годы. Этот развал получился долгим, к тому же чтобы появилось новое, должно умереть (или рухнуть) старое.
Жизнь втроем, или моральное предательство
Макс Эрнст был меньше всего похож на солидного художника, скорее на теннисиста или миллионера-яхтсмена. Голубоглазый блондин умел наслаждаться жизнью, он не считал живопись, как и все остальное искусство, трудом, но лишь игрой, развлечением.
Это то, к чему так рвался Поль, – легкость жизни, умение не тащить груз обязанностей и ответственности, а лететь по ней на крыльях.
Эрнст был женат на такой же светлой, голубоглазой немке Луизе – Лу или Розе-Лу, как звали ее друзья. У них был очаровательный сынишка Джимми. Лу зарабатывала деньги, трудясь в каком-то музее, и получала от отца неплохое содержание. Макс жил на средства жены, занимаясь созданием своих шедевров, которые никто не покупал и которыми был забит их дом. Со своей собственной семьей он порвал из-за их неприятия идей дадаизма. Родители Лу тоже терпеть его не могли, но были не в состоянии отказать любимой дочери в содержании. Этого семье хватало.
Поль буквально влюбился в Макса и его творчество с первого момента. В мастерской нового приятеля они не увидели коллажей, там была настоящая живопись, похожую Гала потом увидела на полотнах Дали.
Эрнст нигде не учился, лишь наблюдал за тем, как рисует его отец, тоже вовсе не художник, который писал сверхреалистичные картины. Но Максу реализм был противен, и он создавал нечто, выловленное из закоулков своей памяти, своих видений.
Поль купил у него картину, которая стала основой будущей коллекции сюрреалистов. Все десять дней, проведенных вместе, Макс и Поль были неразлучны. Если не отправлялись никуда с женами, то вместе сочиняли стихи, подписи к картинам Эрнста или выбирали рисунки для иллюстраций нового сборника стихов Элюара.
Впервые Гала почувствовала сильный укол ревности.
Это было странное чувство – мужа уводил от нее друг, а не подруга. Нет, они не стали любовниками, Поль и Эрнст не были бисексуалами, но они стали духовными братьями. Впервые за много лет Поль обходился без Галы, без ее мнения и поддержки – у него был Макс. Наступил момент, когда Гала вдруг почувствовала себя даже лишней.
Супругу Макса Розу-Лу единение мужа с новым приятелем вовсе не волновало. Хотя такое едва ли бывало раньше, она продолжала безмятежное существование. Но это только сначала.
Гала давно не встречала столь непохожую на себя женщину, они совершенно разные. Лу – послушная супруга, интересовавшаяся только созданием уютного дома для своего мужа и своего сына. Внешне очень похожая на своего Эрнста, Роза-Лу мягкотелая, скромная и всегда готова уступить. Только вот кому?
Она отстояла перед родными свое право жить с Максом и на их средства, но не смогла отстоять самого Макса перед новым другом. Эрнст стремительно отдалялся от супруги, все больше очаровываясь Элюарами – сначала Полем, а потом и Галой.
Дело в том, что Гала вовсе не собиралась отходить в сторону и скромно сидеть, обсуждая с Розой-Лу семейные проблемы. Как и в Париже, ее тянуло в мужскую компанию, Гала не желала отдавать Поля даже Максу Эрнсту!
В результате уже через пару дней компания разделилась на две неравные части – Лу оставалась с сынишкой, а Макс уходил с Элюарами.
Гала быстро показала Максу, что она не Лу, что она настоящая дадаистка, хотя и не похожа на Симону, жену Бретона. Гала чувствовала себя в ударе, на фоне мягкой Лу выглядеть женщиной-загадкой, женщиной-дада было довольно легко, это не остроумная, острая на язык Симона.
Закончилось все тройной симпатией – Макс, Поль и Гала были практически влюблены друг в друга. Пока это чувство Элюаров к Эрнсту носило еще дружеский характер.
Наверное, когда Элюары уехали, Роза-Лу вздохнула свободно, но Галу это нимало не волновало. На время она тоже забыла Макса.
Потом последовала книга, выпущенная Полем и Максом совместно, новая встреча в Кельне и примечательные каникулы в Имсте.
Вот там все и закрутилось.
Если до того их связывала просто взаимная дружба и симпатия, то в Имсте, где собрались дадаисты, Элюары и Эрнсты, Поль вдруг признался жене, что любит Макса больше, чем ее саму! Намного больше.
Услышать такое после стольких лет, посвященных исключительно Полю… Гала показала, что она тоже дадаистка, усмехнулась:
– Я тоже, Поль.
Теперь обратного пути просто не было, симпатия к Максу, легкая влюбленность в его умение радоваться жизни просто обязана перерасти в серьезный флирт и даже связь.
Сначала играла, пытаясь заставить мужа хоть немного ревновать. Не получилось, Поль понимал "тягу" жены к названому брату и даже поддерживал. Постепенно Гала увлеклась по-настоящему, проводила все больше времени вдвоем с Эрнстом, беседуя обо всем на свете, даже о Поле.
И все же эта любовь осталась бы платонической, не веди себя так странно Элюар. Гала и окружающие могли ожидать чего угодно – обиды, взрыва негодования, поспешного отъезда Поля, но только не его полного согласия с чувствами жены и названого брата и даже поощрения. Поль не обиделся, казалось, он даже доволен тем, что Гала выбрала Эрнста, а тот ее.
Тристан Тцара, который терпеть не мог Галу с момента знакомства, во всем обвинил именно ее, мол, разыгрывает страсти "по Достоевскому". Гала пожала плечами:
– Нужно по Шекспиру? Убить кого-то или броситься в море самой?
Хотелось добавить:
– Не дождетесь.
Хотя Тцара был прав, для Галы это действительно был Достоевский и Шекспир, вместе взятые. Как мог муж спокойно относиться к флирту любимой жены с другим, пусть даже братом по духу? Гала даже заподозрила, что Поль подталкивает ее к Максу намеренно, чтобы избавиться. Нашел другую?
Но нет, Поль твердил, что любит ее, правда, и Макса тоже любит, и рад, что им хорошо вместе.
Кажется, идеи свободы дадаистов слишком глубоко укоренились в его разуме.
Гала просто не знала, что делать, впервые в жизни она не могла выбрать, впервые была столь нерешительна. Она умела только подталкивать Поля, да и других к нужным ей решениям, но не умела принимать их сама.
Вот если бы все решил тот или другой мужчина!
Однажды мелькнула ужасная мысль: что будет, если победит братская дружба и оба от нее откажутся?
Гала принялась очаровывать Эрнста. Они действительно подолгу гуляли, выбирая укромные, уединенные места. Что при этом чувствовала Роза-Лу, Галу волновало мало, со своими проблемами разобраться бы.
Остальных дадаистов, несмотря на всю их фальшивую свободу действий и отношений, создавшаяся ситуация просто шокировала. Виноватой, конечно, считали Галу. Путана! – вердикт Тцара.
Гала в долгу не осталась, но не стала устраивать скандал, улучив момент, когда с Тцарой удалось поговорить наедине, высказала все, что думала о его фальши:
– Почему вы не были против, когда Бретон жил с замужней Жоржиной Дюбрей, пока та из ревности не спалила его квартиру? Почему не протестовали, когда Дениз очаровывала всех и спала со всеми, с кем удавалось? Почему вас не беспокоил моральный облик Симоны, но так волнует мой? Если Поль не против, то какое вам дело?! Где же ваша хваленая свобода выбора и действий?
Тцара остался при своем мнении, но это Галу уже не заботило совсем. Беспокоила только необходимость выбора.
Она давно и преданно любила Поля, была готова признать его единственным мужчиной, если бы он объявил ее единственной женщиной. Но этого-то и не было!
Нет, у Поля не появилась другая, он даже не смотрел в сторону Розы-Лу, которая была бы не против "отомстить" мужу его же способом, но Поль признавал, что делится между Галой и Максом.
Поль делился! Его сердце рвалось пополам между Галой, которая сделала из застенчивого Жежена Гренделя известного поэта Поля Элюара, и пока безвестным (не считать же скандальную известность среди дадаистов) художником Максом Эрнстом.
Гала чувствовала, что почти десять лет борьбы за Поля идут прахом. Она сумела отбить его у семьи, но теряет из-за обаяния Эрнста.