У нас ужасное несчастье. Я потеряла сына, а ты старшего брата. Нет больше нашего доброго Генриха! Целый месяц от него не было писем, а вчера пришло уведомление, что Генрих убит под Петербургом. Эта страшная война сломала, исковеркала всю нашу жизнь. Меня пытаются утешить: "Слушайте, по радио сообщили о новой победе. Наша армия захватила ещё один город". А на что мне нужен чужой город? Пусть мне вернут моего Генриха. Теперь только ты остался у меня. И вдруг пошлют тебя занимать ещё какой-нибудь город, и ты там тоже можешь погибнуть, как Генрих!.. В нашем Лейпциге появилось много калек. Кто без ног, кто без рук. Когда-то я старалась уберечь тебя от простуды, а теперь думаю: пусть бы у тебя не стало ноги или руки, только бы ты был жив и избавился от этой проклятой войны…"
- Наверное, мать будет рада, что вы попали в плен, теперь её желание сбудется: вы останетесь живы, - сказал капитан.
- Да, спасибо вам… - Дитцер запнулся. Люленков уловил, что незаконченная эта фраза произнесена от души.
- Вот вы нас благодарите, а помочь нам не желаете, - продолжал он. - И подумайте, в чем помочь? В том, чтобы остались живы ваши друзья, чтобы скорее кончилась война. Почитайте, что вам советует мать в другом письме. - Люленков подал пленному листок, датированный июлем сорок первого.
"Мой славный Франц! Я восхищаюсь вашими победами. Каждый день в газетах длинный перечень городов, которыми вы овладели. Это под силу только такой великой армии, как наша. Генрих прислал свою фотографию. Он выглядел прекрасно. Я горжусь, что у меня такие сыновья…"
Листок в руке пленного задрожал. Франц Дитцер испуганно посмотрел на Люленкова, и тот решил: "Дошло". Однако внешне выразил иное:
- Я, кажется, дал вам не то письмо?
- Да, да, это не то… это очень старое письмо, - подтвердил Дитпер и положил листок на стол. Капитан посмотрел на дату:
- Не очень старое. Написано два года назад. Пленный опустил глаза. Он прекрасно понял капитана. Горестно вздохнул:
- Бедный Генрих…
И тут же решительно встал, сам подошел к столу с картой.
- Завтра ночью главные силы нашего батальона отойдут за реку по этой вот дороге. - Дитцер показал на карте и дорогу, и реку, и новый оборонительный рубеж. Он хорошо разбирался в топографии. - Там, где наш полк стоит теперь, останется только прикрытие: по взводу от батальона. Я знаю об этом потому, что в прикрытие назначен и мой взвод. Все, кого оставят здесь, должны много стрелять, создавая видимость, что обстановка не изменилась, что оборону держат прежние силы.
- Ну, вот и прекрасно! Больше мне от вас ничего не нужно. Впрочем… - Люленков подал Дитцеру групповую фотографию немецких солдат и офицеров. Они стояли возле бревенчатого дома и хмуро глядели в аппарат. - Не знаете ли кого-нибудь из этих людей? Они ваши сослуживцы по сто девяносто седьмой дивизии.
Дитцер долго вглядывался и отрицательно покачал головой:
- Нет, никого не знаю.
Капитан подал ему другую фотографию - на ней были те же лица, а сбоку ясно просматривались столбы виселицы, и кто-то в белом висел на веревке. То была "Таня" - Зоя Космодемьянская.
Пленный отшатнулся. Наверное, подумал: "Господи, как хорошо, что я никого не узнал на первом снимке!"
Люленков поспешил успокоить его.
- Нам известно об этой трагедии все: имя казненной девушки, фамилии палачей, где и когда это случилось. Моего коллегу, - он кивнул в сторону Ромашкина, - интересует только один вопрос. Если вы случайно были в этой деревне или слышали чей-нибудь рассказ о том, как вешали молодую партизанку, не вспомните ли такую деталь: у повешенной были зеленые вязаные варежки?
- Я об этом вообще ничего не слышал. - Дитцер ещё раз опасливо взглянул на фотографию и по склонности своей к логичным суждениям добавил: - Она же висит в нижнем белье, разве могут при этом быть на ней варежки?
- Ваши солдаты её раздели, разули и водили босую по снегу. А до этого она была одета. И вот нам бы очень хотелось узнать: были у нее зеленые варежки или нет?
- Верьте мне, господа офицеры, - взмолился пленный, - я к этой казни не имею никакого отношения….
Его отправили в штаб дивизии, а полк стал готовиться к преследованию противника. Колоколъцев вызвал Ромашкина, приказал:
- Вы, голубчик, пойдете за немцами раньше всех. Как только батальоны нажмут с фронта, постарайтесь проскочить в глубину и разведайте: нет ли у противника промежуточных рубежей, минных полей, в каком состоянии мосты, дороги.
Из блиндажа начальника штаба Василий вышел вместе с Л юленковым. Капитан посоветовал:
- Ты, Ромашкин, не жди, когда батальоны ударят. В тыл идти лучше до начала атаки. Когда перестрелка начнется, можешь потери понести.
Ромашкин согласился с этим. Если немцы оставят здесь только прикрытие, проскочить нетрудно.
- Я возьму с собой весь свой взвод, - сказал Василий. - Вам на всякий случай оставлю несколько разведчиков во главе с сержантом.
- Правильно! - одобрил Люленков. - И Жмаченко там делать нечего, он со своим хозяйством пусть к штабу пристроится. Кстати, подыши там место и для штаба полка - мы здесь тоже не задержимся. Ради такого дела попрошу, чтобы дали в помощь тебе саперов.
- Хорошо бы взвод сержанта Епифанова, я с ним уже работал.
- Ладно, схлопочу Епифанова, - пообещал Люленков.
В глубине души он ревниво относился к успехам и славе Ромашкина. Искренне сожалел, что теперешнее служебное положение не позволяет самому ходить на задания. Убежден был, что если уж у этого юнца все так хорошо получается, то у него-то - человека куда более сведущего в делах разведки - получилось бы и получше. Но при всем том капитан всегда помогал Ромашкину чем только мог.
К ночи ромашкинский взвод, усиленный саперами, перебрался в первую траншею. Конечно, туда, где располагалась рота Казакова. Там все уже были готовы к движению вперед. Бойцы, туго подпоясанные, с "сидорами" на спине и противогазными сумками, набитыми всяческим солдатским скарбом, с нетерпением ждали сигнала. Преследование - это не прорыв долговременной обороны, когда приходится под огнем артиллерии идти на вражеские пулемёты. Тут лишь бы столкнуть прикрытие.
Казаков тоже позавидовал Ромашкину:
- Вы как вольные птицы, лети, куда хочешь! Не то что я, грешный: граница справа, граница слева, на такой-то рубеж выйти в десять ноль-ноль, на такой-то к пяти ноль-ноль.
- Зато ты теперь большое начальство, - пошутил Ромашкин.
Казаков пропустил шутку мимо, сказал серьезно:
- Слушай, Ромашкин, а если набрехал твой фриц? Если никакое там не прикрытие, а главные силы нас встретят?
- Не должно бы. По-моему, фриц сказал правду.
- Знаешь завет разведчика? Верить верь, но проверь!
- Вот и проверим. Если нарвемся на главные силы, предупредим весь полк.
- Ты взводом сразу не суйся, дозорами сначала пощупай… - Казаков прислушался к немецким пулемётам. - Вроде поболе обычного стреляют. Перестаралось прикрытие.
- И мне кажется, сегодня огня больше, - сказал Епифанов.
Казаков поглядел на него и спокойно посоветовал:
- Ты, сержант, не об этом пекись, а внимательней под неги смотри. При отходе фрицы хитроумные ловушки устраивают. В одной деревне, помню, боец взбежал на крыльцо - взрыв, под ступенькой мина была. В другом доме дверь стали отворять - опять взрыв, фрицы к двери мину присобачили, а сами в окно драпанули. Так что гляди в оба!
- Постараемся, - заверил Епифанов.
- Ну, тогда пойдемте, хлопцы, - пригласил Казаков.
- А ты куда? - удивился Ромашкин.
-Я вас до немецкой передовой провожу. Надо же мне знать: прошли вы или нет? У меня там хорошая балочка есть на примете. Помогу опять по старой дружбе.
- Смотри, Караваев узнает, будет снова баня!
- Не узнает, - убежденно сказал Казаков. Вскоре он вывел всех в темную, заросшую кустами низину. Шепнул Ромашкину:
- Мин здесь нет, я проверил.
Эх, Петрович, Петрович! Был ты разведчиком и остался им. Видно, не раз выбирался сюда по ночам, чтобы отвести душу! Сам Казаков объяснил это так:
- В парилке, бывает, хлещешь себя веником - и больно, и приятно. Уж и дышать-то нечем, вот-вот концы отдашь, а остановиться не можешь, все поддаешь! Вот и здесь, в нейтральной, происходит со мной то же: вроде бы смерть кругом, а мне интересно с ней в кошки-мышки поиграть. Конечно, не всякому это понятно.
Но Ромашкин-то его понимал…
Из лощины были посланы в дозор Рогатин, Шовкопляс и Пролеткин.
Они возвратились скоро.
- В траншее никого нет, а на высотке, на самом пупу, фриц с пулемётом, - доложил Пролеткин. - Я предлагал снять его, да Иван не позволил. Талдычит: не велено - и хоть режь самого.
В данной обстановке разумней было бы, пожалуй, снять пулемётчика. Но не хотелось конфузить Рогатина. Василий поддержал его:
- Вас посылали в разведку. И хорошо сделали, что не сняли фрица, могли нашуметь.
- Да мы бы его без всякого шума… - уверял Саша.
- А может, и правда снимем? - озорно подмигнул Казаков. - Моей роте будет легче. На один пулемёт поменьше - и то дело.
Ромашкин посмотрел в черные глаза Петровича. Там светился азартный охотничий огонек.
- Не надо, Ваня, - попросил Ромашкин. - Узнает Караваев, плохо тебе будет. Мы сами снимем пулемётчика, поможем твоей роте.
Казаков вздохнул, огоньки в его глазах потухли.
- Ну, ладно, только прежде свой взвод за их траншею уведи. А то нашумите - сорвется задание.
- Не сомневайтесь, Иван Петрович, мы чисто все сделаем, - сказал Рогатин.
Казаков с любовью посмотрел на него.
- Ты можешь.
Взвод выполз к немецкой траншее. Один за другим разведчики и саперы перемахнули её и скрылись в кустах.
Когда все собрались, Рогатин приподнялся, посмотрел на Ромашкина. Василий кивнул. Иван толкнул Сашу Пролеткина, и они исчезли во тьме. Ромашкин напряженно вслушивался. Лежавший рядом с ним Епифанов шептал:
- Может, им надо было группу обеспечения дать?
- Справятся сами. Не от кого обеспечивать, немцев в траншее мало.
- Пройти бы по всей обороне и всех часов поснимать! - мечтательно выдохнул Епифанов.
- У нас другая задача.
- Петровичу бы подсказать, он бы со своими ребятами сделал.
- Догадается без нас…
Мелькнули две темные фигуры у основания кустов. Саша держал поблескивающий вороненой сталью немецкий пулемёт.
- Ну, как вы его? - спросил Епифанов.
Излишнее любопытство, как и разговорчивость не ко времени, считалось у разведчиков предосудительным. Потом, в свой час, на отдыхе, все будет рассказано с шутливыми дорисовками, а в ходе задания болтать не полагалось.
- Порядок, - коротко ответил Рогатин и прилег по другую сторону от командира. Он тяжело дышал, руки дрожали: видно, "порядок" дался нелегко.
- Закурить бы, - попросил Иван. Ромашкин разрешил:
- Покури, Ваня. Ну-ка, хлопцы, прикройте его. Разведчики окружили Рогатина, растянув в стороны широкие рубахи маскировочных костюмов. Иван стукнул кресалом, прикурил от тлеющего фитиля. Приятный дымок защекотал в ноздрях разведчиков.
Большое ли дело - позволить человеку покурить в трудную минуту? А вот Ивану запомнится эта чуткость командира и доброта товарищей. За все постарается отплатить им Иван: в бою ли, на отдыхе ли, где придется, но отплатит добром. В большом и малом помогает солдат солдату. Иногда вот так. А в другой раз, может быть, прикроет от пули. Разведчики столь часто рискуют жизнью и так много выручают друг друга из беды, что невозможно понять, кто у кого здесь в долгу. Да об этих долгах, о взаимных выручках никто и не думает, потому что взвод разведки - одна дружная семья.
Сейчас этот взвод спешил по бездорожью к деревне Квашино. Раньше там стоял штаб неприятельского полка. Теперь штаб, конечно, переместился. Но Василий надеялся прихватить какого-нибудь отставшего писарька или хозяйственника. От них можно добыть очень нужные сейчас сведения, узнать о том, чего ночью личным наблюдением или, как говорят штабники, визуально, не обнаружишь.
Еще на подходе к деревне разведчики услышали говор людей; там и сям мелькали светящиеся точки карманных фонариков.
- Неужели штаб не отошел? - удивился Ромашкин.
- Остался кто-то, - уверенно ответил Коноплев. - Какая-нибудь АХЧ.
Василий велел разведчикам лежать в огороде между грядками, а сам с Коноплевым и Рогатиным стал подбираться к единственной деревенской улице. На дороге увидел лошадей, запряженных в повозки. Подальше рокотал грузовик. Люди торопливо таскали какие-то ящики к повозкам.
- Грузятся, - объяснил Ромашкин, возвратясь к разведчикам. - Самый подходящий для нас момент. Упускать нельзя. Ты, Коноплев, бери Шовкопляса, Студилина, Голощапова и Епифанова с саперами. Пойдешь туда, где мы сейчас были. Ты, Иван, вместе с Пролеткиным, Жуком, Пантелеевым - на восточную окраину. Все остальные со мной - на западную. Сверьте часы, сейчас половина второго. Ровно через пятнадцать минут забросать фрицев гранатами и бить из автоматов. Главное, больше шума. Пехотные батальоны отошли, бояться нам некого. После налета собраться опять здесь же. Если станут преследовать, отходить вон на ту высоту. Понятно?
- Ясно.
- Усвоили.
По четким этим ответам Ромашкин понял: у ребят хорошее настроение. Да и сам он ощущал веселую дрожь - верный предвестник удачи.
- Действуйте!
Он вывел остатки взвода на вероятный путь отхода противника и поставил дополнительную задачу:
- Мы откроем огонь позже коноплевской и рогатинской групп. Они пусть начнут. А когда фрицы драпанут из деревни, мы их тут и ударим.
Ромашкин расставил людей так, чтобы фронт был пошире, приготовил две гранаты и стал ждать, поглядывая на светящиеся стрелки трофейных часов. Стрелки будто остановились. Поднес часы куху, послушал: тикают.
Наконец время истекло.
- Ну, пора! - тихо сказал Ромашкин.
И его будто услышали на противоположной окраине и в центре деревни. Там забухали гранаты, затрещали частые автоматные очереди. Послышались крики немцев, беспорядочная ответная стрельба. И вот уже по дороге мчат галопом две повозки, а по обеим их сторонам - немцы.
Ромашкин напрягся. Кровь толчками понеслась по телу. Он приподнялся и метнул гранату, целясь в повозку. Тут уже открыли огонь разведчики, лежавшие рядом с ним, но невидимые в темноте.
Василий тоже приложил автомат к плечу и дал несколько очередей. Дико заржала лошадь, упала и забилась на земле, ломая оглобли. Другая скачками умчалась в поле, волоча за собой опрокинутую повозку.
Ромашкин, пригибаясь, пошел к повозке, оставшейся на дороге, за ним выскочили Цикунов и ещё двое.
- Быстро осмотреть повозку, собрать документы, - скомандовал Ромашкин. - Поглядите, может, раненого подберете. Только чтобы на своих ногах ходил, таскать сейчас некогда.
Возле забора возникла темная фигура. Василий схватился за автомат.
- Товарищ старший лейтенант, не стреляйте! Это я - Саша!
- Почему здесь болтаешься?
- Так все трофеи к вам убежали.
- А где грузовик? Упустили?
- На месте стоит. Мы гранатами его покалечили. В нем мины. Полный кузов. Наверное, здесь саперы были. Хотели дороги минировать.
- Вовремя мы застукали их, - сказал вдруг из мрака Иван.
- И ты здесь?
- Я в дома наведался. Поглядел, может, бумаги какие оставили. Ничего нет.
Цикунов позвал Ромашкина:
- Офицер убитый. Посмотрите.
Василий подошел, оглядел пожилого толстого обер-лейтенанта. Убитый как убитый, ничего интересного.
- Ну все! Пошли на место сбора. Цикунов, не забудь взять документы у офицера.
- Я тут чемодан нашел - его, наверное. В чемодане много бумаг и фотографий.
- Неси, разберемся.
В назначенном месте собрались все. От возбуждения много курили, пряча цигарки в пригоршнях. Ромашкин спросил:
- Никого не зацепило? - все молчали. - Двигаем дальше.
Вереницей вытянулись вдоль дороги. Рогатин и Пролеткин шагали впереди на значительном удалении с автоматами наготове.
На рассвете разведчики обнаружили до роты гитлеровцев. Те ходили в полный рост по склону высотки, копали окопы.
- Вот и промежуточный рубеж, - определил Ромашкин. - Я буду готовить донесение, а ты, Епифанов, выясни, есть ли мины перед траншеями. Давай быстро! И поосторожнее, чтобы не засекли.
Сержант с несколькими саперами скрылся в кустах.
Пока Ромашкин чертил схему, наносил на бумагу почти уже готовую траншею и обнаруженные в ней пулемёты, Епифанов успел вернуться.
- Мин нет, - доложил он.
- Как определили?
- Немцы сами ходят перед траншеей, в овраг спускаются за дерном. Не по тропинкам идут, а кому где вздумается.
- Хорошо. Так и доложим, - удовлетворенно сказал Ромашкин. - Студилин и ты, Голощапов, возвращайтесь в полк. Эту схему передадите начальнику штаба или капитану Люленкову. Потом найдете старшину Жмаченко - он со штабом идет - и топайте вместе с ним.
Многие из разведчиков, не теряя времени, уже спали под кустами, совершенно сливаясь в пятнистых своих костюмах с окружающей местностью.
- Подъем, ребята! Здесь нам больше делать нечего, - скомандовал Ромашкин…
К исходу дня они достигли главной полосы в новой обороне противника. Немцы чувствовали себя в безопасности и особой бдительности не проявляли. Василий, как умел, воспользовался этим. Епифанов присмотрел здесь длинную лощину с крутым берегом, очень удобным для устройства штабных блиндажей. Лощина была зеленая, травянистая, на дне её протекал ручей.
- Не штаб, а санаторий будет, - одобрил выбор Ромашкин. Он выставил наблюдателей, послал навстречу полку дозор с очередным донесением и облегченно вздохнул: - ну, братцы, мы все свои дела сделали, теперь не грех и передохнуть, дайте сюда чемодан обера, пора разобраться, что там в нем.
Цикунов открыл чемодан, вынул парадный мундир с Железным крестом и ещё какими-то значками, отметил вслух: - Заслуженный фриц был. - Проверил карманы и бросил мундир в кусты. - А вот это нам годится. Тут у него ветчина и консервы. Есть ещё какие-то баночки вонючие, мазь, наверное.
- Ну-ка, покажи… Чудило, это же сыр! Лучший в мире.
- Фотографий полно, письма, - продолжал разбираться в содержимом чемодана Цикунов.
Фотографии пошли по рукам. На одной из них обер-лейтенант в парадном мундире, наверное, том самом, который выбросил Цикунов, стоял рядом с высокой сухопарой женщиной, в лице её было что-то совиное.
Письмами Ромашкин занялся сам, одолевая неразборчивый почерк, прочитал:
"Веймар. 26.7.42 года.
Мой дорогой Ганс!
Я много раз в день подхожу к твоему портрету и любуюсь тобой. Какое счастье дал нам фюрер! Жили мы с тобой скучной жизнью, никто нас не знал. А теперь ты - офицер, кавалер Железного креста. Как я счастлива! Смотрю на тебя и не верю, неужели это мой Ганс? Вот и лето пришло. Бог хранит тебя для новых подвигов во имя Великой Германии. Вперед, мой рыцарь! Фюрер смотрит на вас.
Целую нежно. Твоя Гретхен".
- Вот стерва! - мрачно выругался Рогатин.