Ромашкин хорошо знал, что значит докладывать "на три О": обнаружены, обстреляны, отошли. Это был обидный упрек в неудачливости, даже, может быть, в неспособности правильно подготовить и провести ночной поиск. Хотелось возразить Рутковскому, а тот не дал, закончил строго:
- "Язык" должен быть захвачен во что бы то ни стало!
Выручить могло только ненастье. Но, всем на радость, а разведчикам назло, погода установилась хорошая - с теплыми днями и холодными, ясными ночами.
Однажды все же удалось подобраться к немецкому проволочному заграждению. Осторожно перерезали нижние нити. Ромашкин подал знак и первым полез в дыру, ощерившуюся колючками, как зубастая пасть. К обычному в такие минуты волнению прибавилось предчувствие неотвратимой беды. Полз и ждал: "Сейчас начнется… Сейчас…"
Он не ошибся. Как только разведчики миновали узкий проход, сбоку из траншеи ударила струя трассирующих пуль. Она била почти в упор. "Ну, все!.." - решил Ромашкин, и в тот же миг увидел, как кто-то из его ребят вскинулся над землей и побежал к пулемёту. Огненная трасса ужалила его, но он все же успел метнуть гранату. Грянул взрыв. пулемёт смолк. Разведчики тут же кинулись назад. Они лезли под проволоку, оставляя на колючках клочья одежды, царапая тело и не чувствуя при этом боли.
Ромашкин заставил себя посмотреть - не оставлен ли за проволокой тот, кто метнул гранату? Увидел, что его волокут, дал из автомата несколько очередей по траншее и продолжал отход.
Немецкая оборона вся брызгала огнями. При этом зловещем освещении Василий ясно различал бегущих врассыпную разведчиков, видел, как они падали на землю, только не знал, кто из них жив, а кто рухнул замертво.
За пригорком группа собралась. Ромашкин быстро пересчитал ребят - все семеро здесь Но один неподвижно лежит на земле.
- Кто это?
- Костя Королевич, - ответил Рогатин, держа в руках бинт, приготовленный для перевязки.
Иван расстегивал Костину гимнастерку, искал рану.
- Не надо, - остановил его Саша Пролеткин и показал на две круглые, величиной с вишню, дырочки, черневшие в голове Королевича там, где начинался тоненький пробор.
Еще двое были ранены: Коноплев - в плечо, Студилин - в руку. Царапины от колючей проволоки не в счет.
Королевича принесли в овраг и положили возле блиндажа разведвзвода. Впервые Костя не вошел вместе со всеми в их шумное жилье.
Там разведчиков поджидал уже накрытый стол - старшина Жмаченко почему-то нарушил традицию. У Ромашкина мелькнула глупая мысль: "Вот потому и убило Костю". Зло спросил старшину:
- Ты зачем это сделал?
- Да жалко стало вас, уж столько ночей не спите… Хотел, чтобы сразу поужинали, скорей полегли спать, - виновато отвечал старшина, и щёки у него заметно подрагивали.
За стол никто не сел. Обтерев оружие и сбросив маскировочную одежду, разведчики легли спать. Но заснули не сразу, каждый вспоминал Костю Королевича. Теперь, когда его не стало, все вдруг ясно поняли, какой это был добрый и покладистый парень, никогда не вздорил, ни с кем не задирался.
Перед Ромашкиным стоял живой Костя - с голубыми глазами, стеснительной улыбкой и девичьим румянцем. Не зря разведчики прозвали Костю Барышней. Но прозвище это не было ни злым, ни насмешливым. Оно лишь отражало чисто внешние особенности Кости. Из-за такой внешности Ромашкин поначалу избегал брать его на задания. Да и потом, когда уже знал, что на Костю можно положиться, включал его только в группы обеспечения. Для жесткой работы в группе захвата Королевич казался неподходящим - смущала чистая голубизна его добрых глаз.
"А не я ли виновен в том, что погиб Костя? - думал теперь Ромашкин и ужасался этой мысли. - Не брал на задания, не включал в группу захвата, вот он и решил доказать, на что способен".
Хоронили Костю утром. Могилу вырыли на пригорке ("чтоб посуше была"), почти рядом с блиндажом разведвзвода ("пусть будет с нами"). На дно постелили сосновых веток. И когда Костю, завернутого в плащ-палатку, уже опустили на эти душистые ветки, туда же осторожно спрыгнул Саша Пролеткин и отвернул уши Костиной шапки - пилотка его осталась за немецкой проволокой, - стянул в узелок шнурки. Все понимали - мертвому разведчику теплее не будет, но мысленно одобрили эту последнюю заботу о товарище.
Плакал один старшина Жмаченко. Не стесняясь, утирал слезы рукавом телогрейки и даже тихонько причитал по-бабьи.
Грянул трескучий залп из автоматов. На могилу поставили деревянную пирамидку с фанерной звездой, покрашенной красной тушью, а масляной черной краской написали: "Костя Королевич, 1922 года рождения, разведчик. Геройски погиб при выполнении боевого задания 20 июня 1943 года".
В те дни в полосе соседней дивизии пленный все же был захвачен. В разведсводке, разосланной по всем частям армии, сообщалось: "Немецкое командование, желая во что бы то ни стало сохранить в тайне группировку своих войск, издало строжайший приказ, предупреждающий командиров подразделений первого эшелона, что они будут немедленно сняты с должности и разжалованы в рядовые, если русские разведчики возьмут у них пленного".
Вот почему так трудно стало проникать в расположение фашистов. А проникать тем не менее надо. И притом систематически. Обстановка на фронте накаляется. Немцы назначают и отменяют сроки наступления, перемещают войска, подтягивают резервы, в том числе эшелоны новых тяжелых танков с устрашающим названием "тигр".
Тысячи оптических приборов следят за врагом с наблюдательных пунктов, усиленно ведется фотографирование его позиций и войсковых тылов с воздуха. Но всего этого недостаточно.
Нужен живой человек, хотя бы частично посвященный в замыслы немецкого командования и способный рассказать о них.
Ромашкин до изнеможения сновал по всей первой траншее, выискивал удобные подступы к обороне противника. И все думал о Королевиче: "Если бы он не бросил гранату, ни один из нас не ушел бы от смерти!"
После многократных неудач поисковых групп командир дивизии принял решение: добыть "языка" в открытом бою. Разведчиков удручала эта крайняя мера. Неловко было глядеть в глаза товарищам: за неудачи разведвзвода должны теперь отдуваться стрелковые роты, саперы, артиллерия - да вообще все.
Штаб полка во главе с Колокольцевым целые сутки трудился над планом разведки боем. Исполнять этот план поручили роте капитана Казакова. В подчинение Казакову временно передали и разведвзвод.
Никогда ещё на памяти Ромашкина в жилье разведчиков не было так тихо. Люди молча готовили оружие, гранаты, патроны, бинты. Даже Саша Пролеткин не шутил.
Василий, поглядывая на своих ребят, тоже приуныл: "Не исключено, что всех нас принесут сегодня на плащ-палатках…" Он понимал: нельзя идти в бой с таким настроением, надо встряхнуться самому и всколыхнуть людей, настроить всех по-боевому.
- Что, братцы, загрустили? - начал Василий. - Разве мы не рисковали раньше? Такие орлы, как Иван Рогатин, Толя Жук, Саша Пролеткин, Богдан Шовкопляс, Коноплев, Голощапов, да и все мы - неужто не выволокем какого-нибудь паршивого фрица?
- За паршивым и ходить не стоит. Уж брать - так дельного, чтоб побольше знал, - вроде бы возразил, но в то же время и поддержал командира комсорг.
Остальные не оттаивали, молчали.
- Вспомните, как не хотели вы расставаться с Иваном Петровичем Казаковым. А теперь вот опять вместе с ним на задание пойдем.
- Может, и меня сегодня возьмете? - попросил старшина. Это всем показалось смешным. Жмаченко сам создал о себе превратное мнение.
- Не надо, товарищ старшина, - с напускной серьезностью сказал Саша. - Если фрицы узнают, что сам Жмаченко на задание пошел, разбегутся кто куда. И опять "языка" не возьмем.
- А что ты думаешь? - подбоченился Жмаченко. - Я тихий-тихий, а как разойдусь, дров могу наломать за милую душу! Костей не соберешь и от смеха наплачешься.
Понятны были потуги старшины и ободряющие слова командира. То и другое разведчики восприняли с благодарностью, но сдержанно.
Ночью Ромашкин привел их в роту Казакова. Заняли исходное положение. Последним напутствием командира полка было:
- Помните, успех решают внезапность и быстрота. Мы вас поддержим всем, что у нас есть, но главное - стремительность.
Ромашкин лежал на непросохшей земле, прислушивался, не хрустнет ли кто-нибудь веткой, не кашлянет ли. Впереди уже работали саперы Початкина.
Участие в разведке боем куда страшнее общего наступления. Перед тем как двинуть вперед корпуса и армии, вражескую оборону долго подавляют и крушат артиллерией и авиацией. Уцелевшие при этом батареи противника отбивают атаку каждая на своем направлении. А в случае разведки боем все минометы и пушки врага остаются невредимыми и осуществляют так называемый "маневр траекториями" - со всех сторон начинают бить по одной-единственной роте, рискнувшей кинуться на мощную оборону…
Возвратились саперы, молча легли в сторонке. Женя шепнул Василию:
- Порядок…
Стало светать.
Позади раздался надсадный скрип, будто взвизгивали, распахиваясь, десятки дверей на несмазанных петлях. Небо озарилось желтой вспышкой, и по нему стремительно пролетели огненные бревна.
Залп "катюш" был одновременно и поддержкой атаки, и сигналом к ней. Ромашкин и Казаков вскочили первыми, побежали вперед. Василий так отвык в ночных поисках подавать команды, что и на этот раз молча устремился к проволоке, знал - ребята не отстанут. А Казаков, все время оглядываясь, покрикивал на бегу:
- За мной! Не отставать!
Вот и подготовленный саперами проход - проволока разрезана, в сторонке валяются обезвреженные мины. "Спасибо Женьке, хорошо потрудился - не проход, а целая улица! И главное, тихо все сделал, не насторожил фрицев", - с благодарностью подумал Василий.
В немецкой траншее замелькали каски, блестящие и обтянутые маскировочными сеточками. Брызнули огнем автоматы, защелкали пули. Хоть и громок шум боя, все же чуткое ухо Василия улавливало, когда пули уносились мимо и когда шлепали, как с силой брошенный камешек, во что-то мягкое и мокрое - так звучат они при попадании в человека. "В кого?.." Оглядываться некогда. Ромашкин сам стрелял по торчащим из траншеи каскам, водил туда-сюда бьющимся в руках, как брандспойт, автоматом.
Забухали гранаты, их кидали откуда-то сзади. Казаков перепрыгнул через траншею, крикнул Ромашкину:
- Давай, действуй! - И тут же стал звать своих солдат: - За мной! Не задерживаться в окопе!
Рота Казакова, по замыслу, должна была ещё продвинуться вперед и тем обеспечить работу разведчиков.
Василий видел, как его ребята уже поднимали лежащих немцев, переворачивали вверх лицом - искали живых: бывает, притворяются убитыми. У поворота траншеи Саша Пролеткин отстегнул сумку у распластавшегося унтера. "Саша невредим", - Ромашкин все ещё помнил, как шлепались пули, попадая в живые человеческие тела. Рогатин выволакивал из блиндажа здоровенного упирающегося фельдфебеля и так крепко держал фрица за шиворот, что тот лишь таращил глаза, покоряясь его силе. "Иван тоже цел!" - обрадовался Ромашкин. Пробежал Шовкопляс. Мелькнули на фланге Жук, Голощапов, Коноплев. "Кого же не стало?" Эта навязчивая мысль чуть отступила лишь в тот момент, когда будто небо обрушилось на землю: фашисты убедились, что их первая траншея занята, и открыли по ней артиллерийский огонь. Били сначала ближние батареи, а потом начался тот самый "маневр траекториями". В траншее, окутавшейся желтым и сизым чадом, невозможно стало дышать, тут и там взрывались снаряды и мины.
- Кто с пленными, немедленно отходите! - крикнул Ромашкин.
Разведчики его услышали, поволокли фельдфебеля и ещё двоих. "Хоть бы живы остались", - думал Василий теперь уже не столько о своих, сколько о пленных.
Наша артиллерия тоже работала вовсю, но её выстрелов не было слышно - они заглушались разрывами вражеских снарядов, и потому разведчикам казалось, что их никто не поддерживает, бьют только гитлеровцы.
- Всем назад! - скомандовал Ромашкин и замахал рукой.
"Как там Петрович? Ему труднее, чем нам". За клубящимся дымом разрывов, за летящей вверх землей Ромашкин не видел ни роты Казакова, ни его самого. Хотелось узнать, что с ним, помочь, если ранен, напомнить - пора отходить. Но железный закон разведки боем требовал: пленные прежде всего! И Ромашкин, помня об этой главной задаче, стал смотреть, где же пленные, все ли разведчики отходят, и сам, спотыкаясь о комья земли, скатываясь в воронки, то и дело пригибаясь, побежал назад. "Петрович - мужик грамотный, без моей подсказки знает что делать".
На наблюдательном пункте их ждал командир дивизии. Когда перед ним поставили рядом троих пленных, он удовлетворенно хмыкнул.
Пленные ещё не пришли в себя, а увидев генерала, растерялись окончательно. Несколько минут назад ротный обер-лейтенант был самым большим из начальников, с которыми они встречались лично. А тут вдруг в трех шагах, не больше, - высокий и, наверное, свирепый русский генерал, одни косматые брови его приводили в трепет. И ещё свита генеральская - полковники, майоры, капитаны.
Доброхотов окинул пленных взглядом, приказал Рутковскому:
- Спрашивай их о главном. Сейчас они до того обалдели, что подробностей из них не вытянешь. Подробно поговорим позднее.
- Когда начнется ваше наступление? - начал Рутковский.
Солдаты покосились на фельдфебеля. А тот, вспомнив свое начальственное положение, приосанился, повыше поднял голову, явно готовясь показать солдатам пример, как нужно держаться на допросе.
- Нужно их развести, - сказал тихо Рутковский. - Обособить младших от старшего. Тут психологический фактор играет роль. И вообще, допрашивать полагается каждого в отдельности, исключая возможность сговора.
Генералу стало неловко, что в спешке он пренебрег этим элементарным правилом. Однако существует и другой неписаный закон - старший всегда прав. Генерал, сохраняя достоинство, стал выговаривать Рутковскому:
- А какого же лешего ты не делаешь как полагается? Это твоя работа, ты и делай! У меня нет времени вникать в твои "факторы" и "психологии". Организуй все как положено, и немедленно!
- Уведите фельдфебеля и солдат разведите друг от друга. Этого оставьте, - приказал Рутковский разведчикам, охранявшим пленных.
Рогатин потянул фельдфебеля за рукав, и тот решил, по-видимому, что разгневанный русский генерал приказал расстрелять его. Фельдфебель рвался из рук разведчика, кричал в отчаянии:
- Я все скажу! Все скажу!
Рутковскому пришлось изменить свое намерение - начал допрос с фельдфебеля.
И фельдфебель, и двое других пленных, допрошенные каждый врозь, показали: наступление намечалось на середину мая, потом его перенесли на конец июня, а теперь войскам приказано быть в готовности к началу июля.
- Я пошел докладывать командарму, а вы продолжайте допрос, - распорядился Доброхотов и зашагал вверх по лесенке на НП, к телефону.
Ромашкин наблюдал за всем этим вполглаза, слушал допрос вполуха. Внимание его сосредоточилось на дальнем конце оврага, где собиралась рота Казакова, куда несли на плащ-палатках убитых и.раненых. Сам Казаков расхаживал среди бойцов, отдавал какие-то распоряжения.
Высматривал Василий и своих разведчиков. Вроде бы все здесь. Рогатин перевязывал в сторонке Сашу Пролеткина. Около Шовкопляса хлопотал с бинтами Жук. "А где Коноплев? - спохватился Ромашкин. - Может, пошел к замполиту?" После задания Коноплев всегда докладывал Гарбузу об отличившихся комсомольцах. Однако сейчас Гарбуз находился здесь, а комсорга не было.
- Где Коноплев? - спросил Василий уже вслух. Разведчики огляделись, будто надеясь увидеть его рядом. И все молчали.
- Кто видел его последним?
- Не знаю, последним или нет, но я видел его там, в траншее. Он побег к блиндажу, - сообщил Голощапов.
- Я помню, как он зашел в блиндаж, - сказал Пролеткин.
- А потом?
- Потом я вон того фрица поволок, - ответил Пролеткин.
- Вышел Коноплев из блиндажа?
- Не знаю.
- Кто знает? - домогался Василий, но сам уже понимал: произошло непоправимое.
- Наверно, он вошел в блиндаж, а там на него фриц набросился, - предположил Пролеткин.
- Не из таких Сергей, чтобы фриц ему стал помехой, - возразил Голощапов - Да и не дуром влетел он в блиндаж этот. Небось, осторожно шел.
- А если там фрицев трое-четверо было? И оглушили сразу? - настаивал Саша.
- Ну, тогда… - Голошапов не знал что сказать.
- Тогда надо немедленно, пока фрицы не опомнились, лезть к ним опять, - решительно сказал Иван.
- Поздно, уже опомнились, - заключил Голощапов.
- Что же, бросим Сергея, да? - не унимался Рогатин.
- Бросать нельзя, - стараясь быть спокойным, рассуждал Голощапов, - надо выручать как-то по-другому.
Ромашкин лихорадочно думал о том же: "Выручать надо, но как? Как спасти Коноплева?" Понимая, что сам он не в состоянии предпринять что-то надежное, решил поскорее доложить о случившемся командиру полка.
Тем временем дивизионные начальники, прихватив пленных, уже уехали. Были отосланы в тыл и офицеры полковых служб - не имело смысла подвергать их ненужной опасности: гитлеровцы злобно гвоздили наши позиции тяжелыми снарядами. Караваев и Гарбуз тоже намеревались уйти с НП в штаб, но сообщение Ромашкина остановило их.
Караваев выслушав сбивчивый доклад командира разведвзвода, стиснул зубы и отвернулся. Гарбуз всплеснул руками:
- Как же вы раньше не заметили? Ромашкин стоял, виновато опустив голову.
- Комсорга потеряли! - сокрушался Гарбуз. - Не только потеряли, оставили! Это же позор! Может быть, он ранен?.. От стереотрубы тревожно прозвучал голос наблюдателя:
- Товарищ майор, я вижу разведчика, про которого вы говорите.
Гарбуз подбежал к стереотрубе.
- Где он? - тихо спросил Ромашкин наблюдателя
- Стоит привязанный к колу проволочного заграждения. - ответил тот.
- Живой?
- Не знаю. Вроде бы нет. Висит на веревках…
Никогда и никто не желал гибели близкому человеку. Но Василий со щемящей болью в сердце подумал в тот миг о Сергее Коноплеве: "Хорошо, если мертвый: мучиться не будет".
Караваев, уже сменивший Гарбуза у стереотрубы, отрываясь от окуляров, позвал:
- Иди-ка, Ромашкин, приглядись, у тебя глаза помоложе.
Василий склонился к окантованным резиной окулярам. Черный крестик наводки перечеркивал Сергея Коноплева. Он был прикручен к столбу проволочного заграждения: руки вывернуты назад, за кол; тело - до половины оголенное - в крови; клочья маскировочного костюма и гимнастерки свисают к ногам. Изображение в стереотрубе раздвоилось, будто сбилась резкость, но Василий не поправлял наводку, догадался, что причина в другом. Надо было уступать место старшим, они, наверное, хотели разглядеть все более детально, но Ромашкин, ничего не видя, продолжал прижиматься глазницами к резиновым кружочкам: хотелось скрыть слезы.
Гарбуз решительно отстранил его и, заметив на резинках влагу, сказал сочувственно: