О сложностях, с которыми он столкнулся во время лечения Мэрилин, Гринсон пишет следующее: "Если я своим поведением причинял ей боль, она реагировала так, будто это конец света, и не могла успокоиться, пока не восстанавливался мир. Впрочем, мир мог быть и примирением, и смертью. Как следствие, я стал осознавать, что любой отрицательный перенос требовал безотлагательного принятия мер, в результате чего она начала звонить мне в любое время дня и ночи. Я встречался с ней семь дней в неделю: моя пациентка была ужасно одинока. Примерно в это же время она начала избавляться от людей, которые ее использовали".
Что любопытно, именно Гринсон помогал своей пациентке решить, кто пользовался ей, а кто нет. Он посоветовал Мэрилин подружиться с людьми за пределами студии. Не увидев значимых улучшений в ее психологическом состоянии, Гринсон поставил под сомнение использованные им методы: "У меня возникли некоторые опасения, что я выбрал неправильную форму лечения и недооценил силу контрпереноса", который представляет собой "неадекватную реакцию терапевта на своего пациента".
По всей вероятности, поступить этично и отказаться от дальнейшего лечения данного конкретного пациента Гринсону помешали две вещи – его собственное эго и финансовые соображения. После смерти Мэрилин он продолжал брать новых пациентов и "лечить" их, несмотря на осознание контрпереноса.
Существуют убедительные доказательства, что доктор Гринсон устал играть "суррогатного отца" Мэрилин Монро. "Налицо размывание границ взаимоотношений врач – пациент, – отмечает доктор Роберт Литман из группы по профилактике суицидов. – Я никогда бы не предположил, что в этих отношениях было что-то не так. Он буквально усыновил свою клиентку. Такое участие таит в себе реальную опасность".
Идея добавления Мэрилин в свою семью оказалась для Гринсона последней каплей и явно была ему не по силам. Мэрилин и без того звонила ему в любое время и приходила на сеансы несколько раз в неделю. Тем не менее, как отметил профессор Дуглас Кирснер, "Гринсон сказал коллегам, что решил предложить свою семью в качестве замены семьи, которой у Монро никогда не было. Если бы он поместил ее в психиатрическую больницу, она бы убила себя раньше".
15 августа 1962 года Гринсон написал письмо близкому другу Мэрилин, поэту Норману Ростену. "Я должен был перестраховаться и поместить ее в лечебницу, – признал он, – но это было бы безопасно только для меня, и смертельно опасно для нее".
Сын Гринсона Дэнни подтвердил, что после госпитализации Мэрилин в психиатрическую клинику Пейн Уитни в начале 1961 года его отец "пришел к выводу, что терапия не работает. Он не мог положить ее в больницу: все приходили глазеть на нее, что было ужасно, а лекарства в ее случае не помогали".
Как утверждает Милт Эббинс, психоаналитик "сказал, что Мэрилин была обречена и сделала бы это в любом случае".
По мнению Гринсона, кризис был неминуем. То же заявил и Микки Рудин. В беседе с Дональдом Спото Рудин – юрист Фрэнка Синатры и Мэрилин Монро – сообщил, что отношения Гринсона с Мэрилин "помогли убить его… "Никаких эмоций"… должно быть жестким правилом для любого психоаналитика… Он полностью включил ее в семью… Он все время о ней беспокоился".
Помимо прочего Рудин указал на ряд трудностей, с которыми Гринсон столкнулся месяцами ранее, перед отъездом в пятинедельный отпуск 10 мая 1962 года: "Когда он отправился в Европу, я был в восторге. Ему была нужна эта неделя. Немного времени. Там был кризис не только с фильмом [ "Что-то должно случиться"]. Там был кризис каждый день".
По-видимому, именно это и произошло 29 июня 1961 года. "В то время Мэрилин восстанавливалась после операции на желчном пузыре, – вспоминал Гринсон. – Лекарств она принимала очень мало, но ей было ужасно, ужасно одиноко… Я встречался с ней семь дней в неделю. Ее никто не посещал. Если бы не я, ей было бы просто нечем заняться".
Как сообщил Микки Рудин Дж. Рэнди Тараборрелли, автору книги "Sinatra: Behind the Legend": "Кризис мог случиться из-за того, что подали на обед. Мэрилин была очень эмоциональная и нервная. Да что там обед! У нее мог быть воображаемый кризис".
Изучая данные о телефонных разговорах Мэрилин, Дональд Спото заметил, что она постоянно звонила своему юристу, Микки Рудину. Иногда количество звонков доходило до восьми в день. "Я был терпелив с ней, – сказал Рудин Спото. – Правда, разговоры отнимали чертовски много времени. Это был настоящий геморрой".
Бывший камердинер Фрэнка Синатры, Джордж Джейкобс, охарактеризовал Рудина как "помесь гангстера, убийцы и голливудского сутенера". На вопрос, почему Гринсон так настаивал на поездке в Европу весной 1962 года, юрист Мэрилин пояснил: "Его жена была швейцарка. Это было ежегодное паломничество к ее семье. Да он бы с ума сошел, если бы этого не сделал. Сколько может работать на износ человек, у которого больное сердце?.. Проблема с участием в съемках [ "Что-то должно случиться"] в том, что… у Мэрилин не было денег".
Давний друг Мэрилин, Глория Романофф, рассказывает Марголису: "У нее никогда не было денег. Дом, в котором она умерла, – ее первый и единственный собственный дом. Это был очень простой дом, но для нее он стал всем. Мэрилин была слишком наивной. Мне больно думать, что люди, которые теперь управляют ее имуществом, делают целые состояния, а ведь эти деньги она могла бы использовать сама".
С марта 1962 года Мэрилин проживала в доме по адресу 12305 5-я Хелена-драйв, но время от времени наведывалась на свою старую квартиру (882 Норт-Дохени-драйв). Согласно Хилди Гринсон, однажды после аналитического сеанса она пригласила к себе водителя такси, который вез ее домой. Гринсон принял меры против этого самоубийственного поведения, позволив Мэрилин фактически стать членом его семьи.
Мэрилин часто бывала у Гринсонов в гостях и после ужина вежливо предлагала вымыть посуду. "Мой муж говорил, что "этот случай пока не поддается анализу, – рассказывает Хилди. – Она должна проработать уйму вещей, прежде чем мы сможем применить аналитический подход". Прежде всего ей предстояло вновь стать цельной личностью". Однажды Гринсон сказал своей пациентке, актрисе Селесте Холм: "Селеста, эта женщина не имеет ни малейшего понятия о семейной жизни. Она лечилась у Мэриэнн Крис много лет, и ничего ее не трогало. Так что я выступаю в роли модели. Пытаюсь дать ей хоть какое-то представление о том, как все должно быть".
В какой-то момент Мэрилин в темных очках, парике и шарфе вместе с его сыном Дэнни отправилась искать Дэнни квартиру. Ходила она и на лекции самого Гринсона. Джоан писала: "Отец обожал читать лекции и был превосходным оратором. Он ждал, когда придут последние опоздавшие и все рассядутся. Я оглянулась и увидела Мэрилин. Она выглядела потрясающе. На ней был каштановый, неряшливый парик, шарф, завязанный под подбородком, норковый полушубок и страшное коричневое платье от Пуччи – какого-то линялого и мертвого цвета. На ногах, слава богу, были мокасины, правда, без носков.
Мэрилин сидела прямо за нами с мамой. Когда большая часть аудитории опустела, она встала и пошла к выходу. Остальные провожали ее глазами. Никто не узнал ее. О том, кто это был, мы рассказали лишь нескольким близким друзьям семьи. Она просто шла по проходу, но люди останавливались и смотрели ей вслед. Я сказала, что была в восторге от ее маскировки и что, на мой взгляд, все получилось довольно забавно. Она согласилась со мной".
"Мой муж часто приглашал ее к нам на камерную музыку, – вспоминает Хилди. – Мэрилин садилась в углу, вся съеживалась и, отвернувшись от гостей и музыкантов, внимательно слушала". Узнав об этом, актриса Дженис Рул – еще одна пациентка Гринсона – ехидно заметила: "Вы же знаете, как я люблю музыку. Как получилось, что вы никогда не приглашали меня?" "Вы никогда не были настолько больны", – ответил Гринсон, который и сам принимал участие в этих концертах в качестве – правда, весьма паршивого – скрипача.
"Она сидела в гостиной, в большом кресле со спинкой, – рассказывала Джоан. – Слушая Моцарта, Шуберта или Вивальди, Мэрилин полностью погружалась в музыку и, закрыв глаза, раскачивалась в такт мелодии. Ее движения были удивительно чувственными, красивыми и, казалось бы, очень личными". Весной 1962 года Мэрилин несколько раз приглашала к Гринсонам поэта Нормана Ростена и его жену Гедду.
В статье 1964 года Гринсон подробно описывает меры, предпринятые им перед отъездом в Европу 10 мая 1962 года. "Уезжая на пять недель, я понимал, что должен оставить ей лекарство, которое она могла бы принять, если почувствует себя подавленной или слишком взволнованной, то есть отвергнутой и склонной к истерике, – писал он. – Я выписал быстродействующий антидепрессант в сочетании с седативным средством дексамил. Мне казалось, она будет рада иметь что-то лично от меня. Так ей будет легче…
Когда я вернулся, она сказала, что все время носила лекарство с собой в серебряной таблетнице, которую купила специально по этому случаю. Во время моего отсутствия она не испытывала тяжелой депрессии; таблетки стали для нее своеобразным щитом, волшебной защитой.
Сон, в котором серебряная таблетница стала такой же зеленой, как таблетки (то есть все превратилось в Гринсона), казалось, объяснял ее бессознательное значение… Я понимал, что должен выписать ей лекарства. В то время она была не в силах вынести депрессивные тяготы одиночества. Назначение лекарства, которое она могла бы проглотить, принять внутрь, представляло собой попытку дать ей иллюзию моего присутствия – это, надеялся я, помогло бы преодолеть чувство ужасной пустоты, которая будет угнетать и приводить ее в бешенство… Лекарства могут помочь в промежутке между визитами".
Друг и коллега Гринсона Милтон Векслер признал, что не все значимые процедуры психоанализа приводят к успеху; особенно это касается нетрадиционных методов. "Все чаще и чаще Гринсон стал писать о важности реальных взаимоотношений между аналитиком и пациентом", – рассказывал Милтон Векслер. Сам он являлся ярым противником данного нетрадиционного подхода и заявил, что "как только симптомы внедрятся в характерный образ реагирования на мир, ни интерпретирование, ни просвещение, ни привнесение бессознательного в сознание уже не смогут принести никакой пользы".
В статье от 1964 года Гринсон ясно дает понять, что в течение первых четырех месяцев анализа Мэрилин Монро действительно пыталась с ним заигрывать. Когда он отверг ее сексуальные желания, она восприняла это как проявление неприятия и страшно разозлилась. Через год она повторила свои попытки, и он снова отверг ее. По словам психоаналитика, это "привело ее в бешенство". Впрочем, как утверждает Питер Лоуфорд, к его великому удивлению, Гринсон в конце концов поддался чарам самой главной богини секса в мире.
Как сообщил Лоуфорд Хейманну, на лентах мафии отчетливо слышно, как Мэрилин и Гринсон занимаются любовью. Сам Гринсон признался в своих трудах, что она была очень соблазнительной; из-за нее он и пал жертвой контрпереноса. "Одним из наиболее частых признаков контрпереноса, – пишет Гринсон, – является… сексуальная реакция… на проявления переноса" анализанда. Другими словами, когда терапевт занимается сексом со своим пациентом.
В статье 1974 года, озаглавленной "On transitional objects and transference" и включенной в книгу "Explorations in psychoanalysis" (1978 г.), Ральф Гринсон пишет о последних месяцах лечения Монро и о своей поездке в Европу: "Я сказал эмоционально незрелой молодой пациентке, у которой развился крайне зависимый перенос по отношению ко мне, что собираюсь принять участие в Международном конгрессе, который состоится в Европе примерно через три месяца. Мы провели интенсивную работу над многочисленными факторами ее зависимости, но добились лишь незначительного прогресса".
"Ситуация кардинально изменилась, когда в один прекрасный день она объявила… что нашла нечто, что поможет ей пережить мое отсутствие, – продолжает Гринсон. – Это был не инсайт, не новые личные взаимоотношения, это была шахматная фигура. Молодая женщина недавно получила в подарок набор шахмат из слоновой кости".
Ральф Гринсон отмечал растущую привязанность Мэрилин к себе в течение нескольких месяцев, вплоть до ее выступления в Мэдисон-сквер-гарден 19 мая 1962 года. Центральное место в беседах психоаналитика с пациенткой занимала одна-единственная шахматная фигура. По словам Гринсона, "однажды вечером – накануне вышеупомянутого заявления – она разглядывала набор сквозь искрящийся бокал шампанского. Внезапно ей пришло в голову, что я похож на белого коня… Эта мысль сразу же вызывала у нее ощущение комфорта. Белый конь был ее защитником".
Мэрилин считала белого коня временной заменой психоаналитика. "Серьезную озабоченность пациентки в… мое отсутствие вызывало публичное выступление, имеющее для нее большое профессиональное значение, – объяснил Гринсон. – Теперь она была уверена в успехе: белого коня можно было завернуть в носовой платок или шарф; она верила, что он защитит ее от нервозности, тревоги и невезения".
10 мая 1962 года Гринсон отправился в Европу, чтобы немного отдохнуть перед запланированным курсом лекций. "В Израиле отцу предстояло выступить перед Международным психоаналитическим обществом. После этого они с мамой должны были навестить родственников в Швейцарии", – пояснила Джоан.
Гринсон пишет: "Я с облегчением и радостью узнал… что ее выступление в самом деле имело оглушительный успех… Тем не менее несколько раз она мне все-таки позвонила. Пациентка потеряла белого коня и была вне себя от ужаса – как ребенок, который потерял свою любимую игрушку".
"Мэрилин взяла красивую шахматную фигуру из набора, который купила в Мексике, – белого коня. Когда она пела, он был завернут в носовой платок, – вспоминает Юнис Мюррей. – Друг [доктор Гринсон] посоветовал ей представить, что конь – это он, что он с ней, что он рядом – дескать, это придаст ей смелости. Мэрилин… потеряла его где-то в Нью-Йорке".
"Наш отпуск обернулся настоящим кошмаром. Сплошные телефонные звонки, – вспоминает жена Гринсона Хилди. – В Израиле нам звонили все время: то Мэрилин, то руководство студии. Когда мы приехали в Швейцарию, мой муж сказал: "Я обещал им, что вернусь и мы спасем картину"".
Через две недели после смерти своей пациентки Гринсон писал: "Я оставил Мэрилин на попечение коллеги [Милтона Векслера], которого она хорошо знала. Я заверил ее, что при необходимости сразу же вернусь. Как вы знаете, через три недели мне позвонил мой коллега, потом позвонила она, и я вернулся в Лос-Анджелес [поздно вечером 6 июня]. Хотя она была крайне подавлена, через сутки после приезда я сообщил киностудии, что Мэрилин вернется к работе в течение 48 часов. К сожалению, они приняли решение уволить ее [8 июня]".
По словам дочери Гринсона, Джоан, Мэрилин позвонила ей и ее брату Дэнни 2 июня, на следующий день после своего тридцатишестилетия. "Мэрилин еле ворочала языком. Обычно это был признак того, что она приняла много снотворного, но так и не смогла заснуть… Дэнни и я поехали к ней. В комнате было темно. Плотно закрытые шторы не пропускали ни единого лучика света. Мэрилин лежала на кровати, завернувшись в простыню. Судя по сбитой постели, у нее выдалась плохая ночь. Она попросила Дэнни посидеть рядом и поговорить с ней…
Какая грустная картина: Мэрилин, одна, в темной комнате, похожей на пещеру! Боюсь, ей уже никто не мог помочь. Какое жуткое чувство беспомощности и безнадежности! Мой отец ничего не мог сделать. Я знала, что они разговаривали по телефону… Она была сплошь соткана из противоречий. С одной стороны, Мэрилин была наивным ребенком, с другой – опытной и подозрительной женщиной, которая умела видеть скрытые мотивы. Ей выпало тяжелое детство – казалось бы, если есть справедливость в этом мире, теперь-то у нее должно быть все хорошо".
"Она была яркой, красивой и интересной, – добавила Хилди, – но было в ней что-то шизоидное".
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 13 ИЮНЯ 2012 г.
("Именно мы предоставили лимузины для Джона Кеннеди в ходе Демократической Конвенции – это было еще до его избрания президентом…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 7 ИЮНЯ 2012 г.
("Это я был за рулем лимузина на похоронах Кларка Гейбла и катафалка у Эрни Ковача…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 20 ИЮНЯ 2012 г.
("Кларенс Пирс, младший из двух братьев, позвонил мне и сказал…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 7 ИЮНЯ 2012 г.
("Я стоял у дверей часовни…").
Hast, Ron. "Just Conversation". Октябрь 2012 г. Коллекция Джея Марголиса.
("Основанная в 1957 году, наша компания…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 22 ИЮЛЯ 2012 г.
("Джо Ди Маджио уехал в одиннадцать часов вечера…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 13 ИЮНЯ 2012 г.
("Мы пробыли на кладбище почти до одиннадцати…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 20 ИЮНЯ 2012 г.
("В своей книге Ли Винер говорит о нас как о сотрудниках Вествудского кладбища…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 13 АВГУСТА 2012 г.
("Впервые я увидел [патологоанатома Томаса] Ногучи уже после похорон Мэрилин…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 21 ИЮЛЯ 2012 г.
("Ногучи был трудолюбивый дурак. За день он мог набальзамировать от шести до десяти трупов…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 7 ИЮНЯ 2012 г.
("Что касается нашей компании – "Abbott & Hast", – то мы предоставляли похоронные автомобили, лимузины и катафалки…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 21 ИЮЛЯ 2012 г.
("Узнав, что Мэрилин будет похоронена в Вествуде, люди…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 7 ИЮНЯ 2012 г.
("Когда я приехал на кладбище, там собралось человек сто…").
ЭББОТТ, АЛЛАН. ИНТЕРВЬЮ С ДЖЕЕМ МАРГОЛИСОМ. 13 ИЮНЯ 2012 г.
("Шея отвратительно раздулась – судя по всему, тут постарался Ногучи…").