Но как жить с клеймом предателя бывшему фашистскому полицаю, когда даже подвиг, им совершенный, многие годы оставался безымянным… Олег Пантелеймонович жил и смиренно нес крест своей судьбы. И только исторические документы, архивные материалы органов госбезопасности да воспоминания очевидцев событий тех лет позволили восстановить истину, узнать историю еще одного удивительного эпизода Великой Отечественной войны.
Таких музеев-заповедников, как пятигорский "Домик Лермонтова", в нашей стране осталось немного. Время, жестокие зигзаги истории и изломы человеческих судеб часто оставляют лишь пыль и пепел от некогда дорогих и близких сердцу мест. И только память, усердие да героизм благодарных потомков могут на века сохранить эти бесценные святыни.
Мы в домик поэта зашли -
Ведь мы так давно его знали!
Мы в домик поэта зашли,
Но дома его не застали.
Лишь в маленькой комнатке той,
Что синею тенью одета, -
Лишь в маленькой комнатке той
Все чудится облик поэта.
История мемориального лермонтовского музея в Пятигорске хорошо известна. Он был открыт в 1912 году Кавказским горным обществом в доме, некогда принадлежавшем плац-майору Пятигорской военной комендатуры Василию Чилаеву. В домовой книге за 1841 год записано: "С капитана Алексея Аркадьевича Столыпина и поручика Михаила Юрьевича Лермонтова из С.-Петербурга за весь средний дом получено 100 рублей серебром". Да, именно эта усадьба в старейшем городском квартале, где Лермонтов проживал с 20 мая по 15 июля 1941 года, стала последним пристанищем великого русского поэта.
В конце 30-х годов среди нескольких тысяч экспонатов музея хранились вещи, принадлежавшие Лермонтову, документы и материалы, отражающие быт народов Кавказа, общественно-литературную жизнь современников великого поэта, связанные с ним иллюстрации, картины, рисунки В. Гау, И. Репина, В. Серова, Г. Гагарина, К. Савицкого, Б. Кустодиева, Л. Пастернака.
С этого времени на должности научного сотрудника стал трудиться в музее Олег Попов. Позади остались учеба в грозненском нефтяном техникуме, пединститут, журналистская работа в краевых газетах, совпрофе, музейные курсы. Впереди - экскурсии для посетителей мемориала, чтение лекций, научная переписка, литературоведческая деятельность. С юности Олег увлекался поэзией Лермонтова, сам пробовал писать стихи. Может быть, именно это и стало определяющим в выборе нового места работы.
Летом 1941 года литературная общественность страны готовилась к торжественному и траурному юбилею - 100-летию со дня дуэли и гибели Лермонтова. Но произошло еще более трагическое событие. Война. И все-таки 15 июля в Пятигорске чтили смерть поэта.
А несколько недель спустя Олег женился на молодой художнице Ирине Шаховской, с которой познакомился в дни подготовки к памятной дате. В ту пору она работала над картиной "Бал в гроте Дианы" для лермонтовской выставки в городском театре.
Фашисты стремительно рвались на Кавказ. Олег хотел пойти в армию добровольцем, но его не взяли из-за плохого зрения, а отправили на трудовой фронт - сначала на строительство укреплений, затем на сельхозработы. Домой он вернулся лишь в августе 1942 года. Еще через несколько ней в Пятигорск ворвались немцы.
Свищет ветер у арфы Эоловой.
Равнодушно колонны молчат.
И деревья склонили головы,
Ожидая зимы-палача.
Трудно жилось музею в дни оккупации. Вандалам нордической расы были чужды российские святыни. Новая власть потребовала, чтобы в усадьбе, где еще недавно был музей, а теперь поселились захватчики, остались только три человека. Олег сам предложил, чтобы вместе с директором Е. Яковкиной продолжали работу М. Николаева, эвакуированная из Ленинграда, и Н. Капиева - жена известного поэта Дагестана, у которой на руках были двое детей. Часто в маленький музейный дворик приходили и другие сотрудники, не успевшие эвакуироваться и оставшиеся в Пятигорске. Был среди них и Олег - с повязкой полицая на рукаве.
Руки и ноги связаны путами.
Господи! Я побежден лилипутами -
Хитрыми, жадными, злыми, трусливыми,
Суетными с голосами пискливыми.
Для них я - словно слон
Силен неимоверно.
А если слон, то он
Служить им должен верно.
Не по своей воле стал он изменником. Просто выбор в то время был невелик: либо в полицию, либо к стенке. И он стал полицаем, но не сделался карателем. За свою жизнь он не боялся и себя не жалел, но чувствовал груз ответственности за жену, за друзей, за любимое дело, которым занимался в мирные дни. Патрулируя улицы своего участка, Олег, наверно, не раз ловил в косых взглядах земляков немой укор, всей кожей ощущал затаенную ненависть прохожих и тяжесть не высказанного, но намертво приклеенного к нему ярлыка - "Предатель!".
Нет, не защищаем мы участкового полицейского Попова, но знаем, что и на фашистской службе не стал он выродком, строящим собственное благополучие на чужом горе. Наоборот, используя свое служебное положение, предупреждал, когда мог, жителей своего района об арестах и облавах. Тогда на Кавказе было много эвакуированных ленинградцев. Вырвавшись из блокадного кольца, многие ехали на юг, где вскоре попали в оккупацию. Именно так в Пятигорске оказалась Л. Назарова, работавшая до войны в "Домике Лермонтова" по заданию Пушкинского общества. Она осталась жива в захваченном городе благодаря Попову, который в ее паспорте и документах других беженцев ставил штамп постоянной прописки с довоенной датой. Вот и становились ленинградцы, за которыми немцы вели постоянную охоту, формальными пятигорчанами.
Новый 1943 год пришел вместе с ожиданием освобождения города от захватчиков. Но для лермонтовского музея это были самые трагические дни. Фашистским командованием музей был обречен на уничтожение.
Уже после войны история спасения "Домика Лермонтова" в последние дни оккупации передавалась устно от одного поколения музейных работников к другому, постепенно становясь легендой. Одними из первых рассказали об этом непосредственные участницы тех событий сотрудники музея Мария Николаева и художник Ирина Шаховская, затем эта версия была опубликована директором лермонтовского мемориала Елизаветой Яковкиной в книге "Последний приют поэта". Описывалась фабула, но десятки лет, до самого последнего времени не упоминалось имя героя, спасшего музей, - ведь он был участковым полицаем, предателем.
Что же случилось в тот день - 10 января в 1943 года?
Около 5 часов вечера кто-то громко и настойчиво постучал в ворота музея. Елизавета Яковкина подошла к калитке, но открыть не решалась. Стук повторился. Казалось, что в дверь уже колотили ногами. Едва был отодвинут засов, во двор ввалился полицай - его иногда видели у казачьего штаба фашистов. Он был пьян, в руках держал какой-то сверток. Не успев подойти к скамье, где в напряженном молчании сидели сотрудники и несколько друзей музея, он заорал:
- Вон отсюда! Мне приказали поджечь музей!
Все оцепенели. Минуту длилось молчание, потом заговорили все разом:
- Не надо! Остановитесь! "Домик Лермонтова" нельзя уничтожить… Это памятник великому русскому поэту, общенародная ценность…
Полицай был непреклонен.
- Потому и уничтожим, что ценность… Чтобы никому не досталась… Я жить хочу! Я головой отвечаю! Велели поджечь, вот и подожгу!
Здесь вмешался Олег:
- Кто дал распоряжение?
То ли полицейская повязка на рукаве Попова, то ли его решительный тон сбили спесь и пьяный угар непрошеного гостя, но он назвал фамилию какого-то немецкого офицера.
- Идиот! - продолжал Попов. - Видишь, гестаповский грузовик стоит?
Действительно, на улице, недалеко от ворот стоял немецкий автофургон. Ездившие на нем саперы взрывали перед отступлением жизненно важные объекты города.
- Гестаповцы еще утром все здесь заминировали и приказали мне никого не пускать, - наседал Олег. - Или тебе хочется свои кишки по ветру пустить? Давай, начинай…
После этих слов поджигатель будто совсем протрезвел.
- Идем в комиссариат, там разберемся, - процедил он сквозь зубы и передернул затвор своей винтовки. - Будешь у меня заложником.
Они пошли. В эту критическую минуту жена не оставила Олега и побежала вслед за ними.
Подойдя к управе, конвоир скомандовал:
- Идите по коридору направо и оба ждите меня там. Я сейчас…
То ли с животом полицая приперло, то ли выпитое вино дало о себе знать, только он, оставив Ирину и Олега, затрусил в сторону туалета. Войдя в дом, пленники увидели прямо перед собой в конце коридора выход во двор. Они быстро выскочили из дома, пробежали на соседнюю улицу, перемахнули через забор, и поминай как звали.
А уже на следующий день в город вступили советские войска.
13 января прибывший в Пятигорск вместе с передовыми частями писатель Виталий Закруткин пришел в музей и оставил в книге отзывов памятную запись: "Об этом священном для всех нас месте - домике, где жил поэт, мы думали в горах, там, где наши товарищи сражались с немцами. И мы счастливы, что полки Красной Армии освободили Пятигорск. Мы счастливы, что "Домик Лермонтова" сохранили".
Но что же произошло со спасителем музея - бывшим полицаем Поповым?
Не чувствуя за собой никакой вины, Олег и бежать-то никуда не собирался. И все же мудрые люди, пережившие лихолетье конца тридцатых годов, посоветовали на время спрятаться. Ведь вслед за передовыми частями Красной Армии придут сотрудники НКВД, которые в условиях военного времени не сильно будут разбираться, кто и что спасал. Служил в полиции - значит предатель. А посему и разговор короткий…
Выход предложила сотрудница музея М. Николаева. Она укрыла Попова тут же, в подвале дома Чилаева.
Покрытый инеем Машук
Мне часто в эти ночи снится.
Лишь тусклый свет да ветра шум
Гостят сейчас в моей темнице.
Прошло несколько дней. Попова никто не искал, и он вернулся домой. Первое желание - попасть в армию и на фронт, бить ненавистных фашистов. Ведь там, на передовой, в одном из подразделений прославленных "Катюш" воевал его брат. Но снова, как и в первый раз, его не взяли из-за плохого зрения. Что делать? Как и где прокормить себя и семью?
Приют он нашел в селе Благодарном, где устроился бухгалтером в зерносовхозе № 12. Вскоре к нему перебралась и жена Ирина.
Окончилась война. Олег стал работать учителем, затем завучем в совхозной школе. Однажды отправил в "Учительскую газету" статью о своей работе. Ее опубликовали, а вскоре было получено предложение из Академии педагогических наук полнее рассказать об учительском опыте. Завязалась переписка, и в марте 1947 года из Москвы пришло письмо с предложением зачислить Олега внештатным научным сотрудником Академии. Но радости хватило лишь на несколько часов. В тот же день Попова арестовали.
Я в песнях жить людей учил
Правдиво, просто и смиренно,
И каждый встречный говорил:
"Смотрите, вот мудрец почтенный".
Я сам стал жить, как их учил -
Правдиво, просто и смиренно,
И каждый встречный говорил:
"Смотри, идет глупец презренный".
Причин ареста оказалось несколько. В стране опять начались поиски "врагов народа", а в совхозе появились антисоветские листовки с рифмованными строчками. Естественно, что авторство приписали Попову. Все-таки здесь он был чужак, к тому же многие знали, что он пишет стихи. Когда на допрос в качестве свидетеля вызвали жену и, показав листовку, спросили, мог ли Олег сочинить такие стихи, Ирина ответила дерзко и прямо: "Нет, он написал бы лучше".
Следствие тянулось 8 месяцев. Обвинение в авторстве листовок отпало. Зато выяснилась настоящая причина ареста - конфликт школьного коллектива с районным прокурором, чьи распоряжения учителя отказались выполнять. Припомнили Попову и службу в полиции.
На суде Олега почти не слушали. Грубо оборвали свидетельские показания О. Кравченко, которая пыталась рассказать о том, как Попов спасал жизнь людям в оккупированном Пятигорске. Приговор был беспощаден - 20 лет исправительно-трудовых лагерей. Он поразил даже следователя, рассчитывавшего на срок 5–6 лет - не больше. Затем - долгая дорога в столыпинском вагоне по заснеженной России на Воркуту.
Дребезжит, как арба, вагон.
Дверь закрыта, уже темно,
Только серый ночной небосклон
Виден в крошечное окно.
Путь-дорога моя далека
И возврата уже не ждать,
И вползает в сердце тоска,
Не дает ни мечтать, ни спать.
Кажется, лагерь и каторжный труд в шахте уничтожил мечту, веру, любовь. Словно тростинку сломила разлука и Ирину. Потеряв надежду иметь детей, так понятную каждой любящей женщине, она уехала в Измаил, вышла замуж, родила дочь. Но жизнь в новой семье не сложилась, и она снова вернулась в Пятигорск. Олег не осуждал ее, прекрасно понимая, что у них нет общего будущего. Потом они долго переписывались, рассказывая друг другу о своей жизни.
Когда в Воркуте стали создавать школы для заключенных, Попова перевели на учительскую работу. Помогла этому инструктор учебного отдела Воркутлага Тамара Ярошевич. "Я встретил здесь человека, с которым мы очень скоро стали настоящими друзьями", - писал Попов своей бывшей жене. Именно Тамара Борисовна разыскала и собрала все необходимые для реабилитации документы. Для этого пришлось даже съездить в Пятигорск и встретиться с очевидцами событий военных лет.
Освободили Олега Пантелеймоновича Попова через 9 лет, в 1956 году, в связи со снятием судимости. Окончились лагерные муки, тьма, пустота и насилие. Он снова вернулся к прежней жизни.
Да, о многом мечтал я, но эти мечтанья остыли.
Лишь один только образ храню я в душе глубоко.
Домик маленький, садик, пейзаж в левитановском стиле.
Мы с тобою вдвоем - и вокруг безмятежный покой.
Свою дальнейшую судьбу Попов накрепко связал с Тамарой Борисовной и работой в школах Воркуты - сначала учителем, потом завучем. Он стал участником первых Всесоюзных педагогических чтений, где выступил с докладом. Невероятно, но в Воркуте Попова разыскал известный лермонтовед В. Мануйлов, знавший его до войны по работе в "Домике Лермонтова", и предложил написать несколько статей для уникальной "Лермонтовской энциклопедии". Работа была выполнена и часть материалов опубликована в этом великолепном издании. С тех пор Олег Пантелеймонович продолжал трудиться над разработкой лермонтовской темы.
Более 25 лет отдал Попов Воркуте. Выйдя на пенсию, он вместе с женой перебрался в поселок Семибратово Ярославской области. Здесь, несмотря на годы и болезни, он более 20 лет продолжает работу над литературным наследием России, пишет стихи. А ведь ему было уже 84 года…
Мы сидим в его маленькой комнатке, и Олег Пантелеймонович читает свои стихи:
Я устал,
Но не сержусь нисколько
На гигантов, карликов, людей.
Мне б теперь найти дорогу только
В царство добрых, мудрых лошадей…
Это из поэмы "Гулливер", которую сам автор считает одной из наиболее удачных своих поэтических работ. Остались в памяти и другие строчки:
Вот пять минут передохнем,
А там - до станции конечной
Поедем стареньким трамваем,
Где проще все и человечней.
НАЦИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ПОД ГРИФОМ "СЕКРЕТНО"
Война народы в сердце ранит
Борьба органов госбезопасности с литовским бандитским подпольем
Работая в секретных архивах, часто задумывался над тем, почему государство скрывает за семью печатями исторические материалы? Понятно, что в любой стране были, есть и будут свои тайны. Это касается и сферы высокой политики, и образцов новейшего оружия, и деятельности спецслужб, и еще многих и многих других вопросов. Но проходят годы, десятилетия, и архивы должны открываться. Ведь в конечном итоге все тайное становится явным. Безусловно, есть исключения, когда гриф конфиденциальности может (и должен!) храниться многие десятки лет. Но зачастую утаивание некоторых сугубо исторических материалов приносит больше вреда, чем пользы.
Конечно, "руководить" прозябающем в неведении народом легче, манипулировать общественным сознанием проще, спекулировать на фрагментарных знаниях о минувшем и время от времени переписывать историю "под себя" тоже не представляет особых проблем. Именно в таких ситуациях власть становится лицемерной и некомпетентной, а проводимая в отношении своего народа политика рискует стать лживой и циничной. Но люди на собственном опыте прекрасно понимают: в дне вчерашнем нет ничего такого, что не могло бы повториться сегодня или завтра на новом витке истории. И фраза о том, что прошлое - учитель настоящего и будущего, даже при всей своей избитости и банальности, не потеряла глубочайшего смысла.
Вот почему хочется рассказать о том, что еще недавно было секретом. Хотя, по большому счету, об этом, наверное, нужно было бы рассказать лет двадцать назад особенно в нашей многонациональной стране. Глядишь, тогда бы и не пролилось столько крови на территории постсоветского пространства. Хочется думать, что, зная прошлое, народы и политики будут более осмотрительны в настоящем. Речь пойдет о деятельности вооруженного националистического подполья в Литве в 1940–1950-е годы, но пик трагедии пришелся, конечно, на военный период. Увы, не только народы Литвы перемалывались жерновами тех лет и событий.
Передо мной на столе лежит довольно толстая кипа документов из архивов бывшего КГБ СССР. История и время разделили эти материалы на три части.
Первая, самая маленькая по количеству документов, относится к периоду 1940 - первой половины 1941 годов и связана с арестом и высылкой органами НКВД "контрреволюционного элемента" из Литовской ССР. Естественно, никакими высокими идеями и целями нельзя оправдать факты беззакония и произвола, которые допускались в отношении тысяч ни в чем не повинных людей.
Вторая - довольно увесистая часть материалов - охватывает время с конца 30-х по 1944 год и касается планов фашистского командования по колонизации захваченных прибалтийских земель и использованию проживающих там "людских ресурсов".
Третья - тоже весьма пухлая папка - хранит сведения о преступлениях литовских "профашистски настроенных элементов" в период оккупации и первые послевоенные годы. Здесь же сосредоточены сведения о борьбе, как тогда говорили, с националистическим подпольем на территории этой республики.
Уверен, кому-то не понравятся эти тайны вчерашнего дня. Ведь те, кто боролся в Прибалтике с Красной Армией, вольно или невольно помогая Третьему рейху, сегодня считаются национальными героями. Но тех, кто дрался с фашизмом и победил эту чуму XX века, неизмеримо больше. И память о них священна.
Литва, конец тридцатых годов. Правящая партия "Таутининкай саюнга" - Союз националистов, на словах отмежевываясь от гитлеровского нацизма, на деле развивает связи с фашистской Италией и Германией. Президент Литвы Антанас Сметона выступает за некую "среднюю" линию между фашизмом и парламентаризмом. Правое крыло партии во главе с Вольдемарасом пропагандирует национал-социализм.