В конце февраля он исчез и только кучеру сказал, что приедет в Суюн-Аджи дней через десять. Когда комендант отсутствовал, я ездил к родным в Тав-Даир, к Сеит-Вели даи или просто сидел дома и отдыхал.
По возвращении комендант собрал всех старост и сообщил, что ездил в Украину, привез вагон ячменя, картофеля, кукурузы для посева. Старосты послали на Симферопольский вокзал подводы и забрали эти богатства. Вечером того же дня на подводах привезли в деревню пшеницу, ячмень, кукурузу, картофель. Всем семьям по ведомости раздали продукты из расчета на душу населения. Никто обижен не был. При этом Гертель сказал: "Хотите – ешьте, хотите – сажайте, я вас ругать не буду. Это вам подарок от Украины, притом все бесплатно". Этот подарок Украины Крыму спас от голодной смерти многих крымчан. "Спасибо, Украина", – говорили все, кто получил помощь. Часть полученного от Гертеля зерна тут же пустили на еду, а часть все же посеяли.
В это время происходили многочисленные кражи продовольствия и скота в наших деревнях. Приезжали ночью на машинах, приходили пешком. Это могли быть и румыны, и партизаны, и просто любители чужого добра. Списывали же все на партизан. В общине был бугай-производитель. Он был очень большой, жирный. Еле двигался. Весь оставшийся колхозный скот люди поделили, остались в сарае один бугай и одна дикая телочка. Они не давали себя поймать, и люди боялись попасть им на рога.
Однажды ночью меня разбудил полицай Николай Черняк и сказал, что бандиты уводят колхозного быка. "Собирай ребят, будем отбивать". Я вышел, позвал Джемиля, Джеппара. Вместе с Николаем нас было человек пять, все с винтовками. Вышли из своих домов и другие мужчины. Прошли метров двести и заметили грабителей. Мы стороной подошли к погонщикам. Ночь была темная. Черняк выстрелил в заднего погонщика. Они сразу испугались и бросились бежать в сторону Симферополя. Нас они приняли за партизан. Подошел Сафронов и отогнал бугая в сарай.
В деревне Тернаир пропало зерно ячменя. Потом выяснилось, что его забрали немецкие солдаты, чтобы кормить своих тяжелых бесхвостых лошадей – битюгов. Кто-то протравил ячмень ядом – "парижской зеленью". Четыре лошади сразу же умерли. Комендант сказал, что преступника поймали.
Мой сосед Темиркай жил немного богаче, чем другие. Он, его жена, дочь много трудились и сделали неплохой запас продуктов на зиму: картошки, фасоли, кукурузы, муки. Все это спрятали в погребе в 3 метрах от своего дома. В 2 часа ночи меня разбудили. Вышел во двор. Смотрю, собралась толпа. Грабители были одеты и в гражданскую, и в военную одежду: советскую, румынскую, немецкую. Говорили на ломаном русском языке, на шапках были красные ленты, винтовки – советские трехлинейки. На дороге стояла уже загруженная мешками полуторка. Сафронов приказал стрелять по колесам, грабители разбежались. Мы вернули украденные продукты назад Темиркаю. Стрелять по людям не стали, так как боялись, что это могут оказаться румыны, а за каждого убитого военного расстреливали по 50 человек жителей, 25 человек за убитого добровольца. Были ли это партизаны? С находя щимися в Зуйских лесах партизанами у Сафронова была связь, он постоянно им помогал продуктами, ну а если это были залетные из другого района, то уж тут разбираться не приходилось. Примечательно, что через трое суток, также ночью, кто-то приехал за машиной и отбуксировал ее в Симферополь.
После возвращения из Украины Гертель заболел и до мая 1943 года пролежал в госпитале в Симферополе. Его заменял агроном Федяшев. На своей бедарке он ездил по полям, садам, огородам, встречался со старостами, но никогда не собирал их в комендатуре. Гертель вернулся в опорный пункт и привез с собой радиоприемник, работавший на аккумуляторе. Когда он уезжал с пятницы до понедельника в Симферополь, мы с поварихой Аней Босовой включали и слушали советское радио: сообщения Совинформбюро, сводки с фронтов, а потом все это рассказывали знакомым и родным. Было, конечно, очень опасно, так как стукачей было много. Кухарка Аня в конце концов испугалась и ушла с работы. На ее место взяли Надю Болотову, муж которой, Михаил, служил добровольцем у немцев где-то под Севастополем. Она готовила коменданту еду и убирала в доме, а еще одна женщина, она приехала из Симферополя, доила коров и ухаживала за всей живностью коменданта.
Вскоре Гертель уехал в отпуск в Германию. Новый комендант Рихтер никого не вызывал, ни с кем не говорил. Целыми днями писал письма себе домой в Германию. Через неделю уехал насовсем. На его место приехал другой немец со своей женой – переводчицей Лизой Данишевской из Симферополя. Она была красивая, пухленькая, веселая, носила красивые платья и богатые украшения из золота. Новый комендант был 45–50 лет, бодрый, деловой. Часто Лиза включала радиоприемник. Передачи были хоть и на русском языке, но только об успехах немецкой армии. Иногда она ловила и советские радиостанции. Однажды комендант, Лиза и я на линейке Василия Фридриха поехали в Симферополь. Заехали к Лизе домой. Жила она на Сергеевке, возле современного Куйбышевского рынка. Дома были ее мать и сестра.
Летом – осенью 1943 года в Крыму вырос очень богатый урожай и на полях, и в садах, и на огородах. Лишнюю обмолоченную пшеницу собирали в общий амбар в бывшем табачном сарае. Овощи и фрукты продавали или раздавали крестьянам. На личных огородах также был небывалый урожай. Люди разбогатели, забыли о голоде. Только я со своего огорода в 25 соток поливной земли собрал 1 мешок фасоли, 10 мешков картофеля, около тонны кукурузы, 200 штук тыкв. От четырех моих кур выросло 50 больших цыплят. Из гнилых яблок я выгнал две двадцатилитровые бутыли самогона. Сделал пресс и выжал 10 двадцатилитровых бутылей сока. Зерно для помола на хлеб дала община. Ешь, живи, радуйся, но у войны свои законы.
Наступил конец сентября 1943 года. Уборка полей и огородов почти завершилась. Комендант вернулся в очень плохом настроении и рассказал о печальных делах на Восточном фронте. Он был гуманный человек. Никого никогда не обижал, если кто-то просил разрешение куда-либо съездить, даже на Украину, то никогда не отказывал и выписывал нужный пропуск. Если просили разрешения на убой коровы, телки или барана – разрешал.
"Удивительные ваши люди! – говорил Гертель. – Постоянно жалуются друг на друга. Откуда нам, германцам, знать ваши междоусобные дела, вы же сами предаете друг друга. А полиция этим пользуется. Я не полицай и политическими делами не занимаюсь. Идите в Симферополь. Полиция разберется с вашими жалобами".
На другой день с жалобой на старосту приехали на подводе две женщины, одну из них звали Нурие. Он их выслушал и сказал, что Мамут-Султан не его участок: "Ваш комендант Глезицкий, к нему и обращайтесь".
Были люди, которые шли к нему жаловаться друг на друга. Таких жалобщиков он прогонял, а одного даже сапогом пнул, чтобы больше не приходил жаловаться на своих.
Вскоре мы поехали в Мамут-Султан к коменданту Глезицкому. Пообедали у него. При этом Гертель заплатил за себя и меня. Они долго говорили между собой. Я же сидел на лавке вместе с кучером. Глезицкий по национальности поляк. Он тоже был очень добрым человеком. Старался никого не обижать. Так мне говорили люди, с которыми приходилось беседовать.
Через пару дней поехали в Курцы. Там хозяйничал друг Гертеля. До революции Курцы были имением богатого русского помещика. Находилось оно на возвышенности, окруженной со всех сторон большими деревьями. Есть источник чистой горной воды, садовые насаждения. Воздух чистый, настоящий курорт. Я еще до войны хотел побывать в Курцах. Ведь мой дядя Сеит-Мемет и тетя Айше жили в Симферополе на улице Курцовской, 23. Пока немцы говорили между собой, я наслаждался красотами природы. Однажды Гертель вызвал меня, и мы поехали в деревню Кызыл-Коба. Нашли старосту Сефер-Ага, отошли в незаметное место, сели на камни. Комендант спросил Сефера: ты партизанам помогаешь? Вот на этой бумаге всё написано, стоит восемь подписей ваших сельчан. Сефер сказал: "Приходили ночью, просили продукты. Люди голодные. Иногда картошку, соль, муку даем".
"Понятно", – сказал комендант. Он протянул жалобу в мои руки. На листе форматной бумаги на одной стороне было написано по-русски, а на другой – перевод по-немецки. Я зачитал русский текст и все восемь фамилий жалобщиков.
"Запомни этих людей, – сказал комендант. – Они твои враги, а я политикой не занимаюсь. Я – агроном". Потом комендант приказал мне дать Сеферу спички и сжечь жалобу. Я так и сделал. Сефер облегченно вздохнул. Он был сильно напуган.
Из Кызыл-Кобы мы сразу поехали в село Ангара. Нашли старосту Дмитрова. Пошли в глубь сада, сели на пни. Повторилось то же самое. Гертель вынул из кармана такую же бумагу – жалобу на старосту о том, что он помогает партизанам. Подписали ее четыре человека, которые конкретно указывали, когда и что давал партизанам староста, и просили назначить другого.
Он испугался, но тоже не отрицал, что отдал бычка, мешок муки, картошку…
Комендант вновь сказал: "Запомни фамилии своих врагов, а эту жалобу сожги". Староста боялся сжигать. Дрожащей рукой держал он жалобу над огнем, пока она не сгорела. От радости он вытирал слезы.
Я уже упоминал о том, что урожай 1943 года был очень хороший. Комендант вызвал старост со сведениями о количестве жителей, о наличии скота в каждом хозяйстве, о наличии зерна в амбарах общин. Старосты приехали со своими бухгалтерами, которые имели сведения по всем этим вопросам. В ходе совещания все подсчитали и решили раздать находящееся в амбарах зерно своим сельчанам из расчета 12 килограммов на едока. Родителям и детям одинаково, а также для лошадей из расчета по 2 килограмма в день, а для барашек – по 1 килограмму ячменя, овса. Если в некоторых селах зерна не хватало, то разницу разрешали покрывать из общего амбара в Суюн-Аджи. Не хватало зерна в Вейрате и Кызыл-Кобе. Они должны были передать в Суюн-Аджи яблоки из своих садов. Так и сделали. Все были довольны.
Мы невольно сравнивали происходящее с тем, как было при Советах. Будучи студентом, я работал весовщиком в Симферопольской МТС. Одну партию отправили государству в счет госпоставок, другую отдавали МТС за работу тракторов и комбайнов. Таким образом, весь урожай уходил из села. На трудодни оставалась одна чернушка, которую даже куры не ели. Для муки, хлеба она не годилась. Хорошо помню, как нам раздавали по 125 граммов чернушки (семена сорняков) на трудодень. Колхозники работали как крепостные, но ничего не получали. Вот такая была наша родная Страна Советов. Поработители-немцы поступали совсем по-другому. Комментировать не буду.
Однажды к осени в наше село приехали землемеры. По списку бухгалтерии при участии агронома и старосты села необрабатываемые земли в сторону Муллынной балки разделили по 3 гектара каждому крестьянину. В том числе и мне тоже. Все члены общины, у кого был скот, уже давно скосили сено для своего скота. Сенокосные поля были распределены между сельчанами. Мне тоже захотелось скосить пару копен сена для продажи. Обратился к старосте. Он мне посоветовал места между деревьями в сторону лесочка возле ставка, так как там никто не хотел косить из-за деревьев и кустарника.
Я приступил к работе: косил, сушил, убирал сено в копны. Потом привез все в абрикосник и сложил в скирду. Вскоре я продал это сено одному казанскому татарину из Симферополя за 3000 рублей. На 2000 из этих денег я купил себе новый коверкотовый костюм.
Немцы, кажется, уже предвидели, что скоро им будет конец. Стали с простыми людьми общаться помягче. Однажды комендант собрал старост, бухгалтеров, бригадиров и других активистов. Было это на пригорке возле комендатуры. "Я вас буду угощать", – сказал он. Это было во второй половине октября 1943 года. В назначенный день после обеда собрались люди со всего Ивановского сельсовета. Было тепло, безветренно, земля сухая. Комендант привез из Симферополя водку, колбасу, хлеб – все это в ящиках. Раздал старостам. Сказал, что это благодарность за хорошую работу, за богатый урожай и хорошую посевную кампанию для урожая будущего года. Потом все собрались по группам и стали пить и закусывать. Играла гармонь. Так прошел этот вечер, а на следующий день комендант уехал в Симферополь, а комендатуру закрыли до весны следующего года.
К уходу в лес я готовился загодя. Однажды через Суюн-Аджи проезжали повозки румын. Везли они русские винтовки, гранаты, патроны. Остановились у водопоя. Было у них шесть подвод по две лошади в каждой и по два человека на подводе. Они спросили коменданта, люди позвали меня. Я подошел и спросил: "Чу фачи, коморад".
Старший спросил, где комендант. Я ответил, что комендант живет в Симферополе, здесь бывает редко. В деревню часто приходят партизаны, а оружия у нас нет, поэтому он и боится здесь ночевать, каждый раз уезжает в город и попросил у них оружия.
Румыны посовещались и говорят: "Вам нужны русские винтовки для охраны коменданта?"
Я ответил, что, конечно, нужны. Румыны предложили обмен: три мешка кукурузы на шесть винтовок. Я согласился. Два солдата принесли шесть винтовок, один ящик патронов и пол-ящика гранат-лимонок.
Мы пошли в отцовский дом, где они набрали кукурузы. Я рассказал Сафронову о том, что у нас появилось оружие. Он одобрил мои действия и поблагодарил. Встал вопрос: куда его спрятать? Немного подумав, он сказал, что есть надежное место в кустах сливных полос абрикосового сада, недалеко от его дома. Ночью того же дня мы вдвоем перетаскали и забазировали наше оружие. Надо сказать, что в сарае коменданта уже были две винтовки, ящик патронов и пол-ящика гранат. Эти винтовки он выдавал охранявшим его людям, когда оставался с ночевкой.
Приехав из Симферополя, комендант сказал, что на фронтах дела плохие, немцы хотят уходить из Крыма. Он приказал зарезать всех своих пять кур и стал собирать вещи. Мы зарезали и потрошили кур, варили, жарили, сколько могли, а потом складывали ему в линейку. Он уехал, а оружие так и осталось в кладовке.
28 октября 1943 года меня вызвали в контору общины. Там были староста Жесткий, Сафронов и еще два незнакомых мне человека. Они сказали мне поехать в Симферополь и вызвать коменданта. Дали записку с подписью и печатью старосты общины. В записке было написано: "Господин комендант, приезжайте и заберите 500 штук яиц и тонну яблок. Боимся, что их заберут партизаны". Я тут же поехал в город и отнес записку в районную комендатуру. Коменданта там не было. Делопроизводитель фрау Сагарату прочла записку и сказала погулять, так как комендант придет в 3 часа. "Все, что он скажет, я напишу на обороте вашего письма". В 15.30 я получил ответ. На письме было написано число: "1 ноября 1943 г.".
Письмо я передал Сафронову. Прочитав его, он сказал: "Будем убивать фрица". Я не сразу понял и спросил: "Какого фрица?"
"Коменданта! – ответил он. – В деревню пришли около пятидесяти партизан. Они прячутся в доме, в сарае и на чердаке у Сейдамета Бариева. Дом Сейдамета находится через дорогу напротив дома повара коменданта Нади Болотовой. Обычно возле ее дома он останавливается, берет ключи и едет к себе. Вот там его и убьют".
Командир партизан приказал всем жителям уходить в лес к партизанам, чтобы в момент нападения никого из жителей уже в деревне не было, иначе всех перестреляют фашисты.
Я вырыл большую яму возле родительского дома и закопал шесть мешков картошки, фасоль. В отдельную яму положил свой новый костюм, туфли. Свой чемодан и дедушкин сундук погрузил в тележку. Туда же положил вещи и продукты на несколько дней. Забрал все винтовки – и те шесть, что выменял у румын, и две комендантские. Одну корову коменданта отдал Гаше Пастернак, другую – Стеше Борисенко.
О том, что потом произошло в деревне, я узнал от Николая Черняка. В обед к дому Болотовой подъехала легковая машина, в которой сидели все три коменданта и еще какой-то офицер. За рулем – Николай Черняк. За легковой машиной остановился крытый грузовик, внутри которого было шестеро солдат, а в кабине сидели офицер и шофер. Гертель вышел из машины и стал кричать: "Надя! Дай ключи". В этот момент партизаны открыли автоматный огонь. Немцы попытались сопротивляться, но бесполезно. Вскоре все фашисты были убиты. Погрузив тела убитых в кузов, партизаны увезли их в обрыв за деревней и сбросили с машины. Николая партизаны взяли с собой в лес, в 19-й отряд. Через месяц он убежал от них в Симферополь и стал предавать партизан.
Немцы сожгли деревню. Тех, кто не ушел в лес к партизанам, каратели собрали на расстрел, били. Партизаны примчались на чехословацком грузовике "шкода", открыв огонь на ходу. Каратели испугались и убежали. Через день они вернулись и сожгли всю деревню, схватили тех, кто не успел уйти в лес. Народ разбежался кто куда, а молодежь пошла в лес к партизанам.
После двух-трех дней пребывания в симферопольской тюрьме ивановских арестантов стали выпускать. По одному вызывали на допрос. Главный вопрос, который задавали каждому: "Халилова Курт-Сеита знаешь? Он отец Нури, который организовал убийство суюнаджинского коменданта".
Ни один из 90 опрошенных не сказал, что Халилов Курт-Сеит находится среди них. Все до единого говорили, что его среди них нет и что он давно ушел в лес к партизанам вместе со своими детьми. Именно так они заранее договорились говорить. Все арестованные боялись только одного человека – Менвапа. Он был немного чокнутый. Все знали об этом. На допрос его вызвали последним. Допрашивающие сразу заметили, что он не совсем нормальный, и выгнали его из кабинета. Отец вместе с другими вернулся в Ивановку к своей семье.
В одну из ночей после возвращения из тюрьмы, родители решили уйти из Ивановки в Суюн-Аджи и посмотреть свой сгоревший дом. Они уже были там, когда в деревню снова пришли немцы. Стали ловить людей. На наше счастье, здесь оказался наш дядя Сеит-Мемет, он быстро посадил на свою подводу отца, маму, моих младших братьев и погнал лошадь в город. Фашисты стали стрелять по ним, но догонять не стали, так как были заняты задержанием других. Дядя Сеит-Мемет привез моих родителей с детьми в свой дом, дал им одну комнату и кое-что из тряпок, чтобы можно было постелить и укрыться. Этот дом был в Симферополе, на улице Курцовской, 23.