Взаимодействие происходит пусть не всегда в строгом (в плане нарушения нормативной лексики), но все же соответствии с уставными положениями. И если на всей остальной территории защищаемой отчизны строгость законов всегда компенсировалась необязательностью их исполнения, в зоне компактного проживания военных всегда стремились "букву" Устава соблюсти (во всяком случае, в монументально застывшие те времена, соблюсти стремились). А "букв" там столько, что если все, что они за собой предполагают хотя бы в течение одного дня строго выполнять - летальный исход в лучах пламенеющего заката военному обеспечен.
Выручает военных врожденный инстинкт самосохранения. Несмотря на многочисленные военные упражнения, по подавлению всяческих отвлекающих от доблести службы инстинктов, инстинкт самосохранения является наиболее живучей деталью духовной сущности военного. И живучий инстинкт этот сопровождает военного всю его жизнь.
Вот казалось бы, угасли уже совсем еще недавно казавшиеся очень важными, инстинкты. Выдали военному вместе с удостоверением "Ветеран военной службы" справку, позволяющую беспрепятственное посещение женского отделения общественной бани. Ну, например, в мужское отделение большая очередь, а заслуженный военный шаркающей походкой шнырь в отделение для помывки прекрасного пола. Как! Мужчина, куда вы?! В своем ли вы уме?! А военный хоп, и предъявляет справочку. Извольте ознакомиться. Как мужчина я уже никакой. Стерилен и потому абсолютно для женского пола безвредно-бесполезен. Может там, внутри заветного помывочного отделения кто-то все же на что-то с дури и понадеется. Предупреждаем сразу - бесполезно. Всем обучаемым военным на протяжении длительного времени в преддверии выходных дней в пищу подсыпают бром. Притупляют, так сказать, низменные их инстинкты. Но качественного, быстродействующего брома на военных как всегда не хватает, и поэтому действие его начинает проявляться ближе к военно-ветеранскому возрасту. Постепенно, но все с учащающейся частотой. А потом вдруг, как-то все равно неожиданно: раз - и все. Половина шестого.
А на вопрос женской очереди относительно того, что в своем ли военный пребывает уме, тоже имеется соответствующая справочка. От специального военного врача, приснопамятного читателю военного герантолога. Спецврач свидетельствует всуе, что военный ветеран давно уже находится в состоянии глубокого профессионального маразма, устойчивого в своей специфичности. А специфичность, опять же, обусловлена тем же живучим инстинктом самосохранения: военного постоянно преследует чувство опасности, даже при нахождении его в стерильно-безвредном никому не нужном состоянии. На все он смотрит недоверчиво и оценивающе. Оценивает, стало быть, как его всю жизнь учили, угрозы и уязвимости. Но к общественно опасным деяниям склонностей не имеет. Пока. Пока пенсионное его обеспечение не упадет до уровня прожиточного минимума.
Ну так вот, руководствуясь живучим своим инстинктом военный постоянно что-то недовыполняет. А потому он постоянно в чем-то виноват. Начальствующему какой-либо величины можно наказывать любого своего подчиненного военного, даже не имея визуального или еще какого контакта с ним. Вот так просто в канцелярии сидючи представил себе военного, который, к примеру, обратился к своему сотоварищу на "ты" и, тут же - раз и наказал его. А потому, что все военные по служебным вопросам должны обращаться друг к другу исключительно на "вы". А поскольку вопросов, совершенно никак не относящихся к службе, у военных практически не бывает, значит все они виноваты просто по определению. И правильно их наказывают. До чего дошли, хамье трамвайное, они, видете ли, поправ устав друг другу тыкают!
Или же еще один пример. Одна из статей успевшего уже читателю надоесть Устава повествовала о том, что все военные обязаны при встрече (обгоне) отдавать друг другу честь, строго соблюдая правила этого мероприятия. А правила предписывали отдачу чести выполнять четко и молодцевато (военному воображению совершенно нетрудно воспроизвести себе процедуру потери невинности, сопровождаемую четкостью и молодцеватостью), при этом правая рука прикладывается к головному убору так, чтобы пальцы были вместе, ладонь прямая, средний палец касался нижней части головного убора, а локоть был на линии и высоте плеча. У-у-ф-ф!
И это еще не все. Есть еще и другие описания порядка лишения военного чести. Да-да, именно лишения. Он же, согласно Уставу, должен ее отдать, следовательно, должен ее тут же и лишиться. Справедливости ради надо отметить, что, как правило, лишение происходит ненадолго, ведь тот, кому военный честь свою только что, походя так, даровал, обязан тут же кусочек ее вернуть обратно, демонстрируя ответное приветствие, а обесчещенный военный обязан этот кусочек поймать, как можно удачней разместить его внутри себя и тут же приступить к его бережному и быстрому выращиванию. Почему быстрому? Так ведь скоро же опять всю отнимут, а вернут лишь кусочек-рассаду. Но это еще ничего, это еще нормальная ситуация. А вот если, к примеру, тот военный, которому честь была отдана оказался недобросовестным? Или же невнимательным просто? Пожадничал, к примеру, этот военный семенным кусочком? Тогда все гораздо сложнее, все придется с нуля начинать.
Другие описания способов лишения военного чести касаются случаев, когда головной убор у военного по каким-либо причинам отсутствует либо когда руки военного заняты тяжелой поклажей.
Имеются так же описания порядка почти добровольного отдания чести военным на месте и в движении. Особенно интересно выглядит это в движении. В этом случае военный должен, находясь в состоянии полуобморочного экстаза, злобно хлопнуть всей ступней своей о ничем не повинный участок земной поверхности, в момент шлепка резко боднуть головой в сторону искусителя и, пожирая его полными оргазма глазами, одновременно примкнуть правую руку к головному убору, а левую судорожно прижать к бедру. Камасутра отдыхает!
Представили, как это все будет выглядеть в исполнении военного артиста, выступающего в одиночном разряде? А теперь представьте, что творилось бы в компактной зоне беспрерывного хаотического туда-сюда шныряния большого количества разновеликих военных артистов, если бы они все это одновременно все вместе начали исполнять.
Представьте, к примеру, радостную процедуру массового освобождения от оков давно надоевшего сна, когда двести внезапно разбуженных военных начинают ломиться в места общего пользования (в соответствии с Уставом: уборную, оборудованную "одной кабиной с унитазом (очком) и одним писсуаром на 10–12 человек", или умывальную: "устанавливаются из расчета один кран (сосок) на пять-семь человек…"), беспрерывно топая полными ступнями и бодаясь головами, в исполнении утренних воинских приветствий и при этом еще обращаются военные друг к другу исключительно на "вы".
Но ведь этого требует Устав! А военные его с утра до ночи нарушают. Не успели, как следует, проснуться, а уже получите: полный букет всевозможных нарушений. Устав этот, видимо, и задумывался авторами, как некий свод потенциально достижимых, пограничных каких-то задач. Выполнение этих задач видимо предполагалось в каких-то особо радужных, совершенно неожиданно и как-то благостно сложившихся условиях и предусматривало какую-то строгую очередность и периодичность, например по одной задаче в день. В один день военные обращаются друг к другу на "вы", в другой лишаются чести без головных уборов, а на следующий день головные уборы одевают и опять лишаются, днем позже лишаются, но уже в движении и т. д., до бесконечности. Но последовательно.
Но у военных так никогда не получится, у них не принято обращать внимание на какие-то там условия и соблюдать какую-то там последовательность. Вот поэтому они и находятся в состоянии ежедневного всего и вся нарушении и перманентной виноватости. И регулярно подвергаются различного характера наказаниям. А процесс наказания военного есть процесс демонстрации высочайшего актерского мастерства.
Как вы думаете, какова высочайшая задача наказующего? Правильно - это максимально испугать наказуемого военного. А какова задача наказуемого военного в момент наказания? То же правильно, создать видимость глубочайшего раскаяния и полуобморчного испуга.
Вот стоит, к примеру, гневный такой военноначальствующий, демонстрируя готовность к началу процесса наказания перед съежившимся, но еще бодрящимся военным. Щеки и ноздри военноначальствующего непрерывно и нервно раздуваются. Подергивания желваков ощущаются даже при приведении щек его в состояние крайнего вздутия. Все эти действия сопровождает непрерывное шумное сопение, вырывающееся из ноздрей вместе с частичками естественных органических выделений. И ничего более. Военноначальствующий профессионально держит паузу.
Военный, тем временем, с каждой секундой паузы все больше и больше теряет остатки бодрости. По морде лица его то и дело пробегают гримасы сначала легкого, а затем и полного отчаяния. Далее начинают проявляться признаки отчаянной безнадежности. Отчаянная безнадежность начинает было меняется на гримасу полнейшего равнодушия, но вдруг наступает некий всплеск и уже на почти равнодушном лице военного прорисовывается смесь совершенного в искренности своей раскаяния и глубочайшего первобытного испуга. Лицо военного бледнеет и покрывается испариной, зрачки глаз его начинают испуганно метаться из стороны в сторону, ресницы часто и удивленно смыкаются. Губы военного начинают синеть и, мелко подрагивая, придают морде лица его полуплаксивое выражение. Вот такое вот выражение морды лица военного и является для военноначальствующего сигналом к окончанию подготовительной фазы театрального действия и необходимости введения его в стадию решающую.
Военноначальствующий бросается в атаку. Сохраняя на морде своего огорченного лица прежнюю мимику, военноначальствующий еще сильней багровеет и заходится в истошном крике. Он долго кричит о недостойном поведении военного, о его вопиющей неблагодарности, о желании проявления крайнего состояния любви к его матери. Затем, охрипнув, постепенно сбавляет обороты и переходит к вопросной части своей сценической деятельности. Вопрос, по сути дела один, и заключается в выяснении наличия желания у военного и дальше реализовывать почетные свои обязанности (почетные права военный уже успел реализовать накануне). При этом военноначальствующий сильно блефует и демонстрирует свою готовность лишить военного последней радости в этой жизни.
Военный, в свою очередь, с выражением животного страха на морде лица своего, демонстрирует веру в справедливость основных положений слегка эмоционального спича военноначальствующего, сдавленно, но уже вполне различимо, произносит сокровенное: "Виноват, исправлюсь, молодой, желанье есть".
И все, фальшиво-демонстративный гнев военноначальствующего уже практически сведен на нет. Но последнее слово все равно должно остаться за ним. Он становится в раскачку с пяток на носки, совершая жующие движения одними губами и цедит: "Виноват он! Советую вам перед словом "виноват" всегда добавлять букву "с". Свиноват! Вот как это должно звучать! Это и есть нынешнее состояние Вашей воинской воспитанности". И гордый такой уходит с капища в состоянии счастливой завершенности только что артистически продемонстрированного педагогического акта. Уходит, не потеряв при этом ни единой нервной клетки. Потому что это давно уже сложившийся артист антрепризы. Если бы пропустил он через душу свою хотя бы сотую часть того, что отражалось на морде его огорченного лица, инсульт помноженный на инфаркт, был бы ему обеспечен. Наверное, даже больше: его просто разнесло бы в клочья. Крупные части разметало бы, наверное, по границам капища, а мелкие же детали организма военноначальствующего можно было бы найти и далеко за его пределами, где-нибудь в предгорьях Боливии, например. А почему артист именно антрепризы? Да потому что именно такого рода артист занимается, как сейчас принято выражаться, "чосом", играет, в отличие от артиста репертуарного театра, по нескольку спектаклей в день, большие деньги зарабатывает. Как же это возможно, предаваться истинным проживаниям роли по несколько раз в день? Скопытиться можно быстро, свернуть, так сказать, ласты. И деньги сразу превратятся в скучные и ненужные такие бумажки. Во всяком случае, ему, почившему в бозе, не нужные. А безутешные родственники потом из-за этих скучнейших бумажек передерутся все, станут навек врагами, да еще его же, усопшего, во всем и обвинят. Дескать, мало оставил, сквалыга. Все, видимо, понимает этот артист антрепризного розлива. Поэтому и протекает игра его без внутренних переживаний, все больше на прежней раскрученности держится он, изредка проявляя действительное мастерство.
А что же военный? Он, конечно же, в основном гримасничал, потакая военноначальствующему. Но при этом все же слегка побаивался военноначальствующего и, в какие-то моменты даже переживал за судьбу свою, за почетные, так сказать, свои обязанности. Очень хотел он чтобы их все же оставили ему. Ну а как не переживать? Понятное дело, артист-то ведь только начинающий. Но каждому военному необходимо взрослеть и матереть в своем артистизме. Иначе - хана! Либо сожрут его военноначальствующие волки, либо инфаркт миокарда с большущим таким рубцом. Третьего, как говориться, тут военному не дано.
Поэтому и начинали прививать военным артистические навыки практически сызмальства. Для начала их определяли в артисты кино. И не важно, что в начинаниях своих становились они абсолютно бесплатными участниками массовых сцен, именуемых в мире кино массовками, за участие в которых, к примеру, "гражданская сволочь" - студент получала три рубля за съемочный день. Но деньги никогда не являлись для военных определяющим жизненным ориентиром (достаточно вспомнить знаменитое: "Гусары денег не берут!"). Военные были счастливы тем, что в ходе приобщения к великому искусству с них ничего при этом не взыскивают. Не взимают, так сказать, плату за дополнительное обучение. Ведь работа в кинематографе открывала военным путь на большую сцену театрально-военной деятельности, сокращенно - ТВД. И неважно, был ли это Восточный ТВД или Западный: настоящий военный везде вынужден был быть артистом с большой буквы.
А кино было задумано масштабное. Название его отливало традиционно красным, для того времени, цветом. Тогда ведь много было всего красного. Предприятия советские носили названия, преимущественно связанные с красным цветом: "Красная заря", "Красный пролетарий", "Красный пекарь" и т. д. И трудились на этих предприятиях красные ткачи, красные токари, красные кондитеры и т. д. (Отчего же они всегда так краснели? Неужели от беспробудного пьянства? Да нет, вроде, дисциплина на таких больших предприятиях поддерживалась в строгости. Может отрывались во внерабочее время? Да, наблюдалось такое явление, но ведь красными работники были только в рабочее время. Неужели меняли окрас синего лица своего, на результаты собственного труда глядючи? Это уже ближе к истине. А значит, совесть-то все-таки была в тягучие те времена). Даже праздник Великого октября-ноября был красным. Ну а уж фильму, повествующему сразу о двух революциях, как говорится, сам Он повелел. Хотя Он, наверное, с самого начала хотел совсем другого. Гложет какая-то, непонятно откуда взявшаяся убежденность - не нужны Ему были изначально ни революции, ни гражданские войны. Но, что уж сделано, то сделано - бес попутал пролетариев. Принялись они за разрушение святых обителей, путая веру с деяниями отступивших от нее продавцов "опиума для народа". И устроил Он тогда глобальную очистительную клизму для всего бесчинствующего населения. А фильму, в конце концов, было присвоено название: "Красные колокола". Колоколам не было ни за что стыдно. Они красны были раскаленностью своей. Шибко бил в них, прокравшийся украдкой краснощекий лукавый, скликая на Русь смерть и разорение.
Съемки были доверены признанному мастеру батальных сцен С. Бондарчуку. Первая часть снималась в Мексике, но военных туда почему-то не пригласили. Поберегли, должно быть, для съемки решающих сцен на территории революционного Петрограда. В Мексике так ведь ничего и не получилось. А у нас-то - о-го-го! Опять лезут в голову, казалось бы, неуместные здесь анекдоты. Нет, все же не удержусь и один из них приведу.
Идет урок в грузинской школе. Учитель задает классу вопрос:
- Вот, скажытэ мне, дэти, кто у нас в стране был и есть лучший джигыт?
- Батонэ, это наверное Гиви из села Гурии.
- А пачему ты думаешь так?
- У нэго самая быстрый в Грузия кон!
- Нэт, генацвали, нэ так это.
- Ну тогда это Михо из Кутаиси.
- А пачему ты так думаешь?
- У нэго самый крэпкий и ловкий в Грузия сабел!
- Нэт, генацвали. Нэ правильно. Запомните, дэти, самый главный джигит у нас в стране - был, есть и будет, вэчно жывой наш, дэдушка - Владымир Илич Лэнин!
- Вах! Нэужэли у него был самый быстрая кон и крэпкий сабел?
- Нэт, дэти, просто они у нэго брата убили, а он им т-а-к отомстыл!
(И на экране замелькали художественные и документальные кадры гражданской войны: рубка белой и красной конниц, массовый расстрел белогвардейцев, расстрел царской семьи, подавление мятежа на тамбовщине и многое-многое другое).
Так вот о наших бесплатных киноартистах. Учебный процесс был очередной раз попран, осмеян, раздавлен и в таком вот отвратительном виде принесен в жертву прожорливому киноискусству. Всякое искусство, как известно, требует жертв. А уж самое для нас важное…
Целый месяц скрещивал военных в шутовских баталиях признанный во всем мире мастер этих самых батальных сцен. На тот же месяц великий мастер вернул великому городу на Неве промежуточное его название - "Петроград" и на этот же период принял лик самого главного военноначальствующего для всех временно необучаемых военных промежуточного города Петрограда.
А еще был великий мастер большим любителем всевозможных дублей. Чертить замысловатые схемы шутовских баталий, включать при этом живое воображение видно стало ему уже недосуг. Притомился, видимо, еще во время съемок "Войны и мира". Поэтому поступал великий мастер предельно просто. Стоя на высоких подмостках, он что-то неторопливо объяснял помрежу, спокойно отходил в сторону и погружался в великие свои думы. Помреж некоторое время растерянно смотрел на колеблющееся перед ним море военных артистов и начинал визжать, отдавая абсолютно бестолковые команды, явно желая выстроить некую, задуманную великим мастером статическую сцену, но не имея никакого представления о том, как это нужно делать и какие слова при этом необходимо говорить военным артистам.
Если бы военные выполняли все эти шедевры команд буквально, фильм бы снимался и по сей день. Но это в планы военных никак не входило и, проявляя сообразительность и высочайшую тактичность, они занимали-таки места, соответствующие замыслу большого мастера. Большой мастер задумчиво осматривал сцену и что-то опять тихо говорил помрежу, и все повторялось вновь. Перестроения длились до высочайшего утверждения мастером статического расположения военных артистов по всей территории площади-сцены.
Мастер, уподобившись малому детяти, просто играл в кубики. Построит одну фигурку, глядь слева - вроде ничего, глядь справа - отвратительно. И все поломает. И построит вновь. Только кубиками мастеру служили многолюдные колонны военных артистов. А что начиналось, когда сцене пытались придать динамический характер… Слов нет, на языке одни дубли.