Писатель Н. Г. Михайловский широко известен своими книгами "Таллинский дневник", "Девять баллов". "Мы уходили в ночь", "С тобой, Балтика", "Высокие широты", "Всплыть на полюсе", "Этот долгий полярный день" и др.
"Штормовая пора" знакомит читателя с малоизвестными страницами истории обороны Таллина, Ленинграда, рассказывает о первых бомбежках Берлина морскими летчиками в августе 1941 года.
Книга дополнена новыми очерками о маршале К. К. Рокоссовском, об адмирале В. П. Дрозде, о подвиге экипажей крейсера "Киров" и линкора "Марат", о писателях и журналистах, сражавшихся под Ленинградом.
Содержание:
ТАЛЛИН - 1941 год 1
КРОНШТАДТ - ЛЕНИНГРАД - 1941-42 годы 23
ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ - ПОМЕРАНИЯ - БРАНДЕНБУРГ - 1944-45 годы 50
Примечания 69
Штормовая пора
ТАЛЛИН
1941 год
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
В майские дни 1945 года в поверженном Берлине перед громадой рейхстага на высоком шесте раскачивался на ветру старый, стоптанный солдатский сапог и на прикрепленной к нему фанерке было начертано одно слово: "Дошел!"
Но прежде чем русский солдат в простых кирзовых сапогах дошел до Берлина, было еще многое: битва под Москвой, девятьсотдневная блокада Ленинграда, двести пятьдесят дней героической обороны Севастополя, Сталинград, Курская дуга, Днепр, Висла, Одер…
Сегодня наши дети пристально вглядываются в минувшие события, изучая опыт своих отцов.
Да, именно опыт. Хотя, быть может, в этом слове есть нечто холодное, рассудочное, что никак не вяжется с судьбой нашего поколения. Сколько бы ни прошло лет - и тридцать, и сорок, и пятьдесят, - мы никогда не сможем бесстрастно рассматривать эту судьбу и все, что наполняло ее, и никогда она не станет одним лишь материалом для размышлений. Острое чувство сопричастности к великим событиям нашего времени с годами только растет.
Огромная животворная сила заключена в Прошлом. Она живет в нашем сознании, и никогда не утихнет наша душевная боль за тех, кто полегли в земле или погребены в море.
И эта книга о журналистском труде военной страды посвящена им, оставшимся в нашей памяти вечно молодыми, неудержимыми, презирающими опасность, полными благородного порыва к борьбе…
Мое знакомство с Эстонией произошло летом 1940 года. Старинный Таллин я увидел весь в зелени и цветах. Петлял по лабиринту его узеньких средневековых улиц, и все казалось, будто нахожусь в музее, - меня окружали массивные крепостные стены, снизу доверху поросшие мхом, островерхие шпили с петушками и круглые башни с узкими бойницами и причудливыми названиями: "Длинный Герман", "Толстая Маргарита", "Девичья", "Кик ин де кек" (что означает "Смотри в кухню").
Однако скоро эти первые экзотические впечатления были оттеснены на задний план событиями, которые происходили тогда по всей Прибалтике и полностью захватили меня.
Таких демонстраций, как на улицах древнего Таллина, я нигде и никогда не видел. Шумела площадь Победы, заполненная народом. Как языки пламени, колыхались над ней красные знамена. Отовсюду слышались звуки "Варшавянки" и "Интернационала".
Простые люди Эстонии вышли на улицы, решительно требуя от буржуазного правительства, связанного с немецкими фашистами, убраться подобру-поздорову.
Полицейские держались в стороне, понимая, что они бессильны и что сейчас лучше всего соблюдать нейтралитет.
Люди, завладевшие городом, подходили к чугунным воротам тюрем. Через несколько минут ворота распахивались настежь, и толпа вливалась в сырые, темные дворы, освобождая борцов за народное счастье, многие годы томившихся в казематах.
В эти дни народ сбросил буржуазное правительство, правившее страной. Впервые состоялись свободные выборы в парламент, который выполнил волю трудящихся и обратился в Верховный Совет СССР с просьбой принять Эстонию в Союз Советских Социалистических Республик.
Война не была для нас неожиданностью. В Прибалтике, на границе с чужим миром, выработалась особая интуиция, острота восприятия. Чутьем своим мы улавливали, что близится этот страшный день.
Ровно через год этот день настал.
То, что меня сразу послали в Таллин на флот, не было случайностью. Но здесь мне придется сделать небольшое отступление…
До войны я работал в Ленинграде в корреспондентском пункте "Правды" на Херсонской, 12, в большом новом здании, где помещалась и типография газеты.
Маленькую группу ленинградских правдистов первоначально возглавлял старый большевик, бывалый газетчик Владимир Борисович Соловьев.
В конце тридцатых годов В. Б. Соловьева в руководстве корпунктом сменил Лев Семенович Ганичев - старейший из правдистов-ленинградцев, пришедший в "Правду" с институтской скамьи еще при Марии Ильиничне Ульяновой. Многоопытный, эрудированный журналист и к тому же на редкость обаятельный человек, он был добрым другом для нас - молодых газетчиков. Не подчеркивая своего старшинства, Ганичев был по-товарищески прост и по-отечески требователен, приучая нас всегда серьезно и вдумчиво относиться к своему делу.
Сам Лев Семенович был для нас в этом смысле живым примером. Поучительно было наблюдать, как он тщательно проверяет факты или редактирует самую незначительную заметку, точно пробуя на язык буквально каждое слово.
Писали мы обо всем, чем жил наш большой город. Но вместе с тем у каждого корреспондента была своя тематика. Лев Ганичев и Даниил Руднев - воспитанник Ленинградского университета, молодой, талантливый журналист - освещали опыт партийных организаций, работу промышленности, культурную жизнь, держали связь с предприятиями.
Вся текущая информация находилась в ведении Николая Ивановича Воронова - быстрого и оперативного корреспондента, который, даже сидя у себя в кабинете, отлично знал, что происходит в городе, и мог за день передать до десятка интересных заметок. Его записная книжка хранила имена и телефоны сотен активистов - внештатных корреспондентов "Правды", всегда готовых поделиться информацией.
Самая узкая специализация была у меня. Флот! Сказывалось не только мое давнее тяготение к морю, кораблям, но и веление времени. Как раз в эту пору усилия всей страны были направлены на строительство крупного океанского и морского флота. На Балтике входили в строй все новые и новые корабли, в том числе крейсера "Киров", "Максим Горький", эскадренные миноносцы. По скорости хода и вооружению они не имели себе равных за рубежом.
В соответствии с доктриной того времени "кто силен в воздухе - тот вообще силен" на флотах создавалась крупная морская авиация…
Почти изо дня в день на страницах "Правды" и других газет публиковались материалы о боевой и политической подготовке флота, походах, учениях, артиллерийских стрельбах…
Кронштадт - вотчина балтийских моряков - стал мне мил и дорог. Я подолгу там жил на кораблях или в Доме флота, поддерживая самые дружеские связи с работниками Политуправления и начальником Пубалта дивизионным комиссаром Петром Ивановичем Бельским, который пользовался на флоте большим уважением. Он был невелик ростом и тучен, с гладкой, будто полированной, головой, но обладал завидной подвижностью и за день успевал побывать во многих местах.
Как-то раз прямо с рейсового парохода я нагрянул к нему посоветоваться, о чем бы следовало написать. Он снял трубку, позвонил оперативному дежурному штаба флота, узнал, какие корабли готовятся к выходу в море и предложил:
- Сходите на сторожевике. Новый корабль. Летит быстрее лани. Пронесетесь с ветерком. Посмотрите, как отрабатываются боевые задачи, и будет вам нужный материал…
Я тут же отправился на знаменитую кронштадтскую "Рогатку". В невероятной тесноте борт к борту стояли там десятки кораблей. Среди них затерялся небольшой сторожевик "Пурга", куда послал меня Петр Иванович. Корабль находился в часовой готовности. Вечером мы вышли в море. Поход продолжался двое суток. Решались учебно-боевые задачи, были зачетные стрельбы. По возвращении в Кронштадт я опять явился к Петру Ивановичу и показал первоначальный набросок корреспонденции, которая называлась "В дозоре". Он одобрил и сказал, улыбаясь:
- Ну вот видите, что значит окунуться в самую гущу моряцкой жизни.
Неделями живя в Кронштадте, я ежедневно звонил в наш корпункт, передавал материал, разговаривал с Львом Семеновичем, согласовывал свои дальнейшие действия.
В статьях и очерках, публиковавшихся в "Правде" перед войной, часто встречается имя старого русского линкора "Марат" (бывший "Петропавловск") - корабля, который пользовался особенно большим вниманием прессы. И не только потому, что он был флагманом Балтики. В 1938 году "Марат" имел самые крупные успехи в боевой и политической подготовке и занял первое место среди кораблей Военно-Морского Флота СССР. По этому случаю он носил на трубе красную звезду - эмблему первенства. Но гораздо важнее были не эти внешние атрибуты, а непрерывное творчество, которым отличались маратовцы, особенно артиллеристы под командованием капитана 3-го ранга Константина Петровича Лебедева. Это он создал на корабле своеобразный морской полигон со множеством приборов, придуманных и построенных самими маратовцами. На этом миниатюрном полигоне ежедневно разыгрывались "бои" и артиллеристы учились управлять огнем. Все командиры по очереди проходили "корабельную академию". Углубленная подготовка командиров, усиленные тренировки личного состава - все это сказывалось на результатах зачетных стрельб. "Марат" выходил в море, стреляя днем и ночью, на волне и в тумане, по невидимым целям. И неизменно получал отличные оценки… Во многих походах мне довелось участвовать, быть очевидцем успешных стрельб.
Помнится первая встреча с комиссаром линкора Николаем Михайловичем Кулаковым. Узнав, что я не служил на флоте, он со свойственным ему юмором заметил:
- Трудно вам придется. Моряки народ придирчивый. Каждое печатное слово под лупой рассматривают, и если вы кнехт спутаете с клюзом - вам этого никогда не забудут, вы войдете в историю только с черного хода.
Заметив на моем лице растерянность, он поспешил меня ободрить:
- Не отчаивайтесь! Мы вам поможем освоить корабельную науку. А для начала вот почитайте… - Кулаков снял с полки и протянул мне толстую книгу в сером переплете. Она называлась "Основы военно-морского дела" и по сей день хранится у меня как драгоценная реликвия.
Так отчасти по книгам, а больше всего в общении с бывалыми моряками я постигал премудрости флотской службы.
В походе долгие часы я стоял на ходовом мостике рядом с Николаем Михайловичем Кулаковым и проходил своего рода практику, узнавая, что означает "шары на стоп", какой сигнал поднимают на мачте, если корабль готовится совершить поворот, и многое другое…
У меня в памяти остался поход балтийской эскадры с участием члена Главного Военного совета Военно-Морского Флота СССР А. А. Жданова и наркома Военно-Морского Флота адмирала Н. Г. Кузнецова. Это было не только подведение итогов летней кампании, но и своеобразная демонстрация боевой мощи растущего флота. Вместе со старыми линкорами вышли в море эскадренные миноносцы, сторожевики, подводные лодки. Целая армада кораблей, и главным образом новых, недавно вступивших в строй…
Настроение у моряков было прекрасное, им хотелось показать свое боевое мастерство. Корабли производили различные эволюции, а когда на флагманском корабле подняли сигнал: "линкорам атаковать противника артиллерией", над морем прокатились громовые раскаты орудий линкора "Марат". С миноносца, буксировавшего щит, сообщили: пять прямых попаданий.
Так что с флотом у меня были давние связи и поэтому, как только прокатились первые громы Отечественной войны, я был направлен в Таллин.
Мы вышли из Ленинграда 4 июля утром на "морском охотнике", а к вечеру перед нами замаячил зубчатый силуэт города. В светлых прозрачных сумерках в центре города все было по-старому: в пруду плавали утки со своими выводками, белочки прыгали прохожим на плечи, шумели ручьи, сбегая с утесов, в плетеных корзинках продавали цветы. Не удержавшись от искушения, я купил маленький букет незнакомых, похожих на колокольчики, нежно окрашенных цветов.
Человек с цветами в руках еще не вызывал удивления, хотя жизнь уже перестраивалась на военный лад. Создавался рабочий полк, истребительные батальоны. В цехах таллинских предприятий, там, где делали посуду и разный кухонный инвентарь, теперь готовились выпускать минометы и мины к ним. А в железнодорожных мастерских оборудовались бронепоезда, которые пойдут прямо в бой. Тысячи таллинцев шли по утрам с лопатами и кирками на строительство оборонительных укреплений. Война постепенно становилась бытом. Но так же, как в мирное время с учтивым поклоном официант ставил перед вами клубнику, залитую взбитыми сливками, и маленький оркестр, расположившийся в глубине эстрады, исполнял популярную до войны "Кукарачу".
В центре города, в кафе под большим полосатым шатром, сидели за столиками шумные компании: мужчины в легких кремовых костюмах, дамы в изысканных туалетах. Им некуда было спешить. Часами они просиживали за порцией мороженого, не торопясь, тянули через соломинку коктейли и тоже говорили о войне… со смехом и злорадством. Они не маскировались, не прикидывались друзьями Советской власти. Наоборот, они открыто ждали фашистов, ждали возможности вернуть фабрики, дома, магазины, ставшие в 1940 году народным достоянием.
Я выглядел, вероятно, нелепо - с пистолетом на ремне, с противогазом на боку, с чемоданом в одной руке и букетом колокольчиков в другой. Знакомый журналист, которого я встретил у штаба флота, смерил меня с ног до головы скептическим взглядом и спросил:
- Ты откуда же такой взялся?
- Из Ленинграда.
- А цветочки? Это не противогаз ли у тебя в дороге зацвел? Кстати, ты хоть умеешь им пользоваться?
- Не очень.
- Нам скорее потребуется винтовка, чем эти сумки, - с видом знатока произнес он.
- Ты думаешь?
- Не думаю, а знаю. Немцы-то у Пярну. Скоро и сюда подкатятся.
Я удивился: ведь Пярну - это сто тридцать километров от Таллина.
Однако, к счастью, мой коллега ошибся. Это "скоро" наступило лишь через два месяца.
Помнится, я зашел в Дом партийного просвещения, обширное белое здание, расположенное по соседству с Политуправлением Краснознаменного Балтийского флота.
В умывальной комнате я увидел обнаженного по пояс человека. Фыркая от удовольствия, он лил на голову воду, его лицо - продолговатое, худощавое, с большим выпуклым лбом - показалось мне знакомым.
- Простите, - неуверенно начал я, - вы очень похожи на одного ленинградца.
- Ленинградца? - переспросил меня незнакомец, вытираясь широким мохнатым полотенцем. - К вашему сведению, я и есть ленинградец.
Я удивился еще больше:
- Вы очень похожи на профессора Цехновицера… Мне доводилось слушать его лекции по литературе в Ленинградском университете.
- Похож на Цехновицера? - громко рассмеялся незнакомец. - Трудно быть похожим на кого-либо другого более, чем на самого себя.
Он начал меня расспрашивать о Ленинграде, и по тому, с каким вниманием он слушал, как интересовался всеми мелочами, я понял, что он живет думами о родном городе.
- А вы давно из Ленинграда? - спросил я.
- Кажется, целую вечность, - ответил Цехновицер, - хотя, впрочем, сегодня пошел всего девятый день.
Мне странно было видеть его в морской форме: в синем кителе с пуговицами, начищенными до ослепительного блеска, и четырьмя золотыми нашивками полкового комиссара на рукавах. Форма сидела на нем очень ладно, только в движениях не было той естественной свободы, какая свойственна профессиональным, кадровым командирам флота.
- Вас призвал военкомат?
- Что вы?! Пришлось не один бой выдержать. У них ответ такой: научных работников, видите ли, не берут. Я плюнул на все и послал телеграмму наркому Военно-Морского Флота. Ответ пришел немедленно, и моя мобилизация состоялась. Кстати, как вы устроились? - тут же спросил Цехновицер.
- Да пока никак. Намерен поселиться в этом доме.
- В таком случае приглашаю в мою спальню, то есть, простите, в мой рабочий кабинет, - сказал он с каким-то лукавством и повел меня в большой зал с высоким лепным потолком и широкими, как в магазине, окнами, где стояло около сотни стульев. Пройдя между рядами стульев, я увидел в стороне аккуратно сложенную кровать дачного типа.
- Вот мое ложе, - сказал Цехновицер, - если устраивает, можете жить вместе со мной. Не очень уютно, зато, смотрите, какая благодать, сколько света и воздуха! Тут я готовлюсь к докладам, и сплю, и выступаю.
Орест Вениаминович вводил меня в курс дела с присущим ему юмором:
- Койка у вас будет шик-модерн, - говорил он, указывая на свою примитивную "раскладушку". - Одеяло из гагачьего пуха, - при этих словах демонстрировалось обыкновенное серое солдатское одеяло. - Трюмо всегда к вашим услугам, - он протягивал кругленькое карманное зеркальце.
И с деланной серьезностью он продолжал:
- Конечно, всякий рабочий кабинет немыслим без книжного шкафа. И шкаф у нас имеется. Вот он.
Цехновицер подвел меня к стене и открыл дверцу небольшого шкафа, внутри которого была мраморная доска с выключателями. В это сооружение Орест Вениаминович сумел втиснуть полочку, на которой в четком строю стояло десятка полтора книг и лежали пачки рукописей.
- Зачем вам таскать все с собой? Блокноты и прочий бумажный скарб вполне можете хранить здесь. Место надежное. Никто не догадается.
Я воспользовался гостеприимством Цехновицера, расположился в зале и занял чуть ли не половину этого оригинального книжного шкафа.
Мы сели в первом ряду, и я спросил:
- Что на флоте?
Цехновицер улыбнулся:
- Сейчас пойдем к нашему командарму. Он устроит нам пресс-конференцию, в пять минут - полный стратегический обзор.
- Командарму? - удивленно переспросил я, зная, что на флоте есть адмиралы, командиры соединений кораблей различных классов, командующие эскадрами, но командарм - фигура сухопутная.