А потом ему пришла мысль проехать по следам наступления и посмотреть цели, по которым вели огонь корабли эскадры. "Хорошо бы все это запечатлеть на пленку и приложить к отчетным документам", - подумал он и спросил совет у командира крейсера. Тот поддержал:
- Конечно, поезжайте. И возьмите с собой старшего лейтенанта Александровского. Он у нас заправский фотограф. Все снимет, все отпечатает. Вернется и расскажет личному составу.
Наутро крытый грузовичок подкатил к трапу. Сагоян и Александровский, прихвативший с собой фотоаппарат и запасные кассеты, двинулись в путь.
Грузовичок несся по Московскому шоссе к Средней Рогатке, взбежал на Пулковские высоты, откуда всего Несколько дней назад войска генерала Симоняка бросились в стремительную атаку. Тут был их исходный рубеж, начало победного пути…
У развалин Пулковской обсерватории сделали остановку. Вышли из машин, осмотрелись. Перед глазами лежало черное от пороховой гари снежное поле, такие же обожженные ряды немецких траншей, ящики со снарядами, разбитая техника.
Машина мчалась дальше. В морозной дымке виднелись постройки Красного Села, а дальше ясно выступали силуэты Дудергофских высот, откуда немцы варварски обстреливали улицы, площади, жилые дома, больницы…
Сагоян, сидевший рядом с шофером, держал на коленях карту. Не доезжая Красного Села, он дал знак водителю остановиться. Вышел. Вслед за ним из-под тента тут же появился Александровский. Стояли, осматриваясь кругом. Где же здесь командный пункт, по которому вела огонь корабельная артиллерия. Не может быть, чтобы произошла ошибка и десятки снарядов выпущены впустую…
Войска ушли далеко вперед, и кругом ни души. И вдруг, точно из-под земли, появился солдат.
- Товарищ, иди-ка сюда… - крикнул Сагоян.
Солдат подошел в нерешительности.
- Скажи, дружок, где тот дот, из которого немцы управляли войсками?
- А вы откуда будете? - заинтересовался он.
- С крейсера "Киров". Мы били по этому доту, хотим посмотреть, что получилось.
- Хорошо получилось, - многозначительно произнес боец. - Ножки и рожки от него остались. Пойдемте покажу. Мы разминировали местность, так что за безопасность ручаюсь…
Моряки шли за ним по узкой тропинке шаг в шаг.
Вдали виделось нечто похожее на горы металлического лома. Подошли ближе. Тут картина прояснилась: верхние железобетонные плиты вздыбились и торчком стояли, а вокруг них переплелись изломанные железные прутья…
- Должно быть, были прямые попадания снарядов и железобетонная коробка раскрылась, - заключил Сагоян.
Александровский неутомимо щелкал…
- А вот глядите и вещественное доказательство, - Сагоян поднял осколок снаряда. - Смотрите, наши, кировские…
Подошел Александровский.
- Разрешите я возьму для корабельного музея?
- Пожалуйста, пусть комендоры полюбуются своей работой.
Потом они вошли в подземелье, где еще валялись трупы немецких артиллеристов.
- Смотрите, тут была круговая оборона. Только ни одно орудие не уцелело. Все разбито и утонуло в цементной пыли…
Земля вокруг дота была перепахана снарядами и снег почернел, превратился в сажу.
- Значит, мы стреляли по всем правилам, - заключил Сагоян.
- Точно стреляли, - подтвердил солдат.
Все это Александровский запечатлел на пленку и теперь ходил вокруг развалин, собирая трофеи для корабельного музея, - немецкую каску, пробитую осколками, противогаз, магазин с мелкокалиберными снарядами…
Поехали вперед. По пути наступления встречали многих фронтовиков и не раз слышали похвалу в адрес морских артиллеристов.
Когда вернулись, на корабле их ждала приятная новость:
- Братцы! Пушки-то с Вороньей Горы прибуксировали на Дворцовую площадь. Пошли смотреть!
И все свободные от вахты во главе с Алексеем Федоровичем Александровским поспешили на площадь. Там у подножия Триумфальной колонны стояли разбойничьи пушки - огромные стальные чудовища с широко раскрытым зевом. И подле них - снаряды, величиной немного меньше человеческого роста…
В толпе ленинградцев, сбежавшихся посмотреть на это зрелище, слышались гневные слова.
- Хватит, порезвились!
- Всю Европу истерзали, разграбили. И у нас в Ленинграде думали поживиться. Билетики пригласительные на банкет в "Асторию" своему офицерью рассылали. Не думали, что так кончится…
Под ударами войск Ленинградского фронта сложная система укреплений, созданная немцами, рухнула в несколько дней. Вражеская блокада была сокрушена окончательно, и на солнечной стороне Невского проспекта, которая считалась опасной, теперь играли худые, истощенные дети.
Ликовали люди на набережных Невы. Первый раз Ленинград слышал победные залпы, и небо над ним расцвело огнями праздничного салюта.
Командиру зенитной батареи Алексею Федоровичу Александровскому и его комендорам за все время наступления не довелось сделать ни одного выстрела. Наша авиация полностью господствовала в воздухе. Зато в другом отношении зенитчикам повезло. Крейсер "Киров" оказался в центре праздника. Рокот морских зениток, как победная дробь, проносился над широкой рекой. И казалось, в этот незабываемый вечер со всех концов страны летели слова привета, обращенные к защитникам Ленинграда и к ним, морякам краснознаменного крейсера "Киров".
- Мы прожили трудное время, - рассказывал мне Алексей Федорович. - В апреле сорок второго нас бомбила немецкая авиация. Как на грех, погода в те дни стояла облачная, и самолеты неожиданно вываливались из облаков и бросали бомбы. Корабли наш был поврежден. Многих друзей мы недосчитались, особенно зенитчиков. А в январе сорок третьего нас постигло самое большое горе: погиб командующий эскадрой Валентин Петрович Дрозд…
Алексей Федорович опустил голову и смолк. Я его понимал. Это было горем не только для кировцев, в самую тяжелую пору сражавшихся под флагом боевого адмирала, но и для всего флота, Ленинграда, для всей нашей страны. Потеря невозместимая. Ведь флоту тогда так нужны были адмиралы с опытом, способные принимать быстрые безошибочные решения и проводить их в жизнь. Готовился прорыв блокады.
В те дни безмолвны были дали,
Все замерли: приказа ждали,
Чтоб двинуть бурю на врага.
Все на одном сходились слове:
Вперед! Все было наготове, -
писала ленинградская поэтесса Ольга Берггольц.
В Кронштадте стояли корабли эскадры, выполняя свою частную задачу - они стреляли по немецким батареям в районе Петергофа, сковали их своим огнем на время нашего наступления.
Черная, как жучок, "эмка" командующего эскадрой вице-адмирала В. П. Дрозда неслась по льду Финского залива. В густой морозной дымке едва выступали характерные силуэты острова Котлин, Кронштадтской крепости, увенчанной темным куполом собора.
Дорога эта часто обстреливалась. Приходилось объезжать воронки, полыньи или ледяные торосы. Путешествие было небезопасным, хотя на войне не знаешь, где подстерегает опасность…
Пройдя всю ледовую трассу, машина поднялась на берег и скоро подкатила на Рогатку, к постоянной стоянке кораблей.
Дрозд открыл дверцу и наказал водителю:
- Дел много… Возвращаться придется ночью. Так что заправься и часам к двенадцати будь в полной готовности…
Действительно, в обратный путь собрались уже к ночи. Командующий Кронштадтским морским оборонительным районом контр-адмирал Левченко, дружески расположенный к Валентину Петровичу, уговаривал задержаться: "Выспись, отдохни… Утро вечера мудренее". Дрозд только усмехнулся: "Отдыхать будем после войны, а пока надо в Ленинград, на корабли эскадры…" И протянул руку.
Он уезжал с двумя операторами из штаба флота.
- Вы садитесь вперед, будете у нас за штурмана, - Дрозд указал капитану-лейтенанту Яковлеву на место рядом с водителем. - А мы с вами, - он повернулся к капитану 3-го ранга Родимову, - пассажиры… Тронулись…
Темь непроглядная. Да к тому же мороз. А еще снегопад. Синие подфарники не спасают положения. В непрерывном мельтешении снежинок дорога едва угадывается. Кажется, только интуиция подсказывает человеку за рулем верное направление.
Машина идет медленно, на третьей скорости, то переваливаясь через ледяные бугры, то пробиваясь по снежной целине…
Водитель и "штурман" напряженно всматриваются в темноту, а сидящие на заднем сиденье увлеклись беседой, даже не замечают трудностей пути.
- Вот вы сегодня на собрании говорили нам о моральных силах. Да, это верно, но все же люди пережили голод, бомбежки и еще не ясно, что впереди, - рассуждал Родимов.
- Почему не ясно? Все ясно! Вы должны понять: победа под Москвой, Сталинградом и у нас здесь во многом меняет соотношение сил.
Дрозд затянулся папироской и продолжал со свойственным ему оптимизмом:
- Поверьте, мы с вами еще побываем в Европе. А уж что в самое ближайшее время немцам под Ленинградом капут - в этом вы можете не сомневаться…
Водитель, должно быть совсем потерявший ориентировку, застопорил ход и дрогнувшим голосом произнес:
- Не видно, куда едем, товарищ адмирал.
Дрозд глянул за стекло: тьма кругом. Впрочем, в этом не было ничего неожиданного. Почти всегда поездка в Кронштадт и возвращение обратно были связаны с какими-нибудь приключениями: то попадали под артобстрел и должны были маневрировать, а уж заехать в снег и плечом толкать машину считалось в порядке вещей.
Водитель повернул рычажок, вспыхнули две яркие фары, но даже они не могли пробить толщу снежинок, а главное - дорогу совсем замело. Впереди лежало сплошное белое поле. И ничего больше…
Легкий толчок… Что-то непонятное прошуршало под колесами… Машина врезалась в ледяную кашу и через дверцы внутрь начала просачиваться вода.
- Выходите! - резко и повелительно крикнул Дрозд.
Яковлев одним рывком нажал ручку и выскочил на лед. Остальные не успели опомниться… Машина, шумно сокрушая лед, быстро погружалась в полынью. Донеслись слова Дрозда, полные отчаяния: "Какая глупая смерть!" Это последнее, что услышал Яковлев.
…Человек стоял на льду. Один посреди снежной пустыни. И не мог двинуться, его мгновенно сковало, по всему телу разлился озноб. Хотелось крикнуть "Люди! Они погибли! Идите на помощь!"
А вьюга крутила, бесновалась. Найти людей, поднять тревогу - вот единственное, о чем думал капитан-лейтенант Яковлев в эти минуты.
Куда идти? Где люди? Хотя бы встретилась одна живая душа.
Не сразу пришло понимание, что лед раздробило взрывом вражеского снаряда - образовалась полынья; ее припорошило снегом и потому случилось это несчастье…
Сделав над собой усилие, он двинулся с места и пошел, думая только о том, как бы поскорее добраться до людей и призвать их на помощь.
Он блуждал всю ночь и только на рассвете, обессиленный, закоченевший, добрел до заставы и все рассказал.
К месту происшествия прибыли водолазы. Спустились в воду (глубины в этом месте небольшие) и без труда обнаружили машину по яркому свету фар.
Хоронили вице-адмирала Дрозда в Александро-Невской лавре, где покоятся останки великого русского полководца генералиссимуса А. В. Суворова. Тысячи людей стояли в скорбном молчании у гроба советского вице-адмирала - отважного участника первой схватки с фашизмом в Испании, достойно продолжавшего эту битву до своего самого последнего дня.
Вспоминали встречи с вице-адмиралом В. П. Дроздом, разговоры, повторяли каждое его слово.
22 февраля 1943 года радио донесло слова Указа Президиума Верховного Совета СССР:
"За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество наградить орденом Красного Знамени крейсер "Киров"…"
Моряки считали, что это в первую голову заслуга храброго адмирала, который "всем смертям назло" выводил корабль из "западни" в Рижском заливе, сражался в Таллине, проводил корабли из Таллина в Кронштадт, вместе с моряками пережил самые трагические дни вражеского наступления на Ленинград. Щемило сердце моряков. Не суждено было их любимому адмиралу увидеть свое детище, свой родной корабль под краснознаменным флагом.
Прошло более трех десятилетий со дня трагической гибели В. П. Дрозда. В Ленинграде в доме на углу Кировского проспекта и улицы Скороходова в квартире на третьем этаже, где Валентин Петрович провел недолгие годы, до сих пор царит благоговейная тишина. Все в этом доме, начиная с прихожей, сохранилось в том виде, как было при нем, будто он утром уехал на службу и скоро вернется. Адмиральскую фуражку с золотистым крабом, морские пейзажи, книги Валентина Петровича - все это бережно хранят вдова адмирала Людмила Михайловна и дочь Таня, необычайно похожая на отца, - та же улыбка, те же жесты… Только профессия не отцовская - она искусствовед, преподает в Высшем художественном училище имени Мухиной. Эта квартира не музей в традиционном смысле, здесь все живет своей жизнью: приходят моряки, друзья адмирала - их осталось немного, и те, кто знают о нем только по рассказам, тоже навещают этот дом. Присылают неожиданные подарки, вроде прозрачной коробки с горлышком от бутылки шампанского, по традиции разбитой о форштевень при спуске на воду большого противолодочного корабля "Вице-адмирал Дрозд".
Флотоводцы умирают, а корабли живут, в морях и океанах несут они бело-голубые вымпелы советского флота.
В Ленинграде я снова встретился с Вишневским. Его "штаб-квартира" помещается на тихой и малолюдной улице имени профессора Попова, в двухэтажном деревянном домике - одном из немногих домов такого типа, что случайно уцелели и не были во время блокады разобраны на дрова. Домик сохранился неспроста: это своего рода реликвия. Здесь в двадцатых годах жил художник Матюшин с женой Ольгой Константиновной. Квартиру Матюшиных посещали многие представители русской интеллигенции, в том числе А. М. Горький и В. В. Маяковский. Это было по душе Всеволоду Витальевичу. Чувствовалось, что он дорожил библиотекой и каждой вещицей, стоявшей в его комнате и напоминавшей о прошлом.
Как и все ленинградцы, Вишневский пережил немало трудных дней и подорвал свое здоровье. В 1942 году его свалила дистрофия, и он лежал в госпитале. Потом появились признаки гипертонии. Об этом мне рассказывала писательница Ольга Константиновна Матюшина. А сам Вишневский не имел привычки жаловаться.
За время нашей разлуки Всеволод Витальевич не изменил своей привычке, и меня, как человека только что приехавшего в Ленинград, он прежде всего подвел к карте и "вводил" в курс дела. Слушая его, я опять вспомнил "командарма". Да, Цехновицер хорошо понимал своего друга.
Увлеченно и с большой фантазией Всеволод Витальевич развертывал передо мной картину предстоящего наступления, хотя в действительности он знал не больше любого из нас.
Вечером моряки, офицеры Ленинградского фронта и работники искусства пришли в зал Выборгского дома культуры посмотреть новую пьесу Вишневского "У стен Ленинграда". И режиссер, и художники, и актеры - все беспокоились: как-то будет принят спектакль? Только автор сидел в кресле невозмутимо, точно это к нему не имело никакого отношения.
Поднялся бархатный занавес. Мы увидели хорошо знакомую картину боевой жизни защитников Ленинграда. Осень 1941 года. Морская пехота стоит на рубеже, стоит насмерть. Приближаются танки. Выбегает матрос: "Товарищи, танки нас атакуют!" Его обрывает командир бригады: "Не танки нас, а мы танки атакуем. Повторите!" Матрос повторяет громко, энергично. Танки приближаются. "Кто гранатами берется остановить танки?" Выходят четыре матроса. "Четыре матроса - четыре танка. Что ж, силы равные". Матросы обвязываются гранатами и бросаются навстречу танкам. Слышны четыре взрыва. Танки остановлены. На сцене то, что было в жизни. Снова встает пережитое два года тому назад.
А выходишь из театра, и перед глазами совсем другая жизнь. Нева очистилась от ладожского льда. Пыхтя, словно напрягая все силы, буксиры тянут баржи с лесом, легко скользят юркие быстроходные катера.
Весну встречает Балтика - счастливую весну освобожденного Ленинграда. Кажется, помолодели и люди, и корабли.
За 900 дней обороны Ленинград восполнил потери флота от бомбежек и вражеского артиллерийского огня. Рабочие города и моряки флота не только отремонтировали крупные корабли, но и построили сотни новых судов малого тоннажа. Их можно видеть на Неве: они выделяются свежей окраской.
После встречи с Вишневским мне не терпится скорее повидать и других своих друзей, с кем были прожиты самые трудные дни войны. Живы ли они? Где служат, чем занимаются?
И одна встреча приятнее другой. Все мои друзья рады тому, что выжили и победили. Правда, до полной победы еще далеко. Но вера в нее была еще больше…
ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ - ПОМЕРАНИЯ - БРАНДЕНБУРГ
1944-45 годы
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Я был свидетелем наступательных боев в районе между Финским заливом и Ладожским озером, разгрома крупной вражеской группировки на Карельском перешейке, боев за Койвисто, острова Бьерке, Пийсари, Теркарсари. В итоге линия фронта откатилась на северо-запад от Ленинграда на расстояние до ста пятидесяти километров.
Я не случайно начал этот раздел книги с рассказа об освобождении Таллина и боях в районе Паланги. Это были исходные рубежи для решительного броска на запад.
Мы ждали, когда, наконец, начнется наступление в Эстонии. Каждый день ходили в штаб фронта, использовали все свои корреспондентские связи и знакомства, пытаясь узнать день и час, когда это будет.
- Скоро, скоро, - заверяли нас офицеры оперативного отдела.
- Немножко терпения - и все станет известно.
Действительно, прошли считанные дни, и 19 сентября 1944 года войска Ленинградского фронта форсировали реку Нарову, нанесли удар по врагу севернее Тарту и перешли в наступление. Гвардия под командованием генерал-лейтенанта Симоняка, прославившаяся во всех крупных операциях Ленинградского фронта, теперь освобождает Прибалтику. Вместе с ленинградцами в боях участвует эстонский корпус генерал-лейтенанта Пэрна, родившийся в самые трудные годы войны. Немало дорог прошли воины-эстонцы, прежде чем вступили на свою родную землю.
Наступление развертывается с необыкновенной стремительностью. И это не мудрено, если учесть, что сразу после форсирования реки Наровы наши танки и самоходные орудия вырвались на равнину и пошли на полной скорости, растекаясь по дорогам Эстонии.
В одних местах они лобовыми ударами прорубают оборону противника, в других - обходят ее и оказываются в тылу у немецких войск. Но в том и в другом случае они стараются не задерживаться, идут вперед. Не нужно объяснять, почему они так спешат, если на броне танков белой масляной краской выведены призывные слова: "Вперед, к Балтийскому морю!", "Даешь Таллин!"
Днем и ночью они движутся по гладким грунтовым дорогам волнистой равнины мимо одиноких хуторов и небольших селений, мимо редких кустарников и ветвистых дубов, перевитых буйными побегами плюща.
При таком стремительном марше наша мотомеханизированная пехота едва поспевает за танками.
Раквере - последний узел сопротивления противника. Здесь он рассчитывал задержать наши войска и дать возможность немецкому гарнизону эвакуироваться из Таллина.