– Пап, мы сейчас с Маней в магазине были. Мы знаем, что ты недавно нам денег давал… Но там такие красивые джемперочки! И как раз на нас! Мы померили! Пап, ну выручи с деньгами! Нету?! А ты возьми на дорогу в Оптину отложенные! Обойдёмся мы без твоей Оптиной! Надоело уж каждый год одно и то же!
– А как же праздник? Пасха?
– Пап, отстань со своим праздником! Ты как будто не понимаешь, что мы молоды и хотим хорошо одеваться! Мать права, ты ничего не понимаешь в жизни! Ты… Ты… просто Муля какой-то!
Нюта хлопнула дверью. Маня молчала. Игорь, как во сне, достал коробку с документами, взял деньги, отложенные на Пасху. Протянул дочке. Маня взяла и молча вышла.
Игорь сел на пол, как когда-то много лет назад. Всё, всё было напрасно! Не смог! Не получилось у него ничего в жизни. И дочек не сумел воспитать. Он – плохой отец. Он просто мамуля, Муля. Глупый Муля-неудачник. У которого нет ничего. Никакого счастья в жизни нет. И уже не будет. Потому что он ничего не понимает в этой самой жизни. И его никто не любит.
Он прожил пару дней до Пасхи как во сне. Ходил на работу. И чувствовал себя роботом. В Оптину решил не ехать на Пасху. Всё стало каким-то бессмысленным. И сил не было. Он дошёл до своего любимого храма "Нечаянная Радость". Посидел на лавочке у входа. Заходить не стал. Не смог. Сидел и думал, что первый раз на Пасху у него не будет крашеных яиц. И кулича. И вкусных конфет. Денег нет. Да и покупать их больше не для кого. И не с кем встретить праздник. А раньше он сам всё готовил к Пасхе. И прибегали дочки. И это было очень хорошо и радостно – вместе с ними готовиться к празднику и встречать его.
Он вяло подумал: "Ну какой ты христианин… Ты не умеешь достойно переносить скорби. Ты впадаешь в уныние". Потом сам себе ответил: "Да, я впал в уныние. И мне очень плохо. И я плохой". Голова очень болела. И всё тело ломило. Пошёл домой, с трудом лёг, не раздеваясь. И провалился куда-то.
С трудом очнулся от звуков чужого голоса. Открыл глаза. Возле него сидел врач.
– У вашего отца грипп. Температура высокая, будете давать жаропонижающее, и вот рецепты ещё выпишу, надо что-то противовирусное. Пить больше жидкости.
Врач ушёл, и рядом остались Маня и Нюта. Его дочки. Вид у них был виноватый. Нюта помялась и сказала:
– Пап, прости меня… Ну папочка, прости меня, пожалуйста! Ты же самый лучший отец на свете! Я тебя люблю очень! Я даже не знала, как я сильно тебя люблю! И как мы испугались с Маней! Мы пришли – а ты лежишь как мёртвый… Не пугай нас так больше, ладно?!
А Маня сказала:
– пап? Всё, Нют, ему покой нужен. Пап, мы вот принесли всё, что нужно для праздника. Кулич купили. Смотри, какой красивый. Мы его в нашем храме "Нечаянная Радость" освятили. И деньги мы не истратили. На билеты до Оптиной оставили. Мы же всегда в Оптину пустынь ездим на Пасху. Мы же семья. Это ж наша семейная традиция. А традиции нужно поддерживать. Вот поправишься и поедем. На Светлую седмицу. Да,
Узкий поясок
Эту историю я не просто выслушала, а была её очевидцем. Так совпало, что оказалась я в городе своего детства и юности вместе со школьной подругой Инной. Я по делам приехала на несколько дней, а она маму навещала. Остановились мы обе у её мамы и провели там несколько дней.
Маму у Инны звали Надеждой, и была очень доброй и приветливой. Но был у неё один недостаток – она сильно пила. Инна свою маму оправдывала её тяжёлой неудавшейся жизнью.
И на самом деле, судьба у Надежды была – не позавидуешь. Родилась она в годы войны, отец погиб на фронте, так никогда и не увидев дочурку. Росла с пьющим отчимом. Когда девочке было шестнадцать лет, пьяный отчим пытался изнасиловать её, и Надя ушла из дома в общежитие. Школу толком не окончила, профессию не получила… Работала то посудомойкой в столовой, то уборщицей.
Не сложилась и семейная жизнь. Муж вскоре после свадьбы загулял, к юной жене относился с пренебрежением. А вскоре и бросил её одну с дочуркой без всякой поддержки. Надя растила Инночку одна, к дочке относилась хорошо. Покупала ей еду и одежду. А все оставшиеся копейки стала тратить на выпивку, забываясь после работы и топя в вине свою тоску по несложившейся жизни и своё женское одиночество.
Инна рано уехала из дома, выучилась, завела свою семью. Мать не бросала, навещала, помогала. Но та спивалась всё сильнее. И вот сейчас Надежда позвала дочку, чтобы попрощаться с ней перед смертью – разболелась она сильно и почему-то была уверена, что умирает, хоть ей и семидесяти ещё не было.
Когда мы зашли в квартиру, то Надежда встретила нас трезвой: ждала дочку, не хотела расстраивать. По обстановке видно было, что хозяйка маленькой квартирки – человек пьющий. Тем трогательнее было её старание скрыть свою страсть к вину, встретить нас радушно. Из старого шкафчика она достала такие же старенькие облупившиеся чашки, правда, ручки у чашек были отбиты. Но было понятно – это для гостей. Сама хозяйка пила чай из закопчённой кружки.
Я присмотрелась внимательней к Надежде, помнила маму подружки ещё со времён школы: милое и приветливое лицо, добрые глаза, но под глазами мешки пьющего человека, седые, кое-как подстриженные волосы, почти нет зубов, руки трясутся… А сейчас ещё и ноги болят, и желудок, и сердечко. Видимо, посадила сердце-то пьянством своим. Да, жалко человека…
Инна маме подарок привезла. Ей, узнав о болезни мамы, привезли с Афона поясок, освящённый на поясе Пресвятой Богородицы, и маслице из Ватопедского монастыря. А я как раз незадолго до этого, в Оптиной, стала свидетельницей, как такой же подарок муж жене с Афона привёз. Нужно сказать, что на Афоне в Ватопедском монастыре святого маслица обычно наливают совсем чуть-чуть, не как у нас, полный пузырёк. Поясок тоже – небольшая ленточка. Так вот, приехал муж с Афона и привёз жене эти святыни. А жена берёт в руки святое маслице, делает недовольное лицо и говорит:
– Как масла-то мало! Уж не мог побольше, что ли, привезти? Столько наливают? Экономят, видимо! А чего поясок такой маленький?!
А теперь я стала свидетельницей того, как Инна вручила такие же святыни своей маме. Надежда побежала мыть руки, а потом, чуть дыша, приняла пузырёк со святым маслом и прошептала:
– Это мне?! Господи, неужели это мне, такой грешнице, столько святого масла налили?! Доченька, счастье-то какое! А это что – поясок?! Ах, да это же целый пояс! На поясе Пресвятой Богородицы освящённый?! Да я же недостойная такого дара, доченька милая! Да как же я это одеть-то посмею?!
И она заплакала, неловко стирая слёзы кулачками и по-детски шмыгая носом.
– Понимаешь, – шептала мне вечером подруга на обшарпанной кухне, – сколько себя помню, я всегда испытывала к маме глубокую жалость. Вот не везло ей в жизни, и всё тут. Отчим – пьяница – надругаться хотел, муж бросил без помощи и поддержки. Профессии нет, куда работать устраивалась – везде всё шло не так. В счётном отделе обвинили её в краже, она ещё совсем молоденькой была, рыдала ночи напролёт, даже руки на себя наложить хотела. А потом нашли истинную воровку, она на другой краже попалась, а перед мамой и не извинились толком. В больницу санитаркой устроилась – отделение через год закрыли…
И так всю жизнь… А у неё ещё характер такой слабый… Вот бывают люди – как дубы. Или как берёзы. А её я всю жизнь представляю такой тоненькой осинкой – дрожит на ветру, клонится… Нет у неё опоры никакой в жизни… Сколько раз я её к себе взять хотела! Но она не едет… Знает ведь, что пьёт сильно и бросить не сможет… Вот и не хочет мне жизнь портить…
Оль, ну почему так? У некоторых людей всё хорошо в жизни складывается – и родители, и семья, и работа. А у моей мамы вся жизнь какая-то нескладная. Вот сейчас помирать собралась – и что? Как бы пьяная-то не умерла…
Почему вся её жизнь – как черновик? Почему не удалось ей реализовать ни доброту свою, ни отзывчивость? Характер слабый? Так ведь если человек слабый, то он не может стать сильным… В чём её вина? Почему она так несчастна?
Я молчала. Что я могла ответить? Потом пробормотала утешающе:
– Инна, ну вот она в тебе свою доброту реализовала, вырастила тебя… И ты её любишь. Ведь любишь? Ну вот… И потом: кому много дано, с того много и спросится, а кому мало дано, с того мало… Господь видит все обстоятельства жизни человека, у Него, может, к твоей маме и спрос другой – кто знает?
Утром Надежда вышла к нам задумчивой и серьёзной. Она медленно сказала:
– Доченька, маслом я, недостойная, помазалась и поясок посмела на себя одеть. И вот лежу я утром на кровати, а мне так отчётливо – голос не голос, мысль не мысль, не могу сказать, только, знаешь, доченька, а я ведь, похоже, некрещеная…
– Как это некрещеная, мам?! Никогда ты об этом не упоминала! А прошлый раз я приезжала, ты болела, так мы к тебе батюшку звали! Вспомни! Ты ведь соборовалась! Как ты могла вдруг вспомнить, что некрещеная?!
– Не сердись, доченька… А как одела я поясок и помазалась маслицем, так у меня всё в голове и прояснилось. Так прояснилось хорошо, понимаешь? Я до этого и не замечала, что в голове у меня как будто туман… А вот когда прояснилось, тогда и поняла… И знаешь, так вдруг ясно всё вспомнила! Детство, маму… Я когда родилась в сорок третьем, у нас в округе ни одного храма открытого не было. А потом я заболела сильно, а мимо деревни шёл старичок какой-то. Я вот сейчас вспомнила, как мама говорила, будто он пошептал надо мной что-то. Так ведь пошептал – это не окрестил?! И мне так ясно представилось, доченька, что некрещёная я.
– Ну, мам, вот это да! Вот это ты нас озадачила!
Стали мы с Инной думать, что делать. Позвонили в Оптину пустынь наставнику своему духовному; игумен А. – братский духовник, молитвенник. Спросили у батюшки, как поступить. Батюшка ответил, что помолится и на следующий день даст ответ. И действительно на следующий день отец А. твёрдо сказал, что крестить нужно маму.
Повели мы Надежду в храм, храм совсем рядом с домом, но она еле-еле дошла. Совсем занедужила… Священник вышел, глянул на неё и говорит:
– Помню я вашу маму, я ж её соборовал! Чего это вы удумали?! Как некрещеная?! Ну не знаю…
И к Надежде строго:
– Почему вы хотите креститься?
А Надежда вдруг кланяется ему в ноги и просит:
– Батюшка милый, окрести меня Христа ради!
Священник смягчился. Подумал ещё. Потом спрашивает:
– Веруешь ли в Пресвятую Троицу? Что такое Троица?
Мы с Инной испугались: что бабушка ответит? Всю жизнь пила, что там она может про Пресвятую Троицу сказать-то? А наша бабушка голос возвысила и твёрдо отвечает:
– Бог Отец, Бог Сын и Бог Дух Святой! Верую во Единого Бога Отца Вседержителя… – и начинает твёрдо Символ веры читать.
Тут и батюшка говорит:
– Мы вообще-то без огласительных бесед не крестим взрослых, но, принимая во внимание болезнь вашу… В общем, в субботу жду вас к часу дня на крещение.
Привели мы Надежду домой, а ей совсем плохо, мы с Инной боялись даже, что не дождётся она субботы, решили, если что, священника на такси привезти. Но ничего, дожила она до субботы и даже своими ногами в храм пришла, правда, кое-как, с нашей, с двух сторон, поддержкой.
Началось крещение, вот уже и в купель пора, а священник воду потрогал и расстроился: забыли алтарники воду-то подогреть в купели. Слышу, Инна маме шепчет:
– Мам, я в святом источнике в январе купалась, а тут вода всё равно комнатной температуры. Ты уж полностью окунись, ладно?
Смотрю, Надежда головой кивает, согласна, дескать.
Завели мы её в купель, батюшка её окунул трижды, а потом она чуть оступилась, а он решил, что бабушка сознание теряет. Испугался и подхватил её крепко. И мы с Инной подхватили. А она улыбается и говорит:
– Ничего, ничего, это я просто оступилась немножко.
А у батюшки, когда он её подхватывал, в руке ковш был. Он и забыл про него. А тут мы Надежду выводим из купели, а она так радостно и говорит:
– Ах, счастье-то какое! А и хорошо же вы, батюшка, меня ковшиком-то приложили! Это мне как раз по грехам моим подходит! Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
Мы все трое оборачиваемся, смотрим на нашу бабушку, а у неё на лбу прямо на наших глазах шишка такая здоровая растёт, и даже кожа рассечена немного ковшом тяжёлым. Священник аж за сердце схватился: сначала вода оказалась холодной, потом крещаемую по лбу приложил…
– Матушка, простите меня, я же вас ковшиком ударил!
– Батюшка дорогой, мне по моим грехам ещё больше причитается!
Вот так и окрестили мы нашу Надежду… Вышла она из купели, оделась, пошли мы из храма, слышим, за свечным ящиком старушка ворчит:
– Везёт же некоторым! В конце жизни окрестятся – все грехи им предшествующей жизни простятся, и чистенькими к Богу идут!
Инна с Надеждой улыбнулись только. Вышли мы на улицу, идём домой, уже к дому подходим, как поняли: а бабушка-то наша своим ходом идёт, без поддержки, да как идёт – чуть не вперёд нас летит!
Назавтра ещё раз сходили мы в храм: батюшка благословил Надежде причаститься. И снова она шла без поддержки, так, как будто выздоровела полностью.
Мы с Инной уезжали на следующий день, и Надежда напекла нам пирогов с картошкой. Она провожала нас на вокзале, долго махала рукой. А я смотрела на её помолодевшее лицо, ставшие ясными глаза и думала: "Да, Промысл Божий не обижает никого!"
Старица схимонахиня Мария (Стецкая)
Неслучайные случайности
История о том, как пришли ко мне воспоминания о схимонахине Марии (Стецкой), сама могла бы стать сюжетом для рассказа. Так много оказалось в этой истории неожиданных встреч и того, что я называю неслучайными случайностями, а на самом деле – проявлениями в нашей жизни Божьего Промысла.
Началась эта история с одного неспешного вечернего разговора в келье монастырской гостиницы Оптиной пустыни. Зашёл разговор о современной жизни, о том, как мало старцев и особенно стариц осталось на Руси. В безбожные годы прервана была преемственность старчества, закрыты почти все монастыри. Из женских монастырей только Пюхтицкий и оставался. И как же трудно сейчас обрести духовного руководителя! В общем, перевелись старцы.
Но одна из сестёр мягко возразила:
– Вы не там ищете. Есть и сейчас и старцы и старицы, но они скрывают свою духовную высоту. Искать старца или старицу нужно не в географическом пространстве, а в духовном.
– Что это значит?
– Духовно – с помощью молитвы. Иначе можно пройти мимо старца и не понять, что перед тобой старец. Духовное видит душевное, а вот душевное не видит духовного.
Все в келье примолкли.
А я вспомнила, как прожила пару месяцев в Киреевске, у келейницы старицы Сепфоры, схимонахини Анастасии, ухаживала за парализованной матушкой. Как много рассказывала мне мать Анастасия о старице, которая провела в этом маленьком городке Тульской области многие годы своей жизни. Мать Сепфора молитвенно стояла у истоков возрождения Оптиной пустыни и Клыково и умерла в 1997 году на сто втором году жизни. К ней за помощью и советом обращались игумены и протоиереи, тысячи людей испытали на себе силу её огненной молитвы, что как птица летела к Престолу Божию.
Но жила она очень прикровенно. Молитвенный подвиг свой скрывала. Была уже прозорливой старицей, схимницей, к ней приезжали иеромонахи, игумены, протоиереи, а соседи недоумевали: "Почему это к нашей бабушке Даше из Оптиной столько батюшек приехало?" Вот так можно жить по соседству со старицей и не узнать её.
И у меня возникло чувство, что не закончен наш разговор о старцах и старицах. Будет продолжение. Потому что ничего случайного не бывает.
И через пару дней в этой же келье познакомилась я с Ларисой, врачом из Калуги, которая, спустя некоторое время, пригласила меня приехать к ней в Калугу в гости. Приехать, чтобы услышать рассказ о старице нашего времени.
Обаятельная, милая женщина, Наталья Ивановна Щербакова рассказала мне о своей духовной матери, схимонахине Марии (Стецкой). Судьба этой старицы была удивительной, жизнь её протекала в русле Божьего Промысла. Наталья Ивановна попросила меня написать о старице. Мне и самой очень захотелось это сделать.
В беседе с духовным отцом, игуменом А., я сокрушалась, что нет у меня никаких свидетельств о жизни старицы, кроме рассказа одной её духовной дочери. А ведь этого мало! Чтобы писать о старице, нужны свидетельства многих людей.
– На всё воля Божия. Если есть воля Божия рассказать о старице, то Господь пошлёт людей, которые поделятся воспоминаниями о ней.
А на следующий день внезапно мне позвонила и попросила о встрече одна паломница, вместе с которой жили мы в келье оптинской гостиницы год назад. И вдруг:
– Оля, я завтра уезжаю домой, в Хабаровск. Ты тут за меня помолись, а я за тебя там свечку поставлю.
– Хабаровск? Света, а есть у тебя друзья в Комсомольске-на-Амуре?
– Есть. Подруга.
– Мне вот очень нужно про старицу узнать, схимонахиню Марию (Стецкую), сможешь?
– Попробую.
На том и расстались. Признаться, я думала, что, вернувшись домой, Светлана забудет о просьбе: после отпуска дела навалятся. К моему удивлению и радости, через неделю мне позвонили из Комсомольска-на-Амуре.
И пошли письма, сканированные документы, бандероли. Люди помнили о матушке и любили её. Потом последовали звонки из разных концов России: Москва, Орёл, Псковская земля. Я не успевала удивляться. А удивляться-то было нечему: когда Господь хочет, чтобы светильник не оставался под спудом, открываются все двери.
Вот так и смогла я написать рассказ об удивительной старице наших дней, схимонахине Марии. А если будет воля Божия, то, может быть, когда-нибудь и книга будет написана о матушке.
Детство и юность
Родилась мать Мария 3 апреля 1922 года в Орловской губернии. Родители её после свадьбы были вынуждены расстаться, так как отец отправился на заработки. По какой-то причине он задержался и не вернулся к обещанному сроку. Тогда свекровь стала выгонять из дома невестку как лишний рот. Молодая женщина в слезах пошла в церковь и долго молилась, прося заступничества Божией Матери. Когда, уставшая от долгой молитвы, она опустилась на лавку в притворе, в тонком сне увидела чудесное видение. Ей явилась Божия Матерь. Владычица Небесная утешила её и сказала, что муж скоро вернётся домой и что родятся у них три дочки. Особенно благословила беречь среднюю дочь.
Так всё и произошло. А средней дочкой и была Мария. Девочка росла, и любимым её занятием стала молитва. Совсем крошкой, она уходила в лес и молилась Богу в одиночестве. Так на ребёнке с младенчества проявилась печать избранничества Божьего. Мария росла и превратилась в невысокую, но красивую и стройную девушку: светловолосая, с серо-голубыми выразительными глазами, она привлекала к себе внимание. Но держала девушка себя строго, на танцы со сверстницами не ходила. Всё также любила молитву.
К началу войны Мария – выпускница педагогического училища. Она поступила в разведшколу в Туле, а после неё была отправлена на фронт. Прошла всю войну, которая для неё окончилась только в 1946 году в Кенигсберге.