В эти дни Гурьянов и Курбатов с головой ушли в кропотливую подготовку подпольной сети. В районе они работали давно, людей знали лично: партийный и советский актив, беспартийных учителей, агрономов, колхозных бригадиров, рабочих леспромхоза, крахмального завода и их многочисленные семьи. В каждом селе они всегда были желанными гостями, их наперебой приглашали в дома поужинать, заночевать, зная, что с ними всегда можно поговорить по душам, пожаловаться на непорядки, попросить помощи. Как бы ни был занят Курбатов, но, если кто-либо из жителей района останавливал его и просил "потолковать маленько", Александр Михайлович обязательно выполнял просьбу: тут же на дороге в палисаднике, возле кузницы терпеливо выслушивал "разговор" или заходил в избы, отвечал на все недоуменные вопросы, а что нужно - записывал в блокнот, чтобы потом "провернуть" в райцентре. Любили его и за то, что был он приветлив, отзывчив, никогда не повышал голоса, даже когда сердился, а главное - за то, что слов на ветер не бросал и все свои обещания выполнял точно и быстро.
"Если Курбатов пообещал - будь спокоен, все сделает", - говорили о нем все, с кем приходилось ему сталкиваться. "Душевный человек… Партийный!.. - говорили другие, вкладывая в это слово не только большое уважение к секретарю райкома, но и к партии, которую он представлял, от имени которой действовал. - Этот - партийный!.. Не обманет, не подведет…"
Такие же отзывы можно было слышать и о Гурьянове. Как только он приезжал в какое-либо село, его сразу же окружали люди и с огромным вниманием выслушивали каждое его слово.
Зная людей, их имена и фамилии, их особенности и характер, Курбатов, не копаясь в списках и учетных карточках, а лишь посоветовавшись с Гурьяновым, мог мысленно заглядывать в каждый сельсовет, в каждый населенный пункт и намечать почти безошибочно своих будущих помощников. "Этот не в меру горяч и вспыльчив - не подойдет… Этот готов выполнить любое задание, но излишне шумлив, да и болтлив не в меру - тоже не подойдет… Эта женщина спокойная, степенная, в глаза бросаться не будет. Она, пожалуй, пригодится для дела, с ней можно потолковать… А этот может струсить, хотя от предложения работать в подполье не откажется…"
Так, постепенно, пока еще сидя в своем кабинете, урывками встречаясь и советуясь с Гурьяновым, Курбатов "путешествовал" по селам района, выбирал подходящих людей, придирчиво взвешивал все их личные и деловые качества, их достоинства и недостатки, заглядывал в душу каждого, понимая, что любая ошибка с его стороны потом, когда придут оккупанты, грозит провалом порученного ему партией дела и может стоить крови многим подпольщикам.
Обо всем, что касалось его самого, он сейчас и не думал. Но о других обязан был думать и беспокоиться и заранее хорошо законспирировать подпольщиков, сделать их незаметными в массе населения, обезопасить от случайных и ошибочных шагов.
- Тяжелую мы с тобой ношу на себя взвалили, - говорил как-то вечером Курбатов, заглянув на "огонек" в райисполкомовский кабинет к Гурьянову. - Веришь, голова ходуном ходит, гудит, окаянная, сладу нет. Ночью заснешь на час-другой, так, понимаешь, во сне то же самое снится: подпольщики, явки, фашисты…
Все это Михаил Алексеевич прекрасно понимал и сам. Осунувшийся и молчаливый, слушая секретаря, он думал сейчас о том, что крахмальный завод так и не удастся эвакуировать, что водонапорную башню, в которую вложено столько труда, придется, наверное, уничтожить - не отдавать же ее врагу, что в некоторые села он еще не заглянул и надо туда с утра податься… Дел бесконечно много, а время идет, идет, и каждый новый день приносит все ту же тревожную, хватающую за сердце весть: враг приближается!
- Ты устал, Михаил Алексеевич? - спросил Курбатов, заметив серые тени на небритом лице Гурьянова.
- По правде сказать - устал. Только отдыхать некогда. Скот меня беспокоит. Не хочу, чтобы немцы нашим мясом угощались.
- Успеешь угнать?..
- Постараюсь… А ты на меня в обиде, что пока мало помогаю тебе? - вдруг спросил Гурьянов, которому всегда казалось, что он работает мало и должен делать вдвое и втрое больше. Эту скромность и стремление всего себя отдать порученному делу особенно любил в Гурьянове Курбатов, да и все знавшие председатели райисполкома.
- Нет, что ты!.. Делаем общее дело. Лишь бы результат был. Ну, до следующей встречи!..
- Будь здоров.
Бывало и так, что с утра Курбатов брал кепку, плащ и уезжал в села готовить "точки".
Вчера он весь день провел в деревне Белоусово. Побывав в сельсовете, поговорив с колхозниками, обойдя несколько знакомых семей и ответив на множество самых разнообразных вопросов, уставший от хождения, разговоров и нервного напряжения, Александр Михайлович, как бы по пути, навестил Степаниду Михайловну Губанову. Уже немолодая, седеющая женщина со строгим выражением лица и крепкими рабочими руками ткачихи, она подметала пол в горнице и сердито стряхивала веник. Увидев на пороге Курбатова, Губанова выпрямилась и певуче проговорила:
- Здравствуй, товарищ секретарь. Заходи, гостем будешь.
- Спасибо, Степанида Михайловна. Посижу маленько, отдохну, если не возражаешь.
- Садись, садись… - Степанида всем говорила "ты". - Что-то я тебя давно не видала.
- Занят по горло… А уж попал в Белоусово, решил тебя навестить.
- Небось дело какое у тебя или просто так, старуху приветить решил?
- И приветить и о деле поговорить…
- Ну что ж… Можно и о деле… Только скажи раньше, фашист еще далеко?
Курбатов, присев к столу, не опустил голову под пристальным взглядом Губановой и ответил ей прямо и твердо:
- Недалеко, Степанида Михайловна… Совсем недалеко.
- Что ж ты, секретарь, теперь делать будешь? - спросила она в упор.
- Я-то?.. Мне дело найдется… А как ты?.. Уедешь или уйдешь куда?..
Степанида, не отвечая, поставила на стол крынку с молоком, положила на тарелку кусок свежеиспеченного хлеба, несколько яиц и пододвинула все это гостю.
- Ешь, секретарь… Подкрепляйся… - продолжала она и только после этого, выждав еще минуту, сказала: - Уходить?.. Нет, не собираюсь… Стара уже.
- А фашистов не боишься?..
- Может, и боюсь. Только от боязни проку мало. Я человек рабочий и кланяться им не собираюсь. А прожить - может, и проживу как-нибудь.
Она сурово сдвинула брови, поджала губы, поправила волосы на затылке и добавила твердо и решительно:
- Нет уж… Останусь дома и буду тебя дожидаться. Авось не заставишь себя долго ждать и опять в гости пожалуешь. А не ты - так "Гурьяныч" заглянет.
- Что ж, можно и так… В гости к тебе я, конечно, опять приду… И при фашистах, и после того, как Советская власть вернется…
- Ах, вот как!.. - коротко бросила Степанида, уловив смысл слов секретаря райкома. - Ну, если и при фашистах придешь - так мой дом для тебя всегда защитой будет. И Михаилу Алексеичу об этом скажи.
- Спасибо, Степанида Михайловна, большое спасибо… Только уж если приходить, так чтобы не зря.
Губанова оперлась локтями о стол и, пристально глядя в лицо Курбатова, предложила:
- Знаешь что, Александр Михайлыч… Я баба простая, и разговор со мной простой и короткий. Говори свой интерес, а я, что смогу, всегда сделаю. Ты ведь меня не первый день знаешь.
- Хорошо, товарищ Губанова, - согласился Курбатов, радуясь, что так скоро подошел к главной цели своего посещения. Слова "товарищ Губанова" прозвучали сухо, официально и вместе с тем торжественно.
- Поручайте, товарищ Курбатову - в тон ему ответила женщина. - Губанова не подведет.
Больше часа еще находился Курбатов в избе Губановой. Он договорился с ней, что она, не выказывая своей неприязни к фашистам, начнет высматривать и запоминать, какие части гитлеровских войск будут проходить через Белоусово и в каком направлении, разузнавать места расквартирования штабов, расположения орудий и огневых точек, выяснять настроения жителей, запоминать фамилии тех, кто с ненавистью встретит немцев, и тех, кто пойдет к ним в услужение.
- Значит, так, Степанида Михайловна, - негромко говорил Курбатов, - твой дом вроде как местом явки станет и для моих связных, и для связных партизанского отряда. Не возражаешь?
- Отчего же. Коли надо, так и будет.
- Укрыть людей сумеешь?
- Уж я-то схороню, ни одна живая душа не увидит.
- Смотри, Степанида Михайловна. Сама понимаешь, на что идешь.
Губанова ничего не ответила на это предупреждение, пригладила рукой волосы и предложила:
- Выкладывай дальше, секретарь, что еще-то надо А стращать нечего, я не пужливая.
И Александр Михайлович продолжал наставлять Губанову, подчеркивая, что ее главная задача, главная цель - осторожно, исподволь вести работу среди населения, внушать односельчанам уверенность в скорой победе Красной Армии и возвращении Советской власти, раздавать надежным людям или подсовывать во дворы, в избы листовки, газеты, сводки Совинформбюро, которые будут доставлять в Белоусово связные от Курбатова или Гурьянова.
- А как же я его узнаю, связного твоего? - спросила Губанова.
- Договоримся так. Если кто придет от меня, он скажет: "У вас сапог, хоть рваных, продать не найдется?" Ты ответишь: "Мужика в доме нет и сапог нет". Тогда присланный передаст привет от Михайлыча или от Алексеича, и ты будешь знать, что это - связной. Ну как, запомнишь? - спросил Курбатов, невольно любуясь суровыми, строгими чертами лица этой женщины.
- Не беспокойся. Запомню.
- Отлично. Если кого приметишь, пригодного для нашего дела, сообщи. Тебе же легче будет с помощниками.
- Это как сказать… Там видно будет. Но ты надейся и не сомневайся…
Курбатов крепко пожал жесткую руку ткачихи и вышел от нее с чувством облегчения и радости. Первый шаг сделан, первая "точка" поставлена. Лиха беда начало.
В Белоусове ему довелось встретиться еще с одним человеком - стариком Шаховым, который жил на окраине села вдвоем с женой. Завидев Курбатова, Шахов, старый солдат, воевавший с немцами еще в империалистическую войну, не то серьезно, не то шутя взял под козырек и не без ехидства спросил:
- Отступаем, товарищ начальник?
- Всему свое время, - уклончиво ответил Курбатов. - Придет время, и наступать будем.
- Так, может статься, вам для будущего наступления какая подмога нужна?
Шахов уже опустил руку и испытующе поглядел на секретаря райкома. Крепкий жилистый старик с темным морщинистым лицом и хитро прищуренными глазами, он отличался ехидным нравом и привычкой к крепкому соленому слову. Но ехидный нрав, иногда досаждавший председателю сельсовета или какому-нибудь неопытному районному работнику, и не всегда уместное ворчанье старика были только шелухой, под которой пряталась добрая, умная и преданная душа советского человека. Шахов был одним из самых рьяных активистов села Белоусова и не раз выполнил просьбы и поручения Гурьянова и Курбатова. И хотя зачастую с "местной властью" в селе он не ладил и критиковал порядки в сельсовете и правлении колхоза, все же за колхоз "болел нутром" и не раз говорил, что Советская власть - правильная власть, а партия "за всех крестьян и рабочих печется денно и нощно".
"А почему бы не использовать и Шахова?" - подумал вдруг Курбатов и сказал:
- От подмоги, Василий Иванович, мы никогда не отказывались. Только чем ты помочь сумеешь?
- Я-то?.. Старый солдат?.. - Шахов, казалось, обиделся и тяжело, шумно задышал, - Эх, Михайлыч, человек ты золотой, секретарь стоящий, а Шахова, видать, еще плохо знаешь. Да я… да мне бы…
- Постой, не кипятись, - прервал его Курбатов. - Я ведь не хотел тебя обидеть. Жена дома?
- Нет, ушла в лес за хворостом.
- Тогда зови в избу, там и потолкуем.
Василий Иванович Шахов стал второй "точкой" Курбатова в Белоусове. Он обещал прятать у себя партизанских связных, собирать "военную информацию", показывать дорогу на Москву попавшим в окружение советским бойцам и вообще помогать, чем только сможет.
- Вот хорошо, что я тебя встретил, - удовлетворенно сказал он Курбатову. - Теперь я тоже вроде мобилизованный. А уж я присягу знаю. Не зря буду небо коптить да немцам в рожи заглядывать.
- И я очень рад, - признался Курбатов, который встречу с Шаховым расценил как доброе предзнаменование. Вот они, простые советские люди, которые не хотят склонять головы перед фашистами и готовы с ними бороться, не щадя своей жизни. Сердце захлестнула горячая волна уважения и признательности к Шахову, когда тот, прощаясь, предложил:
- Дай-ка я тебя, Александр Михайлыч, обниму и поцелую. Не тебя обнимаю, а власть Советскую и партию нашу. Иди, дорогой, и действуй… А Шахов не сдрейфит… Даст бог, еще свидимся…
На следующий день, приехав в село Ивашковичи Трубинского сельсовета, Курбатов быстро договорился со своим давнишним товарищем по профессии беспартийным учителем Толпинским. Тот, выслушав предложение Курбатова, ответив коротко, но твердо:
- К твоим услугам, Александр Михайлович. Рассчитывай на меня.
В деревню Ступинка Трясского сельсовета через два дня переселилась Мария Григорьевна Жигачева, инструктор райкома партии. Уроженка Ступинки, прожившая почти всю жизнь в Угодско-Заводском районе, она поселилась у родственников, сообщив им, что к старости ее одолели болезни и ей "пора и на печке полежать". Курбатов условился с Жигачевой, что ее брат, энергичный и авторитетный в селе мужик, встретит немцев с почетом и даже, если удастся, станет старостой. "И немцы будут довольны, - решил Курбатов, - и ты будешь в безопасности, и мы выгадаем".
План Курбатова одобрили Алехов, Мякотина и Гурьянов, понимавшие, что в лице Жигачевой, если ей удастся законспирироваться, они будут иметь опытного партийного работника-массовика, а ее брат, возможно, пригодится для помощи партизанам.
День за днем, неделя за неделей… Впрочем, теперь работники райкома, да и все жители прифронтового Угодско-Заводского района считали время не днями, а часами. Где-то недалеко шли бои, гитлеровские войска рвались к Москве, и люди с жадностью читали каждое сообщение в газете, ловили каждый слух о положении на фронте, тревожно прислушивались к гудению самолетов в ночном небе и к далекой, похожей на гром канонаде. Некоторые рыли ямы, прятали в них свое домашнее добро и, стыдясь самих себя и своих детей, сжигали в печках книжки, журналы, плакаты и даже фотокарточки родственников, ушедших в Красную Армию. Иные по нескольку раз в день выходили на дороги, долго стояли, наблюдая, как идут во встречном потоке советские войска и разношерстные толпы беженцев, и, должно быть, решали, как быть: бросать ли все на произвол судьбы и уходить к Москве и за Москву или все же оставаться на месте: чему быть - того не миновать.
Прошло не так уж много дней, а Курбатов и Гурьянов с гордостью могли сообщить райкому и Серпуховскому окружкому, что в восемнадцати населенных пунктах района уже осели свои люди, оставившие незримую, но надежную цепочку партийного подполья. "Свои глаза, свои уши, свои сердца", - думал Курбатов, еще не представляя себе толком, как практически он и Гурьянов будут связываться с "точками" и руководить ими тогда, когда в села нахлынут оккупанты, зазвучит там чужая речь и застучат сапоги фашистских солдат, подбитые железными подковками. Всем сердцем жаждал он, чтобы этого не случилось, чтобы Красная Армия не допустила врага до родного района, но понимая, что этот трудный час вскоре пробьет, пытался представить себе и ночевки в лесу, и тайные встречи с подпольщиками - всю новую, еще не изведанную жизнь, полную опасностей, тревог и неожиданных испытаний.
Как-то на улице Угодского Завода Курбатову попался навстречу местный учитель Лавров. Невысокий хмурый старик лет под шестьдесят, с седой, почти всегда опущенной годовой, неразговорчивый, малообщительный, он многим казался человеком обиженным и даже враждебно настроенным. Некоторые жители за глаза называли его кулаком. На это были свои основания.
В прошлом Лавров проживал в Крыму и имел там собственные виноградники, которые он потом, кажется, продал, а может быть, их у него отобрали - никто ничего толком не знал, а доискиваться до истины не было нужды. Но угодчане, прослышавшие об этих виноградниках (целы плантации!..) и наталкивавшиеся на упорное нежелание учителя завязывать соседскую дружбу, окрестили его кулаком.
Лавров преподавал в сельской школе русский язык и литературу, но, кроме того, хорошо знал немецкий язык и, бывало, наезжая в Калугу или в Москву, покупал в букинистических магазинах книги на немецком языке и пополнял ими свою домашнюю библиотечку. В свободные вечера, водрузив иа нос старенькие очки, он читал эти книги - и сентиментальные романы из жизни немецкого бюргерства, и стихи и поэмы Шиллера и Гете, - уносясь в далекий мир прошлого.
С Курбатовым у Лаврова издавна установились сдержанные, но вполне корректные, даже дружелюбные отношения. При всей своей нелюдимости и нежелании сближаться с людьми старик охотно делился с бывшим коллегой, ставшим секретарем райкома, сведениями о немецких "новинках", вернее, "старинках", которые ему удавалось добывать, и даже однажды затащил Александра Михайловича к себе в дом и продемонстрировал ему всю свою библиотеку.
Лавров и Курбатов поздоровались и разошлись. И тут-то у Александра Михайловича родилась мысль о том, чтобы привлечь Лаврова к подпольной работе, использовав и его "кулацкую" характеристику, и его знание немецкого языка. Во враждебность Лаврова Курбатов не верил, как педагога, ценил и вообще считал его неплохим человеком. Конечно же, старик из Угодского Завода никуда не уедет, с немцами сможет установить хорошие отношения и даже пойти к ним на службу. Да, да, на службу - не в роли учителя, а в роли хотя бы переводчика. Почему бы не устроиться ему в какой-нибудь немецкий штаб, или в комендатуру, или в гестапо переводчиком! Такой переводчик, если захочет, сможет оказать немало услуг партизанам и подпольщикам.
Посоветовавшись с Гурьяновым, Курбатов в тот же вечер постучался в дверь дома Лаврова. Старик, церемонно поклонившись, провел неожиданного гостя в небольшую комнату, заваленную книгами, и, как всегда, не поднимая головы, предложил садиться.
- Не помешал? - спросил Курбатов, усаживаясь на скрипучий стул.
- Нет, почему же… Просто удивлен. Обычно меня начальство вниманием не балует.
- А вы не считайте меня начальством… Хотя, честно признаюсь, пришел к вам по делу.
- Я так и предполагал. - Лавров закашлялся и, пока кашлял с шумом и хрипом, искоса наблюдал за гостем. - Значит, по делу?
- Да, Николай Иванович… Мы с вами старые знакомые, я всегда уважал и ценил вас и вот теперь в трудное, лихое время хочу обратиться к вам за помощью.
- Гм… гм… Я же кулак, а может, даже антисоветский элемент… Так, кажется, про меня некоторые изволят выражаться?
- Все это - чепуха! - твердо сказал Курбатов. - Вы же знаете, что мы этой болтовне не верили и никогда вас не беспокоили. А теперь эта болтовня может и пригодиться.
- Понимаю, - медленно протянул после некоторой паузы Лавров. - Бывший кулак, поклонник немецкой культуры - кому же, как не ему, ждать от фашистов милостей, чести и почета!
- Вы угадали. Именно так я и думая.
- А не думали ли вы, уважаемый Александр Михайлович, что я все же русский, советский человек и мне моя земля, моя Родина дороже фашистской чести, будь она трижды проклята!
- Я в этом абсолютно уверен… Иначе не пришел бы к вам.