В тот день, вернувшись в барак, я взяла пайку хлеба и, дождавшись темноты, пролезла через дырку в стене и скрылась в лесу. Потом мне рассказывали, что действительно гестаповцы допрашивали многих. Ничего не добившись, выстроили всех и заставили стоять навытяжку целый вечер и всю ночь, пока не выдадут виновников. Но, к чести девушек, никто меня не назвал.
Весь следующий день я просидела в лесу, а ночью прошла через мост и отправилась дальше. По дороге встретила еще одну беглянку, украинку Марию из Днепропетровска. Она была уже взрослая, замужняя женщина, ее пригнали сюда на работу, а дома осталось двое детей. Она очень волновалась, только о них и говорила.
Теперь мы шли вдвоем. Днем прятались в лесах, ночью добывали себе пищу: где картошки наберем и огурцов, где свеклы или брюквы. Так и перебивались…
Мы решили: пройдем Германию, Польшу, а там и до Родины близко. Перейдем линию фронта - и мы дома. Так думали мы и тешили себя надеждой…
Но все оказалось куда сложнее. Осень, лили дожди, с питанием было очень тяжело. В лесу сырость… После двухнедельных мытарств, добравшись до Польши, где-то в районе Кракова, мы больше не выдержали - голод одолел, - завидели человека, на вид крестьянина, и обратились к нему. Он спросил: "Кто вы такие?" Мы объяснили. Он приветливо улыбнулся. Мне было стыдно за лохмотья, висевшие на плечах вместо одежды, и босые ноги. Ведь не объяснишь, что мы прошли не одну сотню километров, прятались в лесах, ели траву, листья, пили болотную воду. А тут, встретив такого приветливого человека, я подумала: "Наконец-то нашлась добрая душа".
Он по-отцовски взял нас за плечи, повел в дом, на столе появилась обильная еда: В первые минуты мы стеснялись. "Ешьте, дочки", - настойчиво повторял он. Видя, что мы смущаемся, он куда-то исчез. "Какой тактичный человек", - подумали мы и жадно набросились на еду.
Гостеприимный хозяин, ушел ненадолго, скоро он вернулся, притом не один - с двумя полицаями. Я вздрогнула. Хозяин даже не посмотрел в нашу сторону. Ушел в другую комнату и больше не показывался. "Русише партизан", - услышала я, получив при этом несколько крепких ударов. Повели нас в ближайший полицейский участок, заперли на замок в разных комнатах. На другой день меня вызвали на допрос: "Откуда ты?" "Из Польши, - отвечаю, - тут недалеко лагерь угнанных из России, я пошла в лес и заблудилась".
Я врала, путалась. Они поняли это и принялись меня избивать, а я твердила свое.
Так же точно вела себя и Мария. На этот счет у нас была договоренность еще раньше: всячески заметать следы…
Как немцы ни пытались, а не смогли выведать, откуда и кто мы такие. Тогда нас отправили в тюрьму. С двумя сопровождающими полицаями посадили в поезд в отдельное купе, закрывающееся на замок, и повезли в Гамбург. И надо же было случиться такому совпадению: я попала в ту самую камеру, в которой долгие годы сидел Тельман. Эту камеру все знали - от стражи до заключенных… Тюрьма находилась за высокой стеной, даже неба не видно… Здесь были суровые порядки. Опять начались допросы. Я молчала, твердила свое: "Была в лагере в Польше и заблудилась…" "Врешь, откуда убежала? Говори!" - требовал следователь.
Недели через три собрали очередную партию арестантов, меня втолкнули в машину. В массе людей я увидела свою подругу Марию.
Нас увозили. Куда? Мы сами того не знали. Увозили в неизвестность…
Зоя Козинец видела лагеря смерти. И там обретала жизненный опыт. Слишком дорогой ценой. Но и там люди понимали, что даже в неволе они не одиноки, никакие издевательства и пытки не могут подавить силу духа и чувство братской солидарности.
Но близился час освобождения. Уже доносились громы артиллерии. Гитлеровцы спешно загоняли узников в товарные вагоны, и черные эшелоны мчались по Европе. А в вагонах томились люди, сломленные голодом и болезнями, на каждой станции выносили десятки трупов. И Зоя металась в бреду, ей казалось, что видит Севастополь, мать, подруг детства…
Однажды, когда эшелон с узниками проходил через Прагу, фашистам не хватило сил для проверки составов, и они пригнали на вокзал чехов и заставили выгружать из вагонов умерших узников. Здесь оказалась и Мария Кудрнова - чешская патриотка, участница Сопротивления. Она вошла в один из вагонов, набитых узниками, и среди трупов заметила девчонку. Склонилась над ней - та еще дышала. Мария начала ее тормошить и, зная немного русский язык, тихо сказала: "Лежи, не шевелись, девочка. Сейчас тебя вынесем". Зою положили вместе с трупами на носилки и покрыли рогожей. Фашист, руководивший работами, посветил фонариком и скомандовал носильщикам: "Шнель! Шнель!" Так вместе с трупами выгрузили Зою на платформу, а ночью чехи переправили ее к себе домой.
И тут опять выручила дружба. Совсем незнакомые люди стали для нее родными, приняли в ее судьбе самое горячее участие, помогли встать на ноги.
В майские дни 1945 года, когда началось Пражское восстание, Зоя вместе с приютившей ее семьей вышла на баррикады и с оружием в руках сражалась против фашистов.
Борьба продолжалась несколько дней. Силы были слишком неравные. Чешские патриоты решили просить помощи у советского военного командования.
"Руде Армада! В Праге поднято восстание чешских партизан. Пришлите летаков або танков", - передавали они по радио.
Однако партизаны не были убеждены, что этот призыв услышан и, главное, понят. В разгар боев на баррикадах стали искать людей, знающих русский язык.
Тут-то и нашли Зою. Привели на радиостанцию, которую с трудом удерживали партизаны, и ее тревожный голос зазвучал в эфире: "Внимание Красной Армии! В Праге поднялось восстание чешских партизан. Пришлите самолеты и танки!"
…Вечером в штабе раздался телефонный звонок по ВЧ, и командующий 3-й танковой армией генерал Рыбалко узнал голос командующего фронтом Конева.
- Опять Прага просит о помощи, - сказал он. - Сначала обращались на чешском языке, теперь на русском, женщина непрерывно повторяет одно и то же: "В Праге восстание чешских партизан, пришлите самолеты и танки…"
- Мои радисты тоже слышат эту женщину. Все время она просит о помощи. Должно быть, там тяжкое положение…
- Несомненно! В Чехословакии миллионная армия немцев. Сами понимаете… Надо торопиться, Павел Семенович, - с тревогой сказал Конев.
- Машины заправляются. К ночи начнем движение. Прямо на Прагу!
- Ускорьте по возможности. Каждая минута дорога…
- Есть, товарищ командующий!
Рыбалко, которому уже несколько раз докладывали радисты о женском голосе, взывающем о помощи, после разговора с командующим проникся еще большей тревогой за то, что происходит в Праге. И стал торопить подчиненных…
Он был убежден, что выбор сделан правильно. Туда нацелен танковый корпус генерала Новикова.
Лихие танкисты комбрига Драгунского, за одну ночь преодолев большое расстояние, утром вошли в Прагу, и среди тысяч людей, высыпавших на улицы с цветами, была и та девушка, голос которой звучал в эфире.
Зоя Федоровна от природы скромный человек. Она тогда затерялась в толпе пражан. Кончилась война. Она вернулась в Севастополь, погрузилась в обычные дела и заботы. А в газетах писали о безымянной героине Праги. Ее разыскивали многие годы.
Случайная наша встреча позволила мне узнать о судьбе этой женщины.
ТЕ, КТО УХОДИЛИ ПОСЛЕДНИМИ
Летное поле было перепахано бомбами и снарядами, и уже нельзя было признать в этом обугленном, дымящемся, разрытом глубокими воронками, располосованном клочке земли аэродром.
Склады горели, и скелеты зданий зловеще чернели на рдеющей полосе заката. Голоса людей тонули в шуме запущенных моторов последних самолетов-штурмовиков. Выполняя приказ командования, они покидали Севастополь, забирая всех, кого могли забрать - экипаж разбитого самолета и нескольких механиков.
- Остальным придется остаться, - сказал командир полка и обвел взглядом нестройную шеренгу.
Каждый докладывал о себе, в том числе и эти трое, прожившие все 250 дней в одной землянке, связанные службой и дружбой:
- Старшина Белый!
- Авиационный мастер Штеренбоген!
- Техник Пельник!
Командир обнял каждого и, не сказав ни слова, побежал к самолету, на ходу натягивая шлем.
Через несколько минут самолеты оторвались от земли и, сделав круг, пошли к морю.
Земля дрогнула, раздался взрыв - рухнули скелеты зданий. Люди упали на землю. Широкий, кряжистый старшина Белый сорвал с головы бескозырку и зарылся в нее лицом. Комья земли и щебня, подхваченные взрывной волной, посыпались на него.
Когда он поднялся, двое его товарищей сидели на земле. Он подошел к ним:
- Что делать, ребята?
Белый смотрел на них и словно не узнавал Штеренбогена, всегда веселого человека, остряка, который сейчас, насупясь, помалкивал, и небольшого ростом, с мальчишеским выражением лица Пельника, что молодецким здоровьем, не отличался, зато в проворстве рук с ним никто не мог поспорить: двести бомбочек ввернет в кассеты и провожает самолет на штурмовку. А фронт рядом, не успеет Пельник оглянуться - летчик вернулся обратно. И ловкие руки ввинчивают новые две сотни бомб. Бывало в сутки до десяти вылетов, вот и посчитай, сколько бомб проходило через его руки…
Еще два дня назад они, как обычно, снаряжали самолеты на штурмовку с верой, что Севастополь выстоит и победит. К вечеру им зачитали приказ об оставлении Севастополя и о том, что все имущество нужно уничтожить. Проводив самолеты на Большую землю, они начали небывалый аврал. Над аэродромом грохотали взрывы. Не от вражеских бомб и снарядов. Уничтожались остатки боеприпасов и все ценности, которыми не должен воспользоваться противник.
Уцелела одна-единственная полуторка. Молодой шофер с вихрастым чубом, загорелым лицом, на котором сверкали белые зубы, уроженец Севастополя, не зная устали, носился по фронтовой дороге к крутому отвесному берегу, сбрасывая в море все, что не успели подорвать. Люди дивились выдержке и терпению парня, а он летал вихрем туда и обратно, туда и обратно…
Наконец все, что могло представить ценность, подорвали или похоронили в море. Осталась полуторка. Шофер подогнал ее к обрыву, включил скорость, сам ловко выскочил из кабины. Машина полетела вниз - парень провожал ее долгим взглядом…
Трое друзей, надеясь уйти с последними катерами, держались вместе. Путь от аэродрома до причалов Казачьей бухты не так далек в обычных условиях. А тут начался такой обстрел, что в пору отлежаться бы в каком-нибудь укрытии. В такие минуты хотелось быть ближе к товарищу, знать, что ты не один.
На минуту задержавшись, Михаил Штеренбоген сказал:
- Ребята, обидно так, по-глупому, отдать концы. Давайте ловчее, бежим в одиночку. Иначе не видать нам причала…
Пробираясь в одиночку, они собрались в глубокой воронке. Молча лежали притаившись, пока земля дрожала от близких взрывов, а когда утихло, старшина Белый отряхнулся, вытер потный лоб и спросил:
- Что делать, братва?
- Вперед, к причалу, - откликнулся Штеренбоген.
- Другого пути нет, - подтвердил молчаливый Пельник.
- Ладно. Пошли! Не скопом, по-одному, - напомнил старшина, поправил бескозырку и первым выбрался из воронки.
За ним последовали Пельник и Штеренбоген.
Так, от воронки к воронке, от куста к кусту, они добежали до высокого обрывистого берега. Внизу открылась панорама бухты. Люди толпились на берегу. Два катера - морские охотники - не могли принять всю массу бойцов, и всем троим стало ясно, что рассчитывать не на что.
- Может, попробуем? - неуверенно предложил Пельник.
Белый махнул рукой:
- Только нас там не хватало!
- Ничего. Стоит только уцепиться…
- Разве на клотик залезешь, для тебя там место приготовили! - усмехнулся Штеренбоген.
А тут снова начался сильный артиллерийский обстрел. Сначала несколько пристрелочных снарядов легло недалеко от причалов, и за ними обрушился настоящий огненный смерч.
Трое лежали, припав к земле. Сквозь разрывы до них доносился гул моторов катеров.
Огневой налет кончился так же внезапно, как и возник.
Друзья поднялись и молча стояли на берегу, прекрасно понимая, что для них есть только один путь - в море. Но катера ушли. Других кораблей нет и, возможно, не будет. Но и оставаться здесь - значит попасть к немцам в лапы! Одна эта мысль рождала волю и энергию…
И может быть, по старшинской привычке - держать бразды правления в своих руках и, если нужно, продиктовать свое решение - Михаил Белый показал на маяк и сказал:
- Там морской наблюдательный пост. Я бывал не раз, видел шлюпки, катера. Может, на наше счастье, застряла какая-нибудь посудина. - И, заметив в глазах друзей искру надежды, скомандовал: - За мной!
Цепочкой пробирались они вдоль берега, торопились, и ноги сами несли их все дальше вперед.
И наконец вот он, маяк. Ходили вокруг, искали какую-нибудь шлюпку. Увы, все плавучие средства теперь превращены в обломки, щепки, мусор…
Они умаялись, во рту пересохло, и больше всего хотелось пить, а на берегу моря не было и капли пресной воды. Жажда томила, ни о чем, кроме воды, не хотелось думать. Им казалось, что где-нибудь поблизости есть колодец. Обшарили весь дворик, колодца так и не нашли. Зато попался на глаза бензиновый движок с радиатором водяного охлаждения.
- Тут наверняка есть водица, - сказал сметливый Штеренбоген и протянул руку к кранику.
Краник заржавел и не поворачивался. Михаил ударил железкой, и краник открылся. Пельник, подставив фляжку, терпеливо сидел на корточках. Только зря. Вытекли считанные капли воды. Он встал, чертыхнулся и плюнул на всю эту затею. Даже смочить губы не удалось.
Тем временем совсем стемнело, выглянула луна, море озарилось голубым светом, и Белый увидел какой-то странный предмет на воде.
- Шлюпка! - воскликнул он и стал быстро раздеваться. - Я попробую пригнать ее к берегу.
Он с разбегу бросился в воду и поплыл. Друзья следили за каждым взмахом его сильных рук, еще толком не зная, шлюпка это или некое деревянное изделие с потопленного корабля. Вскоре донесся голос Белого:
- Шлюпка-а…
Друзья обрадовались, Михаил Штеренбоген разделся и поплыл ему на помощь…
Шлюпка качалась на волнах. Теперь две пары рук толкали ее, а вытащив на берег, все были разочарованы: в днище зияла пробоина, у самого форштевня вырваны две доски. Одним словом, не шлюпка, а разбитое корыто.
- Что же делать, и это счастье. Возьмемся за ремонт! - так решил Белый.
Теперь оставалось найти материал для заделки пробоины.
Ночь подгоняла. Темнота - единственное спасение. Затишье давало возможность сосредоточиться. Они знали, как только начнет светать, трудно будет отплыть от берега: их тут же обнаружат, полоснут одной пулеметной очередью - и конец.
А пока землю и море окутывала густая темень - надо успеть.
Все, что удалось найти в дворике маяка - просмоленные доски, пакля, - было пущено в дело. Среди хлама нашли и добротные весла.
И вот шлюпка спущена на воду, и все трое размещаются в ней, готовясь к далекому неизвестному плаванию.
Старшина Белый взмахнул веслами, шлюпка на несколько метров подалась вперед…
В то же время за кормой послышались торопливые шаги, из темноты донесся хриплый, приглушенный голос:
- Подождите, я с вами, моряки!
Подбежав к шлюпке, человек бросил свой вещевой мешок на дно, а затем, подхваченный сильными руками, забрался в нее и сел на банку.
- Ты откуда? - спросил старшина.
- Из пехоты, с частями прикрытия отступал. Дай, думаю, побегу к маяку, может, кто из наших остался, захватят…
- Полезай на корму, а то грести тяжело, - сказал Белый.
- Сейчас, браток, перелезу.
Солдат перебрался на корму, лица его они не разглядели, и лишь по слабо вздрагивающему голосу можно было понять, что и он тоже хватил лиха.
Над ними было бархатистое небо, усеянное звездами. Вдоль всего побережья сверкали разрывы снарядов. И время от времени вырывались каскады трассирующих пуль.
К счастью, луну закрыли облака, и шлюпка укрылась во мраке. Зато четверо все видели: орудийные вспышки, луч немецкого прожектора, нервно прощупывающий берег.
Белый и Пельник сидели на веслах. С каждым новым рывком уходили они дальше в море. Им казалось, что оторвись они подальше от берега - и там все будет намного проще.
- Ребята! Открылась течь, вода поступает! - сообщил Белый.
- Ничего, сейчас мы с ней управимся, - откликнулся Штеренбоген.
И пока двое гребли, двое других - Штеренбоген и боец Георгий Селиванов - каской и ботинками принялись вычерпывать воду.
Штеренбоген, занятый своим делом, наклонился за борт и вскрикнул точно ужаленный:
- Мина!
И только они успели осушить весла, как действительно по правому борту, совсем недалеко от шлюпки, проплыло раскачиваемое волной черное круглое чудовище…
Гребцы нажимали на весла, а вода просачивалась в шлюпку, и она тяжелела, теряла плавучесть и ходкость. Выбившись из сил, Михаил Белый бросил весла и сплюнул от досады:
- Ни черта не тянет! Придется, ребята, вернуться, найти какое-нибудь укромное место, проконопатить корпус и в ночь уходить. А то ведь, если утро застанет нас на воде, с берега шарахнут из пулемета - и поминай как звали…
Все молчали, глядя с опаской в сторону берега: там по-прежнему вспыхивали зарницы, сверкали огненные трассы, метались лучи прожекторов. И больше всего им не хотелось идти назад. Только вернись в это пекло - обратно не вырвешься. Все способные сопротивляться наверняка ушли из Севастополя.
Так думали четверо в шлюпке, уже не двигавшейся вперед, а лениво переваливавшейся, на волне.
Выглянула луна, и на серебристой дорожке, протянувшейся вдаль к горизонту, Пельник заметил какой-то неясный предмет, раскачивающийся на воде, дрейфующий в сторону открытого моря.
- Ребята! Смотрите, что там такое? - торопливо произнес он.
Белый взялся за весла и стал усиленно грести.
- Братцы, шестерка! - не унимался Пельник.
- Не каркай раньше времени! - осердился старшина.
И когда они подплыли, то убедились, что впрямь счастье улыбнулось им. Вполне исправная шестерка, сухая, с уключинами, веслами, мачтой и даже куском парусины, висевшим на ней, раскачивалась на воде. Должно быть, кто-то вот так же, как они, добирался до кораблей, а потом бросил шлюпку на волю волн. Пусть плывет, может, кому и пригодится…
И она действительно пришлась как нельзя кстати.
Захватив свой несложный скарб, они перелезли в новую шлюпку.
Старшина протянул Пельнику самую большую ценность - наган:
- На, спрячь!
Пельник погладил рукоятку нагана, завернул его в тряпку и бережно положил под решетку.
Теперь они усиленно гребли в сторону открытого моря. Коротая летняя ночь была на исходе. Звезды таяли в вышине, темнота рассеивалась, и на востоке обозначилась пока слабая алая полоса. Над водой висела туманная дымка. И хотелось одного: чтобы туман продержался подольше.
Быстро светало, а туман еще держался, и шлюпка, будто под молочным колпаком, все дальше удалялась от берега.