Но вот косые лучи солнца прорвались сквозь туманную завесу, она стала редеть, растворяясь в прозрачной голубизне воздуха. При свете наступающего дня старшина осматривал шлюпку и думал: "Да, нам здорово повезло. Это не то старое корыто, что могло продержаться час-другой, а потом неизбежно - как топор на дно… Тут корпус крепкий, надежный. К тому же полное оснащение. На таком суденышке не страшно пуститься в открытое море".
Пока он думал об этом, окончательно прояснилось, вдалеке открылся берег: черные дымы по-прежнему вились над Севастополем, и по воде доносился неясный гул.
В небесной синеве тоже было неспокойно. Где-то в вышине гудело, рокотало и словно пело на разные голоса. И когда появился вражеский разведчик, Белый понял: такой визит ничего хорошего не сулит. Он скомандовал: "Под банки!" Все четверо упали на дно, прикрылись парусиной, создав видимость, будто это одна из многих брошенных шлюпок.
Самолет покружил, покружил и ушел в сторону берега. А гребцы поднялись, заняли свои места и налегли на весла.
В эти часы было не до еды и даже не до питья, хотя жажда мучила все сильнее. Попеременно садились на весла и налегали изо всех сил, понимая, что надо уходить дальше. Глаза были по-прежнему обращены к далекому извилистому берегу, который почти утонул в мареве, как будто затерялся, только белая головка Херсонесского маяка поднималась над водой.
К вечеру Михаил Белый бросил грести, окинул усталым взглядом товарищей и понял, что они тоже вымотались, так же голодны, страдают от жажды.
- У кого что из еды есть, выкладывай! - объявил старшина. И первым потянулся к своему вещевому мешку, вытряхнул на деревянную решетку содержимое.
Рядом с банкой свиной тушенки Штеренбоген положил пачку галет, Пельник протянул горбушку хлеба и еще сухари. Солдат Георгий Селиванов, или просто Жора, как стали его называть друзья, поставил фляжку.
- С водой? - спросил Белый.
Тот кивнул.
- Ну, значит, живем…
Трое лежали на банках и ждали приглашения не то к завтраку или обеду, а может, к ужину…
- Пока откроем банку с тушенкой, - сказал старшина. - Каждому по бутерброду и два глотка воды.
Никто не возражал. И вообще, можно ли было пускаться в рассуждения после двух суток голодания! Малюсенькие ломтики хлеба с тушенкой - вот вся еда, что называется, на один зуб - только растравили аппетит и вызвали неудержимую жажду. Старшина подносил каждому фляжку со словами: "Не больше двух глотков".
Штеренбоген лежал, закинув голову, и с тоской смотрел в небо.
- Эх, не ценили мы жизни, - в раздумье говорил он. - В магазинах всего было вдоволь, а человек устроен так - все ему чего-то не хватает… Сейчас бы шницелек с жареной картошечкой, - прищелкнув языком, добавил он.
- А я бы уху испробовал, - подхватил Пельник.
Тут послышался сердитый окрик старшины:
- Прекратить разговоры о жратве!
Штеренбоген сделал уморительную гримасу:
- Товарищ старшина, не надо волноваться. Помните, у Пушкина есть такие строчки: "Мечты кипят, в уме, подавленном тоской, теснится тяжких дум избыток". Так это наши мечты кипят насчет того, чтобы закусить. Понятно?!
Старшина бросил сердитый взгляд:
- Кипите на здоровье, все равно никакой еды сегодня не будет!
- Спасибо за ценное сообщение, - с ухмылкой отозвался Штеренбоген и смолк.
Тем временем шестерку развернуло и понесло к берегу, а грести уже не было сил. И что тут делать?!
- Поднять парус! - сказал старшина. - Ветерок попутный.
Подняли мачту, с обеих сторон укрепили ее вантами. С трудом растянули бесформенный кусок парусины - и шестерка заскользила по волнам, как на крыльях. Уходили все дальше от берега навстречу неизвестности. И еще у всех жила слабая надежда: авось появятся наши корабли, заметят и примут на борт.
Старшина Белый понимал, что такое путешествие не на день и не на два. Даже если все сложится хорошо, то и тогда путь до кавказских берегов займет неделю - не меньше.
А если это действительно так, то нужна настоящая корабельная организация. И он разделил свой маленький экипаж на вахты: двое бодрствуют, управляя рулем и самодельным парусом, двое отдыхают. Если можно назвать отдыхом лежание на банках под палящим солнцем и непрерывную болтанку, при которой катишься с одного борта на другой.
Так они шли на своем утлом суденышке, измученные, голодные, мечтающие о крошке хлеба и нескольких глотках пресной воды.
Шли первый день…
Шли второй день…
Шли третий день…
Шли четвертый день…
Днем определялись по солнцу, ночью - по Полярной звезде. Конечно, все делалось на глаз, приблизительно.
Был пятый изнурительный, долгий день пути. Никто уже не питал надежды на встречу со своими кораблями: кругом билось море, и только море, широкое и бесконечно однообразное. Оно наскучило этим непрерывным бегом волн и непрекращающейся болтанкой, затуманивающей сознание и вызывающей чувство безысходной тоски.
Пельник с Селивановым умаялись, неся вахту под палящим солнцем, чувствовали себя, как на жаровне, ни к чему нельзя было прикоснуться, даже дерево и то обжигало. Сидели в трусах: Пельник - на руле, Селиванов - у паруса. И ни голод, ни жажда не доставляли им таких адских страданий, как этот огненный шар, непрерывно висевший над головой и превратившийся в орудие пытки. В первые дни плавания кожа на их плечах и спинах покраснела, затем начала шелушиться; теперь она продубилась, стала желто-шоколадной, огрубела и напоминала футляр, в который втиснуто израненное тело.
С трудом коротали они дневные часы, мечтая о тучах, дожде, буре, о чем угодно, лишь бы унялось небесное светило да спала испепеляющая жара.
Сумерки быстро переходили в темноту. Ночь приносила желанную свежесть, прохладу, но все равно было не до отдыха. При мысли, что как раз в темноте могут быть всякие неожиданности, расслабленные дневным зноем нервы опять напрягались, обострялись слух и зрение, сердце билось в тревоге…
Маленький глазастый Пельник не выпускал из рук рулевое весло, прислушивался к монотонному рокоту волн. Вдруг он встрепенулся, привстал.
- Смотри, что это?! - окликнул он Селиванова, сидевшего под парусом.
Тот ничего не ответил: ему никогда ничего подобного видеть не доводилось.
Между тем в самом центре лунной дорожки сначала ясно вырисовался пологий хребет, а еще через несколько мгновений показалось все длинное узкое тело, и теперь Пельник понял, что это вовсе не чудовище, а самая обыкновенная подводная лодка с рубкой, выступающей горбылем. Ее появление было столь неожиданным, что он в первую минуту растерялся, не зная, что делать, и стал окликать своих товарищей. Слабые, обессиленные, они медленно поднимали головы. А увидев подводную лодку, насторожились, кто-то приглушенно спросил:
- Наша или немецкая?!
- Кто ее знает… - ответил Белый и бросился спускать парус.
"Ох, если бы наша! Тогда конец страданиям", - думал каждый, с опаской выглядывая из-за борта и мысленно представляя встречу с нашими моряками. Но там откинулся рубочный люк, на палубе, как тени, мелькнули силуэты подводников, проскользнули к пушке, начали ее поворачивать, и с попутным ветром донеслась лающая немецкая речь.
"Скорее уходить!" - вот мысль, которая сейчас владела Белым и его спутниками. Они перебросили парус на другой борт и, резко изменив курс, стали удаляться от опасности, благо шлюпка находилась в затененной стороне и немцы не могли ее увидеть, а наши мореплаватели долго наблюдали за ней, пока она не погрузилась снова.
Появление вражеской лодки насторожило. С восходом солнца старшина Белый принял от Пельника вахту, выдал по последней галете, каждому досталось по глотку пресной воды. И тут сам собой возник разговор, как дальше жить, чем питаться, чтобы не свалил голод.
Михаил Штеренбоген, еще совсем недавно раззадоривавший всех воспоминаниями о шницелях с жареной картошечкой, теперь вдруг выдвинул новую идею:
- У нас есть ремни. Они из кожи. А кожу можно есть… Слыхали?
- Попробуй укуси… - недоверчиво отозвался Шора Селиванов.
- Конечно, так не укусишь. А если размочить в соленой воде - совсем другое дело.
- Как ты будешь его мочить?
- Очень просто. Закрепим шкертиком, выбросим за борт - и пусть тянется за шлюпкой. Через сутки как миленький размокнет… - убеждал Штеренбоген так, будто ему одному все уже известно.
- Ну ладно, попробуем, - согласился старшина. - А вот как быть с водой - уму непостижимо. О пресной воде нечего и думать, хотя бы морскую воду остужать - и то счастье.
Тут и Штеренбоген призадумался. "Холодная вода на порядочной глубине, - казалось, сам с собой рассуждал он. - Значит, надо ее добыть. Как же это сделать?"
"Да, как это сделать?" - думал каждый.
Штеренбоген был поглощен размышлениями. И вдруг его лицо озарилось: "Придумал! Нашел!"
Михаил взял алюминиевую фляжку, отвинтил пробку, понюхал:
- Спиртом пахнет, совсем здорово!
Привязал к фляжке уключину и на пеньковом конце выбросил ее за борт. Фляжка скрылась, ушла на глубину. Через несколько минут он потянул фляжку обратно, припал губами к горлышку, пропустил несколько глотков воды и замотал головой. Вода оказалась теплой, соль оседала на языке.
- Вода с поверхности! - определил Михаил, нахмурясь.
Он думал: что же еще сделать? Неужели так они и будут голодать да к тому же давиться омерзительно-теплым соленым раствором? Глаза бы не глядели на это море, синее, манящее со стороны, а вместе с тем не облегчающее тяжкой участи людей, а что-то затаившее против них…
Ему пришла в голову еще одна мысль, но, прежде чем объявить о ней во всеуслышание, он решил испытать: все было, как и в первый раз, только к пробке он привязал бечевку и, когда фляжка ушла на большую глубину, выдернул пробку. Быстро вытянув посудину, Михаил отпил из горлышка, не удержался, воскликнул:
- Теперь то, что надо! Прошу…
Все по очереди пригубили фляжку, добытую с двадцатипятиметровой глубины, и подивились смекалке своего товарища.
- Живем! - обрадовался старшина. - Холодненькая и спиртягой отдает…
- Ну, насчет спиртяги ты загнул малость, - заметил Штеренбоген, хотя сам прекрасно понимал, что эти слова сказаны старшиной для поддержания бодрости своих ослабевших спутников.
Плохо ли, хорошо ли, выход из положения, кажется, был найден: даже морская холодная вода хотя бы на время снимала сухость во рту.
Ну а чем питаться? Как поддержать силы, тающие с каждым днем?
В разговорах между собой они главным образом рассуждали о еде, вспоминая обильные и вкусные обеды на аэродроме. Даже старшина уже не перечил, а то и сам вспоминал кока, работавшего до войны в ресторане.
- А ты пробовал пироги с грибами? - спрашивал Пельник. - Мамаша каждую субботу тесто ставила, и каких только пирогов не напечет!..
Штеренбоген терпеливо слушал рассказчиков, а под конец вставил свое острое словцо:
- От поэзии к прозе - один шаг. Давайте-ка наш ремешок испробуем…
И все прекрасные воспоминания ушли разом, а перед глазами на банке лежал ремень, целые сутки волочившийся за шлюпкой. Сжимая нож длинными худыми пальцами, Штеренбоген с усилием разрезал ремень на мелкие кусочки. Все с вожделением и надеждой смотрели на черные квадратики. Казалось, только они и могут спасти от голодной смерти.
Как положено, старшина первый снимал пробу. Он взял самый маленький квадратик и, поморщившись, принялся жевать. Потом к новой пище потянулись все остальные. Они сидели и лежали; их челюсти работали, как жернова, но просоленная кожа хотя и казалась мягкой, эластичной, однако ничем не отличалась от резины - разжевать ее было невозможно… И после долгих усилий они поочередно выкинули жвачку за борт.
Никто из них не сетовал, понимая, что ни старшина, ни Штеренбоген тут ни при чем.
Начинался шестой день. Михаил Штеренбоген нес вахту. Он сидел на банке в трусах, тельняшке, изнывая от жары, время от времени ложился грудью на борт и спускал голову в воду. Становилось прохладнее, а через полторы-две минуты лицо опять обжигало солнце, волосы склеивались и твердели. Тело ныло в болезненной истоме. Опять тянуло к воде. И вот, уже не первый раз перекинувшись через борт, протянув руки вперед, Штеренбоген совершенно непроизвольно схватил и зажал в ладони что-то скользкое, студенистое. Он выбросил свою находку на банку и крикнул:
- Ребята, медуза!
Старшина, сидевший на руле, встал, наклонился: прозрачная слизистая масса, похожая на студень, лежала на банке. Двое подвахтенных тоже вытянули головы.
- А что, если ее испробовать?! Ведь морское животное, в ней есть какие-то соки жизни, - сказал Штеренбоген и вопросительно посмотрел на старшину.
Тот поддержал:
- Конечно, давай пробуй!
Не долго думая, Штеренбоген разрубил медузу на четыре части и, не дожидаясь, пока его товарищи поднимутся и приложатся к неизведанному блюду, первый ухватил губами кусок слизи, поморщился и выплюнул за борт. Однако сознание того, что это единственно возможная еда, заставило его побороть отвращение и искать способ, как бы съесть эту медузу. Он снял тельняшку и, зажав в нее медузу, начал ее высасывать…
- Теперь порядочек… - сообщил он товарищам, глотая то, что называл соками жизни.
Остальные тоже стянули тельняшки и последовали его примеру, заботясь о том, чтобы поддержать свои убывающие силы.
Все одобрительно отозвались о еде, добытой Штеренбогеном:
- Здорово ты, Миша, придумал, - сказал старшина, проглотив положенную ему порцию. - Только аппетит разбудил. Как мы будем ее добывать? Ведь, никто не может держать растопыренными руки и ловить ее, подлую!
Штеренбоген выдвинул свой план:
- На носу будет сидеть наблюдатель. Как увидит медузу, тут же доложит, и кто-то должен прыгнуть за борт.
Старшина Белый выразил опасение:
- А шлюпка уйдет вперед, и мы из-за этой проклятой медузы кого-нибудь недосчитаемся…
- Надо сразу спускать парус и стопорить ход, - пояснил Штеренбоген.
Все пришли к выводу, что стоит попытать счастья…
Жора Селиванов, как самый слабый, был назначен наблюдателем.
Проходили часы, а медуз как будто и не бывало. Но вахту продолжали нести настойчиво, терпеливо.
Наконец ослабевшим голосом Селиванов известил, что слева по борту появилась медуза. Белый прыгнул в воду. Он схватил ее, пытаясь зажать, но в кулаке осталась лишь маленькая горсть слизи. Стало очевидно, что такой способ охоты за медузами ничего не даст.
- Был бы сачок… - заметил старшина.
- Мечты, мечты… - тяжело вздохнул Штеренбоген. Он снял с себя тельняшку, разложил на банке и долго над ней колдовал, завязывал какие-то узлы. Подняв тельняшку над головой, он объявил: - Вот это и есть сачок! А ты, Жора, смотри в оба. Как только увидишь медузу - сигналь.
Стало вечереть, над морем полыхал огненно-красный шар, уходивший в воду. В это время Жора подстерег плывшую навстречу большую прозрачную шляпу медузы, похожую на мыльный пузырь, и крикнул. В ту же минуту дежурный пловец Штеренбоген кинулся в воду и поплыл - в руке была зажата тельняшка.
Медуза очень скоро оказалась за кормой и быстро удалялась.
- Давай жми! - кричали ему из шлюпки.
Штеренбоген, догоняя ее, изловчился, забросив сачок вперед, накрыл медузу и теперь беспокоился, чтобы она не выскользнула из мешка, а все, находившиеся в шлюпке, следили за ним, тревожась, что шлюпка ушла слишком далеко и как бы это не привело к несчастью. Был сделан резкий поворот, ветер подхватил шлюпку и понес, но никак не удавалось славировать и подойти к пловцу вплотную. А между тем было видно, что он уже выбился из сил и нуждается в помощи, хотя заветный сачок держит в зубах, боится выпустить…
Тогда Пельник схватил спасательный круг и с размаху бросил в воду. Штеренбоген схватился за него. Так вместе с кругом и сачком в зубах его подняли в шлюпку.
Всем стало ясно, что только счастливый случай помог спасти товарища. И они решили больше не рисковать, а дежурному пловцу привязывать к поясу страховочный конец и не отпускать человека далеко от шлюпки…
Пошли восьмые сутки. Утром, как было заведено, сменилась вахта. Двое членов экипажа, усталые после бессонной ночи, подложив под голову вещевые мешки, свалились на решетку в тень от паруса. Кругом билось все то же соленое море с нестихающим шумом волн, покрытых узенькими полосками пены. И безоблачная синева неба распростерлась над водой. Все четверо настроились на этот рокочущий шум моря и не могли сразу отличить посторонний звук. Только когда темная точка вынырнула откуда-то из-за горизонта, они разом воскликнули:
- Самолет! - хотя не знали, чей он - наш или немецкий.
Старшина приказал прятаться под банки. С опаской выглядывая оттуда, ой рассматривал самолет, который держал курс прямо на шлюпку, и опознал в нем амфибию МБР-2 - наш морской ближний разведчик на поплавках, с красными звездами на фюзеляже.
- Ребята! Наши летят! - крикнул он что было силы.
Все вскочили и размахивали руками, давая понять, что это свои - севастопольские…
Самолет снизился и пролетел над шлюпкой. Теперь особенно ясно выступали большие красные звезды на плоскостях; они казались живым приветом с родной земли, которая, вероятно, совсем близка для крылатых посланцев и очень далека для этих четырех мореходов, измученных зноем и истощенных голодовкой.
Самолет развернулся и летел почти на бреющем… Один из летчиков высунулся из кабины и сначала показал почему-то рукой на запад. Непонятно почему. Ведь шлюпка должна идти на восток… А на следующем заходе держал в руках фотокамеру и, должно быть, снимал.
- Ребята! Помощь пришла! - радовался старшина и, когда самолет, сделав прощальный круг, помахал крыльями и скрылся, сказал: - Раз они нас нашли и сфотографировали, значит, скоро опять прилетят. Будем ждать в этом районе. Паруса долой!
Вахтенные спустили парусину, и шлюпка легла в дрейф, мерно покачиваясь на волнах. Все лежали в блаженном состоянии, устремив глаза к небу и чутко прислушиваясь к привычным шумам моря в надежде, что вот-вот самолет вернется.
Время перевалило за полдень, близился вечер. Самолет не возвращался.
А на море свежело, подул северо-западный ветер - верный предвестник непогоды, - разгулялась волна. Дальше дрейфовать было опасно. Опять подняли парус и легли курсом на восток…
Ветер крепчал, рвал парусину, шлюпка сделалась неуправляемой и могла каждую секунду перевернуться.
Старшина спустил парус, приказал Пельнику занять место рулевого и объявил аврал: трое принялись крепить по-штормовому предметы, находившиеся в шлюпке. Затем Белый и Штеренбоген сели на весела.
Солнце скрылось в тучах, вокруг потемнело, и только пена отчетливо выделялась на гребне волн, обгонявших шлюпку. Ветер и брызги хлестали Пельнику в лицо, трудно было управлять веслом, которое дергалось, рвалось из рук, точно какая-то дьявольская сила притаилась там за кормой.
"Неужели не прилетят летчики? Ведь на них только и надежда…"
Пельник не сводил глаз с Белого и Штеренбогена. Они гребли изо всех сил, в конце концов поняли, что это бесполезно, стали слегка подгребать, помогая своему рулевому. А еще он видел в носовой части Жору Селиванова, свернувшегося клубочком в своей набухшей от влаги солдатской шинели.