Из телеграммы Ленина Раковскому в Киев 18 апреля: "Насчет военных задач еще раз напоминаю важнейшие две задачи: прорыв через Буковину и взятие Ростова".
Последний рывок на Ростов не давался Южному фронту, части его втянулись в затяжные бои на Донце и Маныче, а тыл разъедало восстание. Лучшие силы были брошены на его подавление, но подавить не могли.
Вопрос о подавлении восстания и в целом о разработке новой политики по отношению к казачеству стал со всей серьезностью. Курс, взятый партией по этому вопросу, не был чем-то статичным, неизменным, он менялся в зависимости от конкретной исторической ситуации.
Заявление члена ЦК Г. Сокольникова на пленуме Центрального Комитета 16 марта 1919 г. о том, что "пятерка" на Дону не соответствует своему назначению, было передано на рассмотрение бюро ЦК, но никаких организационных выводов по отношению к "пятерке" не последовало, видимо, Оргбюро ЦК, занимавшееся этими вопросами, сочло деятельность Донбюро в общем правильной. Как считали некоторые политработники, "непосредственных крупных политических ошибок в деятельности Донбюро не было. Донбюро можно обвинить, что оно недостаточно боролось с перегибами, допускаемыми местными властями…".
Существенно отразились на общем положении на Дону решения VIII съезда партии о союзе с середняком.
25 марта 1919 г. Сырцов телеграфировал в ревкомы: "Цека пересмотрел свою директиву и предписывает партийным работникам приостановить проведение массового террора. Совершенно не применять ничего, что может обострить отношения и привести к восстанию.
При невозможности вывезти продукты нет необходимости их отнимать и нервировать население. Изъятие отдельных вредных контрреволюционеров, конечно, необходимо".
Отменялись приказы об образовании полковых трибуналов, о конфискации у казачьего населения повозок с лошадьми и фуража, о конфискации седел. В тот же день приказ № 545 по Южному фронту разрешил "временное хождение так называемых Донских 10 и 25-рублевых кредитных билетов, с тем, что они подлежат обмену на общегосударственные денежные знаки в срок, который будет объявлен особо".
Однако все эти "послабления" стали делом временным. 8 апреля 1919 г. Донбюро РКП (б), та самая "пятерка", о несоответствии которой своему назначению говорил Сокольников, вынесло резолюцию об отношении к казачеству. "Политика центральных и местных (Донских) органов власти должна определяться положениями:
1) существование донского казачества с его экономическим укладом… стоит перед пролетарской властью неизменной угрозой контрреволюционных выступлений.
Положению Советской власти, угроза успешного наступлений на которую иностранного капитализма еще не устранена, наличность этого кадра живой силы контрреволюции грозит величайшей опасностью.
Все это ставит насущной задачей вопрос о полном, быстром, решительном уничтожении казачества как особой экономической группы, разрушение его хозяйственных устоев, физическое уничтожение казачьего чиновничества и офицерства, вообще всех верхов казачества, активно контрреволюционных, распыление и обезвреживание рядового казачества и о формальной ликвидации казачества".
Донбюро предлагало упразднить войсковую собственность на землю, наделить войсковыми и юртовыми землями малоземельных крестьян и переселенцев "с соблюдением по возможности форм коллективного землепользования"; наложить контрибуции на отдельные станицы; провести чрезвычайный налог с таким расчетом, чтоб он главной своей тяжестью, наряду с крупной буржуазией, лег на казачество. Предлагалось переселение крестьянских элементов из Центральной России. "Необходимо широко провести вывод казаков за пределы области, для этого должна быть разработана система частных мобилизаций".
Сырцов повез эту резолюцию в Москву на рассмотрение ЦК.
Между тем к концу апреля в Москве, в Совете Обороны и Реввоенсовете Республики, сложилось мнение, что очень многое, в том числе и развитие некоторых аспектов большевистской внешней политики, упирается в исход восстания. С 20-х чисел апреля вопрос о подавлении восстания как непосредственной причины многих наших неудач на Юге и Западе, становится на повестку дня заседаний высших партийных, советских и военных органов.
Очень озабочен восстанием был В.И. Ленин. Известны около 20 его телеграмм и записок по поводу ликвидации этого выступления. Ни по одной операции нет такого количества документов, написанных его рукой, как по этой.
В верхах Южного фронта меж тем бушевали страсти. Член Реввоенсовета фронта Г.Я. Сокольников, контролирующий от РВС подавление Вёшенского восстания, будучи человеком обстоятельным и даже дотошным (впоследствии он был наркомом финансов), доискивался причин восстания, чтобы не просто подавить его, но и ликвидировать сами причины, порождающие подобные выступления казаков. "Восстание в Вёшенском районе началось на почве применения военно-политическими инстанциями армии и ревкомами массового террора по отношению к казакам, восставшим против Краснова и открывшим фронт Советской власти", – доложил Сокольников. Причем политика эта Донским бюро якобы продолжалась и после приостановки (по его, Сокольникова, инициативе) директивы об отношении к казакам.
Ажиотаж, возникший еще в январе вокруг вопроса о терроре, вспыхнул с новой силой. "Расстреливали", – говорили одни. "Не расстреливали", – оправдывались другие. "Расстреливали, но мало, – сожалели третьи. – Вот те, кого не успели добить, как раз и восстали". Самоуправство же и злоупотребления местных властей, видимо, считали неизбежным злом, доставшимся в наследство еще с эпохи Рюриковичей.
18 апреля с Восточного фронта в Москву вернулся Троцкий. Возможно, он рассмотрел в восстании источник возможных подкопов под военное ведомство, им возглавляемое. Ведь установление советской власти на Дону взяли на себя военные, Южный фронт, и вдруг – нате вам! – восстание. Поэтому печатные органы наркомата о событиях на Верхнем Дону умалчивали, лишь раз, 25 апреля, "Известия" наркомата обмолвились о "бунтовщиках" – казаках Вёшенской станицы, да два месяца спустя, – 25 июня, некий Иринарх Зюзя туманно писал, что "уже несколько времени назад в тылу Красной Армии, Южного фронта в станице Вёшенской и других хуторах и волостях… началось и росло волнение среди донских казаков, направленное против Советской власти". Но от восстания, разъедавшего тыл Южного фронта, нельзя было отмахнуться.
В Москве искали те средства, которые могли бы не только погасить пожар мятежа, но и гарантировать от последующих вспышек в местности, "где 80 % населения относятся к Советской власти явно оппозиционно, угрожая постоянными восстаниями" (Колегаев, Тарасов, Плятт 15 апреля Ленину).
Отдел гражданского управления Южного фронта в сводке № 6 сообщал, что бегство казаков за Донец, запустение станиц "побудило Отдел возбудить в центре вопрос об организации переселения в эти станицы".
В.И. Ленин петроградским организациям (во второй половине апреля 1919 г.): "Надо не дать остыть теперешнему подъему, а продержать его минимум 2 месяца и еще усилить. Иначе не кончим войны, а кончить ее надо во что бы то ни стало, ибо признаки усталости масс (100 000 дезертиров) все учащаются.
Следующие меры я обсудил с Троцким:
1) На Дон отправить тысячи 3 питерских рабочих, негодных к войне и невооруженных. Цель – наладить дела, обессилить казаков, внутри разложить их, поселиться среди них, создать группы по деревням".
22 апреля ЦК рассмотрел доклад Сырцова о положении на Дону и привезенную им резолюцию Донбюро, предлагавшую продолжить террор против активных контрреволюционных верхов казачества, распылить рядовое казачество посредством частных мобилизаций и начать переселение бедноты из центра на Дон. ЦК утвердил резолюцию Донбюро с добавлением, что крестьяне, живущие на Дону, должны быть вооружены, также и переселенцы. Отныне резолюция Донбюро стала документом, определяющим политику партии и правительства по отношению к казачеству на Дону. Фактически это и была пресловутая политика "расказачивания". Член ЦК А. Белобородов, известный тем, что в 1918 году подписал решение о расстреле царской семьи, был послан на Дон контролировать проведение в жизнь этих решений.
Глава 5
"Ввиду наступления темноты и крайней утомленности коней преследовать противника не представлялось возможным"
(Из донесения повстанческого командования)
Военные действия на повстанческом фронте свелись к отражению нескольких наступлений экспедиционных войск.
Но сперва были попытки (возможно, стихийные) создать "зоны мира" вокруг очага восстания. Так, в ночь с 2 на 3 (15–16) марта повстанцы из Еланской станицы захватили станицу Слащевскую Хоперского округа, но наутро сбор станицы Слащевской выразил недовольство этим, ругал повстанцев, что не предупредили местных казаков, и отказался восставать. К бежавшим "комиссарам" была послана делегация, чтоб они возвращались.
Повстанцы вынуждены были уйти из станицы. К восстанию присоединились лишь четыре хутора: Краснополов, Панкратов, Дубовой, Калинин.
О событиях в станице Слащевской, в то время входившей в состав Верхне-Донского округа, сохранился интереснейший документ – доклад четверых политработников 15-й дивизии: Левита, Котова, Бакулина и Милинского.
В Слащевской они находились по болезни и наладили контакты с советскими служащими и местными сочувствующими, состоявшими еще с 1917 г. в "Слащевской партии большевиков". "Большевики" из "Слащевской партии" жаловались на работника особого отдела Малкина, "комиссара обысков и арестов", как его здесь называли. Малкин якобы арестовал много невинных людей, держал их в сыром подвале, запрещал передавать одежду и еду. В числе других под замок попал и один из "Слащевской партии", "явный большевик", которого при Краснове провели в члены Войскового круга, чтоб он там защищал интересы новоявленной "партии". В Слащевской арестантов не трогали, "над ними суда не чинили", просто держали под стражей.
Когда в Слащевской узнали о начале восстания, местный комиссариат собрал 60–70 человек сочувствующих, вооружил их и вел разведку вокруг станицы. Повстанцы из Еланской приезжали в слащевские хутора и говорили: "Мы у себя свергли коммунистов и восстановили Советскую власть, сделайте у себя так же, а то коммунисты все казачество арестами переведут". Всего на мятеж удалось подбить четыре хутора: Краснополов, Панкратов, Дубовой и Калинин. "Новобранцам" выдали по одной винтовке на троих и в ночь с 15 на 16 марта повели штурмовать Слащевскую.
С криками "Ура! Да здравствует Советская власть!", стреляя в воздух, слащевцы атаковали свою станицу.
Политработники слышали ночью стрельбу, но когда она прекратилась, решили, что мятежники отбиты. В 8 утра Котов и Бакулин вышли на улицу и увидели вооруженных казаков. Казаки поглядывали на них подозрительно, но один из местных сказал: "Это ничего, это больные комиссары, они не убегли".
Политработники вернулись на квартиру. Вскоре пришли два казака с одной винтовкой – караулить. Так прошел день. Вечером пришли со схода казаки и сказали, что решено послать делегацию в Кумылженскую, куда бежали все учреждения, и что с делегацией поедет один "комиссар". Ночью делегация (Левит, казак Родион Попов с хутора Панкратова и учитель Яков Кардаилов) приехала в Кумылженскую и пришла к слащевскому комиссару.
Переговоры закончились быстро. Слащевские и кумылженские коммунисты требовали сдать оружие и выдать зачинщиков, иначе, мол, сметут Слащевскую с лица земли огнем гаубичной батареи. Попов и Кардаилов просили, чтобы их "не заставляли жить коммуной". Им ответили, что никто их и не заставляет, и отпустили в станицу.
Утром 4 (17) марта мятежники Еланской станицы и четырех восставших хуторов по требованию местного схода ушли из Слащевской. Левит и другие политработники выехали в Усть-Медведицкую. Доклад Левита заканчивался словами: "Психология восставших казаков была такова: Советская власть идеально хороша, дело портят коммунисты, причем коммунистами считаются и продовольственные агенты, реквизирующие скотину, и комиссары обысков и арестов. О коммуне понятия не имеют".
Военные действия на "Слащевском фронте" пока что развивались ни шатко ни валко. 5 (18) марта казаки хутора Панкратова получили из Краснополова от командира повстанческого полка приказ выслать разъезд на Слащевскую. Приказ обсуждали на хуторском сборе, ехать никто не хотел. Наконец, двое, Брыкин и Топольсков (тот самый "слащевский партиец", проникший на Войсковой круг), запрягли в сани одну лошадь и поехали "в разъезд". В 13 верстах от Слащевской они встретили своих "коллег" – разъезд красных казаков Слащевской станицы, 20 всадников. Удирать было бесполезно, "отбрехаться", что едут в Слащевскую по своим делам, не удалось. Незадачливых "повстанцев" отправили под конвоем к станичному комиссару. Тот пригрозил: "На вас уже давно пуля готова" – и выслал в Михайловку, где трибунал влепил "страдальцам за народ" принудительные работы до конца войны и препроводил в Москву в 7-й рабочий батальон.
Между разрозненными в тот период повстанцами и такими же красными отрядами пролегла на какое-то время своего рода полоса нейтральных казачьих поселений.
Такая же ситуация сложилась на противоположном участке фронта, на западном направлении. Как только здесь появились первые карательные отряды, а хутор Мешков 3 (16) марта подвергся бомбардировке с воздуха, хутора Мешков, Калмыков и Назаров послали к красным в хутор Верхняков делегацию. Из хутора Сетракова красные получили резолюцию общего собрания, в которой жители хутора просили казачий отряд уйти, а советского коменданта вернуться. Командующий советским отрядом Антонович доносил: "В районе Журавка и Верхняков не было сделано ни одного выстрела по колонне наших войск". Повстанческие разъезды, отступая, кричали, что восстали не против Советов, а против коммунистов и расстрелов.
Первый серьезный бой произошел на восточном участке повстанческого фронта. 13 марта командующий Южным фронтом приказал: "Командарму 9 немедленно свернуть на походе 5-й Заамурский полк с конной батареей, кавдивизион Камышинской дивизии, направленные ранее в 13-ю армию, и направить в район станиц Краснокутской, Еланской, Вёшенской для полного подавления восстания в последней станице и предотвращения какой-либо возможности попыток в первых двух, а равно и Чернышевской…" Предписывалось отбирать оружие, "брать заложников преимущественно старших возрастов и всех лиц, могущих стать организаторами восстания, а всех замеченных на месте в антисоветском направлении и решительно всех, у кого будет обнаружено оружие, расстреливать на месте". 5-й Заамурский полк высадился на станции Себряково, Камышинский дивизион – в Морозовской.
1 (14) марта 5-й Заамурский полк получил приказ выступить в Усть-Медведицкую, оттуда выслать по полэскадрона на Чернышевскую, Краснокутскую, Усть-Хоперскую и Еланскую и два разъезда на связь с Камышинским дивизионом и направить последний на Вёшенскую.
Прибыв в Усть-Медведицкую, 5-й Заамурский полк получил новое задание: "17.3.19. Михайловка. Следователь Борисов донес, что наш отряд в 130 человек окружен в х. Крутовском. Примите самые энергичные меры к освобождению окруженных и уничтожению восставших. Химические снаряды вам высланы. Княгницкий, Барышников".
5 (18) марта Заамурский полк выступил на Крутовской. Советский отряд к тому времени пробился и ушел через хутор Затонский на Усть-Хоперскую. Перед командиром заамурцев оставалась задача "уничтожения восставших".
Разъезды заамурцев своевременно донесли, что хутор Крутовской занят казаками. Эскадрон с пулеметом был послан обойти мятежников и прижать их к Дону. Основные силы пошли в лоб на хутор. Казаки, не дожидаясь, когда их обойдут, начали отход в направлении Еланской, "после чего полк перешел в атаку и разбил противника, где было много порублено бандитов, и часть забрали в плен".
Преследуя бегущих казаков, красноармейцы подошли к хутору Зимовнову, откуда заметили на противоположной стороне Дона в хуторе Еланском до двух конных сотен противника. Заамурская батарея открыла по хутору беглый огонь, и повстанческая конница умчалась на станицу Еланскую.
Как видим, повстанцы без сопротивления оставили территорию Усть-Медведицкого округа. Но дальше начинались земли Еланской станицы, и казаки правобережных хуторов, лежавших на пути Заамурского полка, стали обороняться. Однако это были разрозненные хуторские отряды. От хутора Тюковного (по донесению командира Заамурского полка в Тюковном красные убили 70 повстанцев) до хутора Плешакова они отходили, отстреливаясь, под давлением одной авангардной сотни (2-й) Заамурского полка.
В хутор Плешаков от Еланской по льду подошло подкрепление – 300 казаков. Начался огневой бой, наступление заамурцев было остановлено. 2-я сотня заамурцев пропустила вперед остальные спешившиеся сотни полка и развернула фронт к Дону, опасаясь обхода со стороны Еланской.
Спешенные сотни Заамурского полка, поддержанные огнем батареи, наступали на хутор Плешаков. В разгар боя с левого фланга из глубокого оврага показались цепи казаков хутора Кривского. Положение стало критическим. Но 2-я сотня Заамурского полка развернулась кругом и в конном строю атаковала вязнувшие в снегу обходные цепи казаков. По донесению командира Заамурского полка, 80 казаков были зарублены, остальных загнали обратно в овраг. 10 казаков, попавших в плен (из них четверо 16-летних), были также порублены. Видевшие всю эту сцену избиения повстанцы рассеялись, оставив поле боя за Заамурским полком.
Этой же ночью Заамурский полк ушел обратно в Усть-Хоперскую. Посланные им на Еланскую и Каргинскую разъезды донесли, что всюду идет мобилизация, силы повстанцев огромны, и дальнейшее продвижение полка на Вёшенскую невозможно.
Разгром под "Плешаками" действительно дал толчок новой мобилизации повстанцев. Как показал в 1927 году Х.В. Ермаков, его карьера в повстанческой армии началась "после разбега" (то есть после того, как повстанцы разбежались) 18 марта. На следующий день его избрали командиром отмобилизованной Базковской сотни.