* * *
Между тем, все семейство князей Голицыных, как бы устав от созерцания зимнего, какого-то крайне унылого, даже истощенного крайне Парижа, решило направиться в солнечную Италию. Особенно туда порывалась жена князя, Наталья Федоровна, в девичестве княгиня Шаховская. Она болела чахоткой, и ее можно было легко понять, особенно – врачу. Туда они приглашали с собой и Матвея Мудрова. Однако он всей душой порывался на родину, в свой Московский университет…
И вот, вместе с побежденными под Аустерлицем русскими войсками, он, в самом деле, в 1807 году, оказывается в родных краях.
Проезжая через Вильно, Мудров вынужден был подчиниться распоряжению Русского правительства – остаться на какое-то время в этом городе, чтобы излечить там солдат от поразившего их какого-то расстройства пищеварительной системы. Это диктовалось также тем, что в самом городе Вильно, действительно, не хватало своих врачей, а эпидемия "заразительных кровавых поносов", уже охватила значительную часть русской армии, добиралась даже напрямик до офицерского корпуса.
Со своей задачей врач Мудров не только справился превосходно, но даже издал собственное сочинение, написанное, правда, на французском языке: Principes de la pathologie militaire, concernant gerison des plais d'armers a feu et l`amputatation de members sur le champe du bateill ou la suite de traitetemant develeloppe aupres de lits de blesses… В переводе на русский язык сочинение его называлось: "Принципы военной патологии, касающиеся изменения огнестрельных ранений и ампутации конечностей на поле сражения или о последствиях лечения, развертываемого у постелей раненых". Дальше стояло: город Вильно, 1808 год – год издания всего этого сочинения.
Лечением поносов занимался, отнюдь, не только доктор Мудров.
Достаточно лишь сказать, что это было первое военно-хирургическое руководство, написанное русским врачом. Оно сыграло важнейшую роль при подготовке военных врачей в ходе Отечественной войны 1812 года.
За все свои успехи, разумеется, уже после возвращения в Москву, он, Матвей Яковлевич Мудров, был награжден чином надворного советника (что соответствовало званию подполковника в армейской службе). Кроме того, из кабинета самого императора ему было выделено единовременно две тысячи рублей.
Само собой понятно, что ко всем эти наградам приложил руку его всемогущий будущий тесть, несмотря на то, что он уже лишился своей привилегии – быть господином ректором. Тесть его теперь тоже числился в списке рядовых профессоров.
* * *
Что касается ректорства, то даже Петр Иванович Страхов, следующий ректор Московского университета, уже досиживал последние месяцы своего почти трехгодичного пребывания в этой должности.
Дальше – наступала очередь Баузе, Федора Григорьевича. Однако и этот ректор, со своей стороны, приложил немало усилий, чтобы зять его напарника по университету, такого же, как и он профессора, получил вполне благоустроенную квартиру в университетском же доме на Большой Никитской улице.
По возвращении Мудрова из-за границы – была сыграна свадьба, вполне достойная молодого университетского профессора.
На нее были приглашены и отец молодого, то есть, жениха, Яков Иванович Мудров, вкупе с его матерью, Надеждой Ивановной. Однако никто из них не явился из далекой, все-таки – Вологды.
Что же – этим тоже никто нисколько не огорчился…
* * *
Михаил Никитович Муравьев, все так же, оставаясь бессменным попечителем университета, и, как бы следуя пожеланиям самого Мудрова, пригласил из Германии целых одиннадцать профессоров, сильно уповая на их строгую методичность, германскую точность и выверенную во всем железную логику.
Возможно из-за этого новый ректор университета, Федор Григорьевич Баузе, никак не мог найти для нового, только что объявленного, экстраординарного профессора Мудрова подходящего места. Тогда военный министр граф Аракчеев Алексей Андреевич, вместе с генеральным инспектором всех армейских служб, лейб-медиком царя Яковом Васильевичем Виллие, – представили на прочтение государю Александру Павловичу специальное постановление о подготовке военных врачей. Император Александр I внимательно изучил этот план и горячо одобрил его.
Вести этот курс предложили Матвею Яковлевичу Мудрову, тем более, что он только что делом доказал свою возросшую компетентность в данных вопросах. Таким вот образом Мудров стал преподавателем целого комплекса военной гигиены и военных болезней.
Признаться, сам Мудров слишком долго пребывал в нерешительности, за что ему взяться в первую очередь.
И вот, 17 августа 1808 года Матвей Яковлевич Мудров, уже женатый человек, надеявшийся даже на скорое пополнение в своем семействе, впервые переступил порог Московского университета, как профессор, руководитель специальной кафедры с чисто военной специализацией…
Отныне Московский императорский университет навсегда стал его истинным домом.
* * *
Что же, сразу же после Аустерлицкого сражения, после которого ему самому, императору Наполеону, правда, лишь несколько погодя, будет воздвигнут величественный памятник, – Мудров сразу же принялся читать курс военной гигиены. Он же являлся и автором первого руководства по военной гигиене, или науки по сохранению здоровья всех русских военнослужащих.
Оно было опубликовано как раз накануне Бородинского сражения, затем – уже после него, в 1813 году, повторено опять. Следующее издание этого знаменитого сочинения вышло уже только в 1826 году.
И все же, ему очень хотелось – заиметь свою собственную школу. Это весьма знаменательно, что его учеником стал не кто-нибудь, но будущий отечественный хирург Николай Иванович Пирогов.
Впоследствии Пирогов, припоминая все годы своего ученичества под руководством профессора Мудрова, всегда и неизменно любил повторять его наставления: "Всегда совещайтесь с Гиппократом! После всего этого вы всегда будете самыми уважаемыми врачами! Да что там говорить – вы станете, со всей непременностью, самыми уважаемыми людьми!"
А еще Николай Иванович вспоминал, что Матвею Яковлевичу Мудрову очень хотелось поднять русскую медицинскую науку до уровня передовой европейской…
Между тем, Пирогов отмечал также, что в самом начале, после своего возвращения, Мудров как-то слишком смахивал на приверженца теории Роберта Броуна.
* * *
Весной 1809 года, как-то неожиданно для всех, ушел в отставку профессор Федор Герасимович Политковский.
Перед своим уходом на вполне заслуженный отдых, он настоятельно, даже клятвенно, рекомендовал поставить вместо себя Мудрова по кафедре патологии и терапии.
15 апреля 1809 года Матвей Яковлевич был утвержден и на эту многообещающую для него должность. Для профессора Мудрова наступил теперь новый, самый благоприятный период его творческой деятельности…
К этому нужно также добавить, что в декабре 1811 года, его награждают орденом Святого Владимира, а весной 1812, уже перед самым нашествием на Москву наполеоновских полчищ, избирают деканом всего медицинского факультета Московского университета.
Перед ним открывается самый широкий фронт для его кипучей и многогранной деятельности.
Сам Мудров связывал со своим избранием самое широкое распространение медицинской науки. И он постарался, чтобы его родной университет, действительно, превратился в кузницу наиболее просвещенных медицинских кадров.
С именем профессора Мудрова связано было очень многое. Особенно важно то, что, говоря его словами, лечить надо не саму болезнь. Важно всячески ее предупреждать, то есть, – говоря его словами, он усиленно ратовал за всепобеждающую любую болезнь – профилактику.
* * *
Однако, через какое-то время, наполеоновские войска приблизились уже вплотную к городу Москве.
Вся тяжесть по приданию хотя бы какой-то упорядоченности при эвакуации Московского университета, легла на довольно хрупкие плечи Ивана Андреевича Гейма, тогдашнего ректора Московского университета.
Он был любимцем и ставленником тогдашнего попечителя, затем и Министра народного просвещения – графа Алексея Кирилловича Разумовского. С большими трудами удалось ему достать и снарядить лошадей в крайне переполошенной страхом и полной неразберихой Москве, – под обоз для студентов и университетских профессоров. С немалым трудом доставил он их в Нижний Новгород, где ему удалось, тоже каким-то отчаянным образом убедить руководство местной гимназии, чтобы разместить там, хотя бы на время, весь Московский университет…
В эвакуации, которую Матвей Яковлевич провел всецело также в Нижнем Новгороде, он томился горькой неизвестностью о судьбе своей златоглавой Москвы. К тому времени, он уже всеми силами души почувствовал, что, в самом деле, стал уже настоящим москвичом.
Правда, до него доносились отдельные слухи, он даже точно знал – от людей, которым не доверять уж никак было нельзя, – что Москву подожгли. И будто бы сделали это свои же люди, те же москвичи, которых он не раз лично нередко встречал на московских улицах…
Не успокаивало и то, что он отлично ведал, будто библиотека его надежно упрятана в селе Ярополец, которым когда-то единолично владел малорусский гетман Петро Дорофеевич Дорошенко. Там, искренно божились перед ним наследники генерал-фельдмаршала Захария Григорьевича Чернышева, еще екатерининского вельможи, участника былой Семилетней войны, – что она очень надежно упрятана, что там ей ничто угрожать не может. А он уже доподлинно знал, что вся университетская библиотека – бесповоротно погибла в огне…
Вместе с сыном с сыном главного аптекаря в Нижнем Новгороде, уже надевшим было на себя форму студента Московского университета Александром Егоровичем Эвениусом, Матвей Яковлевич каждый день оказывал посильную помощь своим больным. Больных набиралось в достатке, почти каждый Божий день…
* * *
Что же, слухи, дошедшие до Нижнего – оправдались. Недавно выстроенное здание Московского университета, творение рук архитектора Матвея Федоровича Казакова, оказалось выгоревшим почти дотла…
После возвращения из временной эвакуации Московский университет размещался в каком-то наемном здании на углу Газетного переулка, напротив старинного женского Никитского монастыря, с какими-то полуобгоревшими башнями. В то же время, библиотека профессора Мудрова, действительно, уцелела. Хоть это порадовало его…
Ради восстановления книжных сокровищ богатейшей университетской библиотеки, вместе со своим тестем Харитоном Андреевичем Чеботаревым, вкупе с богатейшей библиотекой бывшего екатерининского генерал-фельдмаршала Захария Григорьевича Чернышева, – Матвей Яковлевич Мудров решил пожертвовать и своим, редчайшим собранием книг, привезенным еще из-за дальнего рубежа.
После возвращения из эвакуации, уже в октябре 1813 года, он был утвержден еще и заведующим московским отделом Санкт-Петербургской Медико-хирургической академии. В этой должности оставался он на протяжении долгих лет.
* * *
Здесь же следует сказать, что Мудров очень много пожертвовал денег и на возрождение Московского университета – после грандиозного пожара 1812 года.
За восстановление старого, еще казаковского, здания Московского университета взялся теперь швейцарский архитектор Доменико Жилярди, или Дементий Иванович Джилярди, как называли его почти все окружающие.
Это произошло в 1817–1819 годах. А еще перед тем, самому Мудрову пришлось похоронить своего тестя – незабвенного профессора Харитона Андреевича Чеботарева. Он скончался еще в 1815 году…
Надо все же заметить, что какую-то лепту былого величия казаковского творения внес и русский архитектор Афанасий Григорьевич Григорьев, однако же – главную скрипку во всем этом деле сыграл упомянутый нами швейцарец.
Тогда-то Мудров более подробно изучил его биографию.
Он узнал, что еще в одиннадцатилетнем возрасте, вместе со своей матерью, совсем еще юный Доменико явился в Москву, к своему отцу, уже давно подвизавшемуся в архитектуре.
Однако сын его – совсем не мечтал поначалу о карьере архитектора. Наоборот, он всячески мечтал стать знаменитым живописцем. Взбудораженный его мечтаниями, отец-архитектор отослал его в столичный Санкт-Петербург, чтобы там, под руководством знакомых ему живописцев, постигал он все тайны живописи.
В русской столице юнец тяжело заболел, поскольку не в силах был вынести сурового петербургского климата. Однако в этом же городе малышу посчастливилось войти в доверие к давно уже вдовствующей императрице, жене еще Павла I. И он, уже на казенный счет, был отправлен в солнечную Италию, в Миланскую школу живописи, чтобы в ней постигать все секреты живописного мастерства.
Однако художник из него так и не получился.
После нескольких лет усиленных, однако совершенно бесплодных занятий, он, в продолжение нескольких лет, изучал наследие великих архитекторов забытого прошлого, перед тем, как снова приехать к своему отцу…
А в Москве работы для архитекторов хватало. Да вот беда. Неожиданно, как уже и так было понятно, нагрянул Наполеон. На какое-то время отец и сын выезжают в далекую от Москвы Казань… Там они долго прозябают над осуществлением каких-то частных проектов, которыми оба архитекторы, отец и сын, в конце концов, остались совершенно недовольными.
Зато, уже после возвращения из Казани, – работы для архитекторов еще прибавилось еще на целый порядок. После грандиозного пожара – весь город Москва, казалось, лежал в сплошных руинах. Повсеместно зияли одни пепелища…
В первую очередь – потребовалось восстанавливать Кремль. Затем дошли руки и до прочих общественных зданий. Очередь Императорского Московского университета настала значительно позже.
К тому времени молодой архитектор, горя каким-то неистребимым желанием, смог уже всласть поработать над восстановлением многих общественных строений, в частности тех, которые находились на территории московского Кремля. Он восстанавливал дворцы знати, да не просто восстанавливал их, но вносил в них и свои задумки, следуя постоянно влиянию итальянского ампира.
Точно такие же задумки соседствовали в его голове, когда приступил он к восстановлению Московского университета.
За короткий срок, всего лишь за два года, Жилярди удалось полностью осуществить столь грандиозное по своим масштабам строительство.
В своем отношении к строительству он постарался, чтобы как можно бережнее отнестись к прежнему объему здания. Он постоянно следил за тем, чтобы планировка всех основных его залов, особенно русской церкви, – оставалась безоговорочно прежней. Ради этого ограничился лишь, едва приметной при этом, обработкой стены дворового фасада. Однако, учитывая общественную роль университета, архитектор все же вынужден был значительно изменить решение главного фасада университета, придав его внешнему облику еще более торжественный вид, осуществив при своей планировке-задумке даже придание ему какого-то определенного величия, даже чрезмерного пафоса, что ли.
Доменико Жилярди постарался укрупнить масштабы основных членений и деталей нового здания. В таком, обновленном облике исключительно всех сооружений, этот талантливый зодчий стремился лишь подчеркнуть идею торжества наук и искусства, чтобы достичь какого-то воистину органического сочетания архитектуры, скульптуры и живописи…
* * *
Надо подчеркнуть, что всему этому способствовало еще одно существенное обстоятельство. Когда в январе 1817 года был назначен новый попечитель Московского университета, Андрей Петрович Оболенский, хороший знакомый Матвея Мудрова, а то даже и его пациент, – Матвей Яковлевич попросил его об одном: чтобы император Александр I не поскупился на выделение подопечному своему университету как можно больше денег. Способствовало этому еще и то, что царь назначил Александра Николаевича Голицына новым Министром народного просвещения…
Что же касается самого профессора Мудрова, то он вторично выделил немалое количество книг из личной коллекции – ради пополнения сгоревшей библиотеки Московского университета…
В 1819 году было, наконец, завершено сооружение нового анатомического театра. Одновременно с этим было подписано Александром I распоряжение о строительстве новой университетской учебной больницы.