Заговор, которого не было - Георгий Миронов 2 стр.

I. Предыстория: "Черкнуть мне хочется на вашем приговоре..."

Дело это, по которому в 1921 г. привлекалось к уголов­ной ответственности 833 человека, занимает 382 тома. Чи­тать их интересно и жутко. Интересно, потому что это ис­тория нашего многострадального Отечества, потому что привлеченные по делу представляли практически все со­словия, классы, многие национальности, профессии Рос­сии тех лет, и уже потому "дело" отражало "революцион­ную ситуацию", эпоху.

Не менее важно и то, что "Заговор Таганцева", которо­го не было, и "дело" никогда не существовавшей "Петро­градской организации" отражали еще и наиболее типич­ные методы следствия, показывали, как "защищалась революция" от своего же народа. Словом, самое обычное, типичное и нетипичное дело той суровой поры, когда жи­ла Россия под дамокловым мечом произвола Чрезвычай­ной комиссии. Как писал один из чекистских поэтов в сво­ем признании, опубликованном в сборнике "Улыбка Чека":

Черкнуть мне хочется на вашем приговоре Одно бестрепетное "К стенке! Расстрелять!!".

"Дело Таганцева"... В свое время, рассматривая матери­алы уголовного дела № Н-1381 в связи с предстоящей реа­билитацией Н. Гумилева (30.09.91 судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда РСФСР" Н.С. Гумилев был реабилитирован), я поражался чудовищной жестокос­ти и бессмысленности этой провокации, задумывался над тем, нельзя ли, не откладывая, очистить от скверны не только имя великого поэта, но и имена сотен других людей, проходивших по делу о "Заговоре Таганцева".

Работая несколько лет назад над серией очерков о рус­ских поэтах-эмигрантах, в частности, об Ирине Одоевцевой, читая ее мемуары о Петрограде 1921 г., еще парижско­го издания, я удивлялся явной немотивированности ареста и, тем более, убийства Николая Степановича Гумилева. "Если и все остальные участники "Заговора Таганцева" такие же уголовники, - приходила в голову мысль, - то гигантское дело с сотнями арестованных и невинно убиен­ных приобретало фантасмагорические очертания. В пуб­личных лекциях той полудемократической, но еще вполне цензурной поры я, мотивируя поступок поэта, приводил такой пример: Н. С. Гумилев (об этом вспоминает Ирина Одоевцева) в своей пустой, холодной и голодной квартире приручил мышку и подкармливал ее скудными крохами еды, которую иногда удавалось доставать в Петрограде 1920 года. На вопрос молодой поэтессы: "О чем же вы с ней вечерами беседуете?" - Гумилев ответил: "Ну, этого я вам сказать не могу, это было бы неблагородно". Дворянин, офицер не мог "выдать" даже мышку. Мог ли он выдать то­варища по окопам Первой мировой, или, как ее тогда на­зывали - "германской", войны! Арестован он был 03.08.21 по показаниям о том, что подполковник царской армии Вячеслав Григорьевич Шведов, хороший знакомый про­фессора В. Н. Таганцева, дал Гумилеву для изготовления прокламаций 200000 руб.

Ирина Одоевцева и в своих мемуарах, позднее издан­ных у нас в России, и в интервью журналистам после воз­вращения на родину утверждала, что даже видела эти день­ги у Гумилева в ящике его стола (каков конспиратор-подполыцик!). Очень хотелось тогда узнать о том, что не было никаких денег, что ни в чем не виноват поэт Николай Гу­милев перед советской властью... Разве мало было приме­ров того, как арестовывали и казнили невинных людей. Но нет... Материалы дела, с которыми довелось познакомить­ся лишь в 1992 г. в процессе подготовки этих материалов к реабилитации всех привлеченных по делу и невинно реп­рессированных людей, свидетельствуют: Николай Степа­нович от советской власти в восторге не был (и тут многим из нас еще придется преодолеть стереотип прошлых лет, когда любое выступление против советской власти воспри­нималось как преступление и любой "контрреволюцио­нер" - как негодяй и подлец). Однако, как были вынужде­ны признать и петроградские чекисты, никакой активной контрреволюционной деятельности поэт не проводил. Что, впрочем, и неудивительно, ибо было у него другое предназначение - писать стихи. Отказать же товарищу, просившему, по одной версии, просто взять деньги на со­хранение, по другой - якобы на печатание прокламаций, он не мог. Не мог и донести на него. Донос, по крайней мере в России в те годы, среди порядочных, честных лю­дей, особенно дворян и офицеров (сословный кодекс чес­ти), считался большим позором. Но именно за "недоноси­тельство" и был осужден и расстрелян большой русский поэт, хотя такая статья и появилась значительно позже в советском Уголовном кодексе. Что же было на самом деле? Это с полной достоверностью уже, наверное, не удастся ус­тановить. Но вот, что было "в деле", установить легко. "Доп­рошенный на предварительном следствии Гумилев Н. С. признал получение 200 ООО рублей, однако показал, что ничего совершенно не делал для организации, в ней не участвовал и никого в нее не вербовал" - что наверняка соответствует действительности, ибо, как мы уже подчер­кивали, организации-то, собственно, и не было, как не было "Заговора Таганцева", к которому "пристегнули" поэта.

Читаю в "Деле" далее: "Допрошенный 6.08.21 г. Таганцев В. Н. показал, что "на расходы Гумилеву было выдано 200 000 рублей и лента для пишущей машины. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для органи­зации ему нужно время. Стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов, и Герман (два других, кроме Таганцева, члена "Комитета боевой организации" так называемой "Петроградской боевой организации"), и поли­тических прокламаций нам не пришлось ожидать".

"Ожидать не пришлось..." Организации Гумилев не со­здал, прокламаций, как убедились чекисты, не печатал. Весь грех - хранил у себя 200000 рублей. Где-то даже дове­лось читать, что был Гумилев чуть ли не казначеем контр­революционной организации в Петрограде. Ну разве не смешно?

Читаю справку, подготовленную Отделом по реабилита­ции жертв политических репрессий Генеральной прокурату­ры РФ уже в наши дни: "При проверке обстоятельств совер­шения Гумилевым Н. С. указанного "преступления" была получена из Управления эмиссионно-кассовых операций Госбанка СССР справка, согласно которой, "исходя из отно­шения реальной ценности денег, 200000 рублей на 1.04.21 г. составляли 5,6 руб. 1913 г.". Такая вот "казна" была...

И только сравнительно недавно по многочисленным запросам и просьбам русской интеллигенции (в 1921 г. на такие просьбы власть предержащие, естественно, не реа­гировали, осень же 1991 г. была в этом плане иной эпохой) "Дело Гумилева" было пересмотрено, и определением су­дебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 30.09.91 постановление Президиума ПЧК от 24.08.21 о расстреле Гумилева Н. С. отменено, уголовное дело прекращено за отсутствием состава преступления".

Поэта, увы, не вернуть. Но настало время реабилитиро­вать тех, кто был так же незаконно репрессирован вместе с ним, одновременно с ним по "сшитому" петроградскими чекистами делу о "Петроградской боевой организации"! И такая работа началась, активизировавшись после приня­тия Закона РСФСР "О реабилитации жертв политических репрессий" от 18.10.91. К "Заговору Таганцева" обратились наиболее опытные и квалифицированные сотрудники Ге­неральной прокуратуры России и Министерства безопас­ности Российской Федерации.

И в настоящее время все участники так называемой "Петроградской боевой организации", "за исключением лиц, в отношении которых отсутствуют решения след­ственных органов", реабилитированы...

Один из итальянских фильмов, кажется, так назывался: "Следствие закончено, забудьте..." Следствие и "переслед­ствие" закончены, невинно убиенные наши соотечествен­ники реабилитированы. Забыть? Что-то не получается... Хочется разобраться - почему такое вообще могло быть? Как работал сам механизм чекистских провокаций тех лет? Как вели себя на следствии арестованные? Это ведь все за­гадки, или точнее - задачки из области исторической пси­хологии, решение которых небесполезно и сегодня. Инте­ресно проследить на примере "Заговора Таганцева" и, если так можно выразиться, "демографию террора" - какие слои российского населения репрессировались (как видно из дела, далеко не только представители "привилегирован­ных классов"), какие группы населения "пользовались особым успехом" у чекистов (применительно к этому делу, например, - это бывшие кронштадтские моряки, бежав­шие после подавления восстания в Финляндию и пытав­шиеся пробраться обратно на родину, - их просто десят­ками "пристегивали" к "Заговору Таганцева" как финских шпионов) и т. д. Словом, "Дело № Н-1381" интересно и как наиболее типичное, и как весьма специфическое для тех лет, отражавшее и конкретное время, и конкретное место (Петроград). Вот почему первым моим желанием было на­писать аналитическую статью.

Но, читая "расстрельные списки", я все острей и мучи­тельней ощущал наш долг перед погибшими. Хотелось "всех поименно назвать" - университетских профессоров, юных студенток, отважных, служивших верой и правдой Отечеству офицеров, малограмотных кронштадтских мат­росов из крестьян, финских контрабандистов, переводив­ших через границу в Финляндию "политических бежен­цев" тех лет, далеких от политики домохозяек, откровенно аполитичных интеллигентов и так же откровенно антисо­ветски настроенных "контрреволюционеров", пытавших­ся хотя бы рассказать миру о "красном терроре".

Поэтому я решил совместить обе эти задачи в серии очерков, составивших документальную повесть.

Поначалу было несколько вариантов ее названия: "За­говор Таганцева", "Дело № Н-1381", "Петроградской бое­вой организации не было...", "Второй Кронштадт" (так сами чекисты называли свой "большой успех" по разобла­чению несуществовавшей контрреволюционной органи­зации в Петрограде, сравнивая его с победой над мятежни­ками Кронштадта. Учитывая бессмысленную жестокость победы, возможно, в таком сравнении и был смысл), и, на­конец, "Начальник террора". Откуда возникло это после­днее название? По "Делу Таганцева" проходил Василий Иванович Орловский (о нем мы расскажем несколько под­робнее ниже), на которого, несмотря на отсутствие каких бы то ни было доказательств, изобретательные чекисты "повесили" обвинения во взрыве памятника Володарско­му, попытке убийства и ограбления поезда Красина и мно­гое другое. Так вот, в "Деле В. И. Орловского" сказано: "Активный участник "Петроградской боевой организа­ции" был избран (!) начальником террора..." Несуразность придуманной "должности" была столь явна, что просилась в заголовок книги, ибо несуразна, фантасмагорична, чудо­вищна была вся эта спровоцированная, надуманная и от­кровенно сфальсифицированная история с "Заговором Та­ганцева". Конечно же, не был Василий Иванович "избран" на эту никогда не существовавшую должность в несуще­ствовавшей организации. Но словосочетание емкое и весь­ма красноречивое. Ведь, по сути дела, "начальниками тер­рора" в России чувствовали себя все работники чрезвычай­ных комиссий, от рядового исполнителя приговоров до самого "железного Феликса". Тем не менее окончательное название повести ("Заговор, которого не было...") представ­ляется мне как автору наиболее верным и обобщающим.

Но прежде чем перейти к анализу "дел" "контрреволю­ционных организаций", составивших одно большое "дело" под названием "Заговор Таганцева", мне хотелось бы пред­ложить читателю, малознакомому с эпохой, несколько ис­торических реминисценций.

II. "Незабываемый 1921"

Читатели старшего поколения помнят такой симпатич­ный фильм с очень популярными актерами - "Незабывае­мый 1919", - он остался незабываемым для большевиков, отстоявших в борьбе с политическими противниками и собственным народом право реализовывать далее начатый в октябре 1917-го эксперимент. Конечно, это мы сейчас так воспринимаем тот далекий исторический срез. А в 30-70-е гг. наша пропаганда сделала все, чтобы мировоззрение большевиков стало мировоззрением миллионов. История была основательно переписана, и, словно по рецепту фан­таста Оруэлла, из нее были вычеркнуты многие страницы. Казалось, навсегда. Но история - старуха, как известно, насмешливая и мстительная. И сегодня мы, слава Богу, ис­торию уже не переписываем. Мы ее пытаемся восстано­вить. По возможности, объективно, стараясь и в отборе фак­тов, и в их интерпретации держать историческую дистан­цию: как советовал поэт Максимилиан Волошин, - понять и тех, и других. Но согласитесь, что субъективно в паре "па­лач-жертва" всегда больше сочувствуешь жертве - так уж устроен человек вообще, тем более - наш российский, века­ми воспитывавшийся на постулатах православия, а значит, любви и сочувствия к слабому, гонимому, преследуемому...

Итак, что же это была за эпоха, незабываемый 1921 год? Незабываемый для жертв террора, для тех, кто выжил, для родных и близких казненных...

"Всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться" - эти слова В. И. Ленина милли­оны россиян учили в школах, вузах, на семинарах и полит­информациях. На протяжении десятилетий в нас заклады­вался стереотип: революция произошла в интересах наро­да, следовательно, защищая революцию, большевики и их карающий меч - ЧК защищали весь народ.

И не просто защищали, а, как писал В. И. Ленин, "до последней капли крови!" (т. 40, с. 182). До последней капли крови тех, кому революция чем-то не понравилась, а заод­но и тех, кто почему-то не нравился революционерам...

Революция начала защищаться, по сути дела, с конца 1917 - начала 1918 г., когда стало более или менее понят­но, что она несет массам, и когда у нее появились реальные противники. И в этих своих защитных мероприятиях, надо сказать, революция далеко не всегда чувствовала себя уве­ренно. Так, лишь в конце 80-х гг. стало известно, что в 1919 г., например, положение Советской власти было столь тяжелым, что большевики начали готовиться к... возвра­щению в подполье. Но, учитывая, что государственные по­зиции были под их контролем, это был совсем другой уро­вень ухода в подполье, чем, скажем, в 1905-1907 гг., - зак­ладывались клады из экспроприированных ценностей, на имя преданных партии людей осуществлялись купчие на дома, готовились документы для подпольщиков, для них читались лекции по конспирации... И вот что интересно: Россия редко училась на своих исторических ошибках. Но вот большевики сумели, похоже, учесть опыт 1919 г. в кон­це 1991-1992 гг. Однако вернемся в прошлое. Итак, "неза­бываемые" 1918-1921 гг., исторический фон событий, приведших среди других итогов и к созданию сфальсифи­цированного "Заговора Таганцева".

Когда стало ясно, что критическая отметка позади, большевики продолжили свое романтическое дело по за­щите революции "до последней капли крови". Но от кого же они защищали революцию? До последнего времени официальная точка зрения разделялась миллионами рос­сиян, а стереотип "революционер - контрреволюционер" так глубоко вошел в наше сознание и растворился в крови, что недавняя история Отечества воспринималась лишь в двух красках: черное и белое, точнее - красное и белое. А ведь история, как и жизнь, не терпит упрощения, она многоцветна. Попробуем и мы, в связи с анализом "Дела № Н-1381", восстановить некоторые ее потускневшие краски.

Вот как, например, вспоминал "незабываемый 1918" писатель, впоследствии лауреат Нобелевской премии, Иван Бунин:

"Говорят, матросы, присланные к нам из Петербурга, совсем осатанели от пьянства, от кокаина, от своеволия. Пьяные, врываются к заключенным в чрезвычайки без приказов начальства и убивают кого попало. Недавно ки­нулись убивать какую-то женщину с ребенком. Она моли­ла, чтобы ее пощадили ради ребенка, но матросы крикну­ли: "Не беспокойся, дадим и ему маслинку!" - и застрели­ли и его. Для потехи выгоняют заключенных во двор и заставляют бегать, а сами стреляют, нарочно делая прома­хи" ("Окаянные дни", Петрополис, 1935, Берлин, с. 162).

Чем угрожала революции та женщина с ребенком? А ка­кую опасность для революции представляли крестьяне Тульской губернии, обвиненные в создании террористи­ческой кулацкой банды? А дело то, как и "заговор Таганце­ва", не стоило выеденного яйца: в одной из деревень про­изошло обычное уголовное преступление, - безвредного, никому не успевшего насолить заместителя председателя сельсовета сын раскулаченного односельчанина застал в сарае со своей женой и убил. Арестовали шесть десятков ни в чем не повинных крестьян и пытками выбивали у них признание в планировании массовых террористических актов против Советской власти (не забудьте, читатель, вспомнить об этой практике приклеивания политических ярлыков к уголовным преступлениям, а то и проступкам, когда будете читать страницы нашей повести, посвящен­ные привлечению к "заговору Таганцева" петербургских и финских (выборгских) контрабандистов).

Находившийся в те дни в застенках чекистов вместе с арестованными крестьянами русский дворянин, впослед­ствии известный писатель Олег Волков в своей книге "По­гружение во тьму" (М., 1989) так вспоминал свои ощуще­ния: "Мне во всем ужасе представлялись переживания этих крестьян, оторванных от мирных своих дел, внезапно, нежданно-негаданно переловленных, вповалку насован­ных в грузовики и брошенных в застенок. За что? Как? По­чему "рабоче-крестьянская" власть обращается с мужика­ми, как с разбойниками? Ведь это не классовые враги, не прежние "угнетатели и кровопийцы", а те самые "тружени­ки", ради освобождения которых зажгли "мировой по­жар"? Пахари, над чьей долей причитали все поборники равенства и братства".