Книга таллинского литератора Ивана Папуловского состоит из шести документально-художественных повествований, объединенных общей темой Великой Отечественной войны и ее последствий в сердцах и судьбах людей в послевоенное время. Автор рассказывает о судьбах ветеранов войны, о верности фронтовому братству, освященному памятью о павших однополчанах.
Содержание:
1. Встреча 1
2. Возвращение Елены Ширман 8
1. ПАМЯТЬ 8
2. ХОЗЯЙКА "СТРАНЫ ЮНОНИИ" 9
3. ЯНКА-КИЕВЛЯНКА, ВОЛК И ДРУГИЕ 10
4. ЛИЦОМ К УБИЙЦЕ… 11
3. Помнить поименно! 11
4. Привидения 28
5. Трудная любовь морехода 37
6. Бумеранг беглеца 45
Примечания 52
А жизнь одна…
1. Встреча
…Откуда мы? Мы вышли из войны.
В дыму за нами стелется дорога.
Мы нынче как-то ближе быть должны,
Ведь нас осталось в мире так немного.
Шли по войне, шли по великой всей,
И в сорок первом шли, и в сорок третьем,
И после. И теряли мы друзей,
Не зная, что таких уже не встретим…
К. Ваншенкин
Заречный сидел на берегу плескавшегося у ног рукотворного моря и смотрел на уходящую за горизонт серебристую рябь волн, силясь увидеть за этим морем, за этим горизонтом то, чего давно уже не существовало, но жило в нем и виделось ему за дымкой лет ярко и осязаемо. Словно он вновь по развороченной танками и тяжелыми грузовиками зимней дороге проделывал длинный путь из поверженного в прах и пепел Кингисеппа - районного городка в Ленинградской области - до деревушки Усть-Жердянка, тоже стертой с лица земли, но отмеченной на военных картах несколькими черными прямоугольниками при впадении одноименной речушки в спящую подо льдом и снегом широкую Нарову. Могучая река, еще невидимая за деревьями, морозно дышала в лицо таинственно-властной силой. Три недели продолжалось к тому времени мощное наше наступление из-под стен Ленинграда, уже прогремели залпы артиллерийского салюта и в Москве, и в городе на Неве во славу частей и соединений, окончательно снявших блокаду. За Наровой простиралась Эстония, и за темневшим по другую сторону реки лесом в орудийном грохоте и пулеметно-автоматной трескотне, под огненными стрелами "катюш" ширился вправо и влево, вытягивался в сторону неведомых пока Синих гор, до станции Аувере важный наш плацдарм на первых километрах эстонской земли.
За плечами осталось два с половиной года тяжелой войны, и хоть далеко еще было до девятого мая сорок пятого, но после затяжного противоборства на одном месте, когда каждый метр продвижения давался немалой кровью, наконец-то и мы пошли вперед, гоним врага на запад, в ту сторону, откуда он свалился на нашу голову!..
А теперь, полулежа на берегу Нарвского водохранилища, затопившего многие памятные по тому наступлению лесисто-болотистые места и дороги, Заречный невольно прокручивал в памяти всю войну, соединяя в замкнутую цепь эпизоды и события, лица и имена, которые тогда входили в жизнь почти ничем не связанными звеньями, а сейчас стали вехами большой военной страды.
Возле Усть-Жердянки бесперебойно действовала переправа на западный берег Наровы. Артиллерийским огнем и бомбовыми ударами гитлеровцы пытались вывести ее из строя, лед в реке был взломан, огромные синие глыбы лезли друг на друга, от воды шел пар, снег вокруг почернел от пороха и дыма, но по деревянному настилу временного понтонного моста шли на ту сторону машины, повозки, катились орудия и танки, спокойно взмахивали флажками девушки-регулировщицы, направляя колонны техники и военного люда - туда, туда, туда!
Пришла весна, потоки талых вод говорливо устремились к Нарове, к траншеям и придорожным канавам, свежий влажный воздух холодил легкие. По ночам на северо-востоке, за лесами и долами, глухо гремели взрывы и вполнеба полыхало кроваво-черное зарево над гибнущей Нарвой - городом, где все еще сидел враг.
19 апреля 1944 года солнечным, ясным утром фашисты нанесли по всему нашему плацдарму за Наровой мощный артиллерийский удар. Над головой завыли сирены пикирующих бомбардировщиков, огонь и раскаленный металл обрушились на советских воинов по всей глубине обороны. Пять свежих пехотных дивизий, танковая группировка полковника Гитрахбица и множество других стянутых сюда частей 54-го армейского и 3-го танкового корпусов фашистов получили задачу к дню рождения Гитлера сбросить наши войска в разлившуюся бурным половодьем реку, ликвидировать плацдарм за Наровой.
Ни на шаг не отступили тогда наши войска!
А сегодня, несмотря на теплынь, зябкая дрожь подняла Заречного с желтого песка. Он устремил свой взгляд вдаль, как полководец перед принятием важного решения. Потом взял в руки увесистый, отполированный водою голыш с синеватыми прожилками по серой поверхности, переложил с ладони на ладонь и коротким взмахом закинул в волны. Потом второй и третий. Распиравшая гордость - не испугались, не дрогнули тогда! - требовала выхода. Уже не зябко, а жарко стало в плечах, в груди, пылало лицо, а он все еще оставался там, в далеком прошлом, и только фырчание автомобильного мотора вернуло его из юности в день сегодняшний. Вновь, словно через отрегулированные на должную резкость окуляры, увидел и рукотворное море, залившее места нашей воинской славы, и легкие перистые облака в голубом небе, и яркое солнце над лесом.
Трое парней и светловолосая девушка шли от оставленной на валу, под тополями, светлой "Волги" в его сторону. "Не могли проехать дальше!.." - недовольно поморщился он, взглянув на них. В руках девушки заметил какую-то палку, один из ребят держал в руке маленькую консервную банку, двое других подшучивали над ними. "Спиннинг и банка с червями!" - догадался.
- Привет аборигенам! - каким-то бархатным, певучим голосом сказал парень с консервной банкой. - Мы вам не помешаем?
- Мы вас ухой угостим, если, конечно, поймаем хоть одну рыбешку, - задорно, даже с вызовом воскликнула девушка, спускаясь к воде.
- Что ж, подожду, - ответил Заречный. - Давно не ел ухи.
- О, вы человек компанейский, - с явным одобрением оглянулась на него девушка. - И вас зовут Юрий Алексеевич, только не Гагарин. Не подумайте, что вы на него похожи!
- Не подумаю.
- Вы сговорчивы, это хорошо.
- Как говорят русские - с вами кашу сварим, - с еле уловимым прибалтийским акцентом сказал парень, державший банку с наживкой.
Он мог быть старшим братом девушки - яркий блондин, с продолговатым лицом и острым подбородком, золотисто-пшеничные волосы зачесаны на правую сторону. У девушки, конечно же, брови и ресницы подкрашены черным, оттеняя большие голубые глаза, смотревшие на мир с веселой лукавинкой, а у него даже усики почти сливались с цветом кожи.
Парень был выше всех своих спутников ростом, плечи развернуты богатырски. Двое других, чернявые и улыбчивые, явно моложе - не больше двадцати, но тоже загорелые и крепкие.
Легким движением головы девушка откинула свои длинные светлые волосы за плечи, а ее голубые глаза опять задорно стрельнули в Заречного:
- А фамилия ваша… самая русская. Например, Петров, а?
- Заречный, Александр Алексеевич, если можно…
Он ответил шутливо, принимая игру, но не солгав. И даже приставил немного нывшую, простреленную в Курляндии правую ногу к левой, изображая щелканье каблуками, - стоял босой, в темно-синих плавках, без майки.
- Вот видите, все-таки Алексеевич! Да и фамилия - Заречный. Самая русская!
Блондин с любопытством взглянул на него, впервые повернув к нему лицо. И Заречный, не закрыв рта, потрясенно смотрел на парня.
- Вы… Ваша фамилия - Тислер? - наконец спросил Заречный.
- Тислер… - дрогнувшим голосом отозвался парень.
- Ну вот, Тислер! Сын Роберта Тислера, так ведь? - засветился Заречный, словно обнаружил золотой клад.
- А вы… вы знали моего отца?
- Роби Тислера? Знал! Еще как знал!
Александр Алексеевич с большим трудом удержался, чтобы не стиснуть молодого блондина в своих объятиях. Случайно, до нелепости случайно встретились они тут, на песчаном берегу Нарвского моря, но ведь ехал-то Заречный сюда, в Нарву, именно к нему, только к нему! Потому что получил из Риги письмо, в котором сообщалось об отъезде Айвара Робертовича Тислера в Эстонию - к местам, где он начинал свою трудовую биографию.
"Работал в студенческом стройотряде на ударной комсомольской стройке, - писал Заречному работник военного комиссариата, - соседи сказали, что собирался показать ее своим студентам…"
"Своим студентам? - подумал тогда Заречный удовлетворенно. - Значит, преподает в каком-то высшем учебном заведении?"
У постоянно занятого и замотанного текучкой Александра Алексеевича как раз выдалась неделя более или менее свободного от срочных дел времени, и он, охваченный нетерпением, покатил в Нарву. Фирменный поезд "Эстония" показался ему лучшим видом транспорта. Уже рано утром он обошел гостиницы и даже общежития, в которых останавливались туристы, но Айвара Робертовича Тислера не обнаружил. Расстроенный неудачей, решил взглянуть на водохранилище, по нынешнему дну которого в сорок четвертом, двадцатилетним, ходил пешком и ездил на "тридцатьчетверке"… И вдруг такое везение!
В домашнем альбоме Заречного бережно хранится вырезка из фронтовой газеты со снимком бывшего его танкового экипажа с отделением автоматчиков-десантников, а отделением этим командовал младший сержант Роберт Тислер. Довольно четкий снимок на фоне танка. И подпись гласила, что фотография сделана перед боем. Хотя атаки тогда не состоялось, они еще целые сутки с десантниками изучали передний край противника, расположение его огневых средств, особенно противотанковых пушек, и не все вернулись из той тяжелой операции между Мгой и Синявином.
Рядом с вырезкой из газеты Заречный недавно приклеил фотографию скромного, высотою всего в полтора метра обелиска, обнаруженного им в одном из поселков южнее Ладоги. В могиле под обелиском покоились останки пятерых десятиклассников местной школы, расстрелянных фашистами осенью сорок первого. Он не поверил глазам, прочтя в третьей строке имя - Роберт Тислер.
В школе ему сказали, что ошибки в надписи никакой нет, Роберт Тислер - сын бежавших из буржуазной Эстонии коммунистов - накануне войны окончил десятый класс вот в этом, правда, отстроенном потом заново, здании, участвовал в диверсии на железной дороге, был вместе с товарищами схвачен и погиб героем. Показали фотографию - он, будущий младший сержант Роби, как все его звали, командир отделения автоматчиков на танке Заречного!.. О его родных, их военной и послевоенной судьбе в школе ничего не знали.
Директор школы, бывший партизан Великой Отечественной, и заведующий школьным музеем, молодой учитель, недавно отслуживший в войсках ПВО, с изумлением смотрели на Заречного, и он очень жалел, что не взял с собой вырезку из фронтовой газеты.
- Пятеро неразлучных друзей из десятого, - положив большие руки на письменный стол и задумчиво разглядывая примостившийся на самом краю настольный перекидной календарь, Иван Сергеевич с явной гордостью рассказывал историю расстрелянных немцами мальчишек. - Я преподавал им математику, все пятеро по ней имели твердые пятерки. Заводилой был Леня Орлов, сын путевого обходчика. Отец пропал в войну без вести. А первым помощником у Лени - Роби Тислер. Яркий блондин, длинный, светлоглазый, на носу горбинка - хорошо помню ее… Однажды затеяли самолет построить. Вы представляете - настоящий самолет, с мотором. По-моему, в седьмом классе это было. Фанеры, брусьев натаскали в школьную мастерскую. Мотора не нашли - готовый фюзеляж с обломанными крыльями долго валялся как раз там, где теперь их могила под обелиском… Когда война началась, так впятером и в военкомат двинулись. Родители Роби еще весной уехали в Эстонию, его оставили заканчивать школу - и не встретились больше. На войну ребят не взяли, а когда немцы в начале сентября сорок первого подошли ко Мге, они решили податься в партизаны. О героях-партизанах тогда уже говорили и писали, а ребятам нужна романтика. Сняли несколько рельсов на железной дороге - за что и расплатились своими жизнями.
Увеличенные портреты отважной пятерки десятиклассников висели не только в школьном музее, но и в их бывшем классе. "Роберт Тислер" - подпись жирной тушью под средним из портретов. Открытое продолговатое лицо с густыми белесыми бровями, открытый взгляд светлых, умных глаз, прямой нос и острый подбородок. Он, младший сержант, командир отделения автоматчиков-десантников на его "тридцатьчетверке"! Но ведь это ровно год спустя после расстрела мальчишек из десятого? И тоже южнее Ладоги, в Синявинской наступательной операции осенью сорок второго…
Опять стояла осень, бабье лето. Школьный двор усыпан облетевшими с деревьев желтыми, красными, оранжевыми листьями. Молодые березки, посаженные полукругом у могилы рядом с серебристыми елочками, полуоголились. Этот листопад, просвечивающие березки, полутораметровый обелиск с пятью фамилиями, высеченными рубленым прямым шрифтом, навевали грусть.
Их много сейчас, памятников и обелисков. По всей стране, по всей Европе. Очень они разные - от мемориальных комплексов, торжественных и величественных, как на Мамаевом кургане в Волгограде или на площади Победы в Ленинграде, до совсем малоприметных, как этот - в саду поселковой школы, далекий от шедевров Вучетича. Но здесь тоже проходили торжественные построения пионеров и комсомольцев, а по памятным боевым датам звучали залпы ружейного салюта. Салюта лежавшим под обелиском ребятам, не покорившимся жестокому врагу, боровшимся до конца, смертью смерть поправшим.
Мы с Заречным приехали во Мгу на встречу ветеранов 2-й ударной армии - участников кровопролитнейшей, сыгравшей очень важную роль в защите Ленинграда Синявинской наступательной операции 1942 года. С 27 августа почти до середины октября в лесисто-болотистых непролазных урочищах, старых торфяниках, на невысоких, но и неприступных высотах гремело ожесточенное, изумительное по отваге и упорству бойцов, не смолкавшее ни днем ни ночью сражение. В помощь увязшему у стен Ленинграда фашистскому воинству Гитлер перебросил из Крыма свежие дивизии 11-й армии генерал-фельдмаршала Манштейна с частями усиления. Упредив врага всего на несколько суток, войска нашей 8-й армии, а потом и 2-й ударной сорвали "решающий" штурм великого города. Около шестидесяти тысяч гитлеровцев перемололи тогда советские части в синявинско-мгинской мясорубке, навсегда похоронив мечту фюрера о покорении "Санкт-Петербурга" и его уничтожении. Это была одна из самых кровопролитных битв минувшей войны. Жарко было и людям и небу, и справедливо сказал поэт-фронтовик Анатолий Чивилихин:
…Тот, что по́был здесь, едва ли
Забудет и на склоне дней
О битвах, что порой бывали
Иных прославленных грозней.
В наши дни он раздался во все стороны, этот лесной поселок при узловой станции Мга Октябрьской железной дороги. Ветеран войны, почетный гражданин Мги Никифор Ильич Шерстнев, тридцать лет работающий здесь начальником вокзала, седой и однорукий, показывал нам новые улицы, Дом культуры, поликлинику. А ведь фашисты уничтожили Мгу до основания, оставив нетронутым только бывшее графское имение. Тоже мне, классовая солидарность!..
Захватив 8 сентября 1941 года этот поселок, гитлеровские войска замкнули гигантское блокадное кольцо вокруг Ленинграда, и с этого дня, с падения Мги, начался отсчет девятистам нечеловечески страшным, холодным и голодным, огненно-кровавым дням ленинградской блокады.
Отчаянные попытки прорвать фашистское кольцо делались и с Невского "пятачка", и через Любань. А теперь, осенью сорок второго, здесь, южнее Ладожского озера, через Мгу и Синявино. Немецкие генералы потом говорили и писали, что они никогда бы не избрали для наступления столь непригодные для ведения боевых действий синявинско-мгинские болота и леса. Что ж, при других обстоятельствах и мы не избрали бы. Но от Черной речки, где застыла наша оборона со стороны Волховского фронта, до Невы, до ленинградцев по этим непроходимым болотам и лесам, торфяникам и хлябям, высотам среди трясин напрямую оставалось всего двенадцать километров, и именно тут три месяца спустя, в январе сорок третьего, блокада была прорвана!
Так уж случилось, что Заречный приехал во Мгу еще в начале августа, хотя встреча была намечена на конец сентября. Оказавшись в Ленинграде, он не утерпел - так хотелось поскорей увидеть эту таинственную Мгу (одно название чего стоит: Мга!), до которой считанные версты не доходили в сорок втором и даже в сорок третьем; хотелось подняться на Синявинские высоты, которых мы не смогли взять до осени сорок третьего, и с них фашисты били из тяжелых орудий по временной железнодорожной ветке Поляны-Шлиссельбург, связавшей Ленинград со страной, по нашим заливавшимся водою окопам, землянкам, капонирам; прямо-таки тянуло его выйти на памятную всем нашим бойцам линию высоковольтных передач, железные опоры которой через леса и болота уходили на запад, к Неве и Ленинграду, свесив как сережки перекрученные толстые провода и гирлянды коричнево-фарфоровых изоляторов. Вдоль этой линии, петляя, пролегала и основная дорога нашего наступления.
И вот еще в начале августа Александр Алексеевич доехал до Апраксина городка, мельком взглянув на проплывшие мимо окон платформы Мги, и пошел пешком прямо по обочине железной дороги, на восток - до разъезда "65-й километр", потом к станции Назия.
Линия от Ленинграда к Волховстрою теперь двухколейная. Одни поезда шли навстречу Заречному - дальние пассажирские, пригородные электрички, тяжеловесные грузовые составы со стройматериалами, нефтью, продовольствием - в одном насчитал до шестидесяти вагонов и сбился со счета, бросил, - а другие обгоняли его, долго маячили впереди серо-зелеными движущимися картинками из детской книжки, потом превращались в точки и исчезали в дальней дали.
Он шел в легких летних туфлях и ругал себя, что не надел прихваченные из дому резиновые сапоги. Сорок лет не был в этих местах - надеялся, что тут стало посуше?