Из истории Бутырок: слава и бесславие
На историю Бутырской улицы самое непосредственное влияние оказал все тот же рельеф местности, а точнее, та самая "яма", в которой волей судьбы оказалась улица. Помимо Бутырского пруда в низине лежали два обширных болота. К западу от Бутырской улицы – Горелое (из которого вытекала речка Пресня), а к востоку – Пашенское и множество мелких озер.
Понятно, что сырая, заболоченная местность мало подходила для интенсивного земледелия. Потому-то возникшая здесь Бутырская слобода с давних пор была не земледельческим поселением, а служила пристанищем людей самого разного сорта, и каких-либо прочных трудовых традиций в Бутырках возникнуть не могло.
Впервые Бутырки упоминаются в писцовой книге за 1624 год, и тогда в слободе насчитывалось аж три крестьянских двора! В дальнейшем население быстро пополнялось, но не крестьянами, а за счет переселенцев из Москвы. Дело в том, что лежавшее рядом с городом селение оказалось идеальным прибежищем для уклонявшихся от налогов ремесленников и мелких торговцев. В Москве им приходилось платить значительные подати, от которых освобождала жизнь в Бутырках, а близость поселения к Москве давала возможность по-прежнему вести свои дела в городе.
Понятно, что ловкачи не пользовались любовью ни правительства, ни честных налогоплательщиков, и в 1649 году бутырскую вольницу принудительно выселили в Москву, рассовав торговцев и ремесленников по черным (то есть податным) слободам. На освободившееся место поселили поляков, взятых в плен в ходе бесконечных войн с Польшей. Москвичи не без доли иронии именовали сих бедолаг панами, а потому одна из улиц Бутырок долгое время носила название Панской (сейчас это Новодмитровская улица). Поляки прожили здесь недолго – в 1656 году по заключении мира их отпустили восвояси, а в истории Бутырок начался новый и славный период.
В 1667 году в опустевшем селении разместился один из первых в России полков иноземного строя – регулярного войска, шедшего на смену уже безнадежно отставших от требований времени стрелецких полчищ. В конце XVI – начале XVII века он считался одним из самых надежных и боевых частей русской армии. Сегодня память о некогда славном полке хранят близлежащие улицы Полтавская (полк внес свой вклад в Полтавскую победу) и Полковая. Правда, свои боевые названия они приобрели относительно недавно: первая в 1922 году, а вторая – в конце XIX века. К сожалению, в отличие от своих гвардейских собратьев Преображенского и Семеновского, Бутырский в дальнейшем быстро утратил свою популярность. Последнюю в своей истории Первую мировую войну полк встретил под № 66, в составе 17-й пехотной дивизии, стоявшей в замшелом городишке Холме Люблинской губернии.
Бутырки полк покинул уже в первой половине XVIII века, и они превратились в обычную пригородную слободу, бестолковую и грязную. К началу XIX столетия большая часть Бутырок оказалась во владении причта стоявшего здесь внушительного храма Рождества Богородицы. Благодаря этому началось быстрое превращение бывшей слободы в жилой пригород столицы. Сосредоточение земель в одних руках позволило создать четкую прямоугольную планировку улиц, а образовавшиеся правильные кварталы нарезать на множество небольших, но удобных для застройки участков. Это дало свои плоды – в Бутырки потянулись застройщики: подрядчики средней руки, кустари, торговцы, извозопромышленники. В их небольших одно-двухэтажных домиках селилась всякая мелочь – подмастерья, писари, поденщики, люди сомнительных профессий.
Ибо цены на жилье в Бутырках были значительно ниже, чем в городе. Трехкомнатная квартира без удобств обходилась (в ценах конца XIX века) в 10–12 рублей в месяц (в Москве аналогичная квартира, но с удобствами стоила рублей семьдесят), комнаты шли по 3–5 целковых, койка стоила полтинник или рубль, в зависимости от освещения. Падал на нее свет – рубль, в темном углу – полтинник. Ну а о тесноте в комнатах говорила дополнительная плата, взимаемая за право сидеть около койки, то есть за место для табурета – от 15 до 25 копеек.
Люди жили здесь подолгу, многие постоянно, что не мешало некоторым путеводителям даже в начале XX века подавать Бутырки как "дачную местность" (оговариваясь, правда, что "грязную и вонючую, с едва заметными намеками на растительность"). На самом деле это была уже вполне сложившаяся и типичная для того времени окраина Москвы со всеми присущими ей пороками – отсутствием городских удобств, неизбежной грязью, скукой и пьянством. В числе немногих местностей за городскими заставами Бутырки удостоились включения в официальные границы Москвы задолго до 1917 года.
"Пожар способствовал ей много к украшенью"
Характерным штрихом дореволюционной истории Бутырок являлся особый вид бизнеса, досконально освоенный бутырскими домовладельцами. Его нехитрая механика основывалась на существовании в России большого числа конкурирующих между собой компаний, страхующих строения от огня.
Серьезные исследователи отмечали, что подобная постановка страхового дела отнюдь не способствовала сокращению числа пожаров. Скорее наоборот. Желание получить солидную страховую премию нередко заставляло самих хозяев поджигать свои устаревшие домики.
В свете этого совсем не кажется удивительным, что застроенные мелкими деревянными хибарками Бутырки прочно удерживали одно из первых мест в Москве по частоте возгораний. Редкая неделя проходила без того, чтобы на Бутырках что-нибудь не сгорело, причем имеются веские основания подозревать, что многие из этих мелких несчастий являлись заранее запланированными и воспринимались потерпевшими вполне стоически.
Но бывало и так, что огненная стихия выходила из-под контроля людей, и Бутырки становились местом настоящих катастроф. Например, сразу два подобных события произошли в 1911 году. В полдень 3 июля загорелся двухэтажный дом А. В. Орешкина. Соседние деревянные хибарки стояли почти без разрывов и не имели между собой положенных в таких случаях кирпичных брандмауэров. Поэтому даже не слишком сильный в тот день ветер легко переносил пламя на соседние сооружения. Вдобавок поблизости не оказалось источников воды: водопровода Бутырки, как и прочие московские окраины, не имели, а ближайший водоем находился в Петровском парке – за пару километров. По сигналу номер три на Бутырки вызывались сразу шесть соседних частей, а еще через тридцать минут пришлось подавать и сигнал номер четыре – на сбор уже восьми пожарных команд.
Тем временем огонь охватил постройки соседнего владения, расположенного на углу проезда и Рождественской (ныне 2-я Квесисская) улицы. А дальше стряслась настоящая беда – загорелось владение А. В. Сергеевой, в котором помимо жилого дома стоял здоровый сарай, доверху набитый сеном. По округе полетели горевшие клоки, разносимые мощной тягой. В трех владениях, соседствующих с орешкинским, каменных сооружений не оказалось, и огонь без помехи перекидывался на стены и крыши деревянных сарайчиков и курятников.
К счастью, пожарные Сретенской части, доставившие тяжеленный паровой насос, обнаружили во владении Сергеевой драгоценную находку – небольшой прудик. Живительная влага внесла перелом в развитие событий. Но ее было слишком мало – из пяти имевшихся в наличии паровых насосов работали только три. Один поставили на сергеевском пруду, а два качали воду из водоема в Петровском парке. Поэтому прошло не меньше часа, прежде чем распространение огня остановили, а еще через пару часов потушили последние очаги пожара.
За это время успела выгореть половина квартала, лежащего между нынешними улицами Писцовой, 2-й Бебеля, 2-й Квесисской и Петровско-Разумовским проездом. Пострадало восемь владений (на их месте стоят сегодня дома № 10 и № 12 по Петровско-Разумовскому проезду). Орешкинский дом сгорел, естественно, дотла. При расследовании выяснились два любопытных обстоятельства. Во-первых, ремонтировавшийся дом пустовал, и огню появиться там было явно неоткуда. Во-вторых, убогая деревянная (да еще и обветшавшая) постройка была застрахована аж на 10 тысяч рублей! Для сравнения – кирпичный односекционный доходный дом среднего класса в пять этажей с удобствами (водопроводом, канализацией, отоплением) стоил примерно 80 – 100 тысяч. А статистика того времени утверждала, что в Москве кирпичная постройка обходилась в три-пять раз дороже деревянной того же объема!
Поводы для подозрений имелись, но подозрения к делу не пришьешь, а факты поджога в целях извлечения выгоды в те времена удавалось доказывать лишь в единичных случаях. Тем более что в данном случае обошлось без человеческих жертв. К сожалению, так бывало далеко не всегда. 10 февраля того же года на Бутырках случился еще один пожар. Двухэтажный деревянный дом М. А. Музалева на Петровско-Парковой улице (сейчас на месте дома находится стадион) загорелся в начале первого ночи. В шести квартирах дома ютилось более ста человек – съемщиков, подсъемщиков и жильцов. Пожар начался в самом низу лестницы. Жильцы верхнего этажа выбивали стекла, прыгали вниз. По мере сил им помогали местные полицейские, ловившие детей на подушки.
Но огонь бушевал с такой силой, что шестеро жильцов переполненного дома так и не смогли выбраться на улицу. Более десятка получили сильные ожоги и травмы. Все, что смогли сделать прибывшие наконец пожарные, – отстоять соседние дома Гришина и Тычкова, стены которых уже загорались. Правда, для этого с домиков пришлось сорвать крыши, выбить окна.
В огне выгорали мелкие бутырские домишки, на их месте появлялись новые – смешанные или кирпичные, в два этажа, а на главной улице бывшей слободы – Бутырской появилось два дома даже в четыре и пять этажей!
Сначала в 1903 году архитектор Л. В. Стеженский возвел дом под нынешним номером 67 – в четыре этажа. Вторым стал пятиэтажный доходный дом № 73. Его в 1907–1913 годах по заказу домовладельца К. М. Колупаева выстроил архитектор И. А. Стаканов. Особенными художественными достоинствами здание не блещет – его отделанный мелкой керамической плиткой (кабанчиком) фасад украшают два немасштабных, слишком тяжелых эркера. Удивляет другое: каким образом мог появиться многоэтажный дом на тогдашней городской окраине, лишенной канализационной сети? Как обходили эту трудность строители?
Улица начинается с обвала
Самой известной из крупных построек, появившихся в окрестностях улицы до Великой Октябрьской социалистической революции, является бывший городской училищный дом (Вятская улица, № 28), один из фасадов которого хорошо виден с перекрестка Бутырской и 2-й Квесисской улиц. Городские училищные дома, возводимые на средства московского городского самоуправления, предназначались для размещения трехлетних начальных училищ, которые для большинства юных москвичей оставались единственным доступным учебным заведением.
Сначала училища эти ютились, как правило, в случайных, плохо приспособленных для учения домах или даже отдельных квартирках. Первый, относительно небольшой – всего в два этажа – училищный дом открылся в 1884 году. Назывался он Алексеевским (в честь городского головы) или Рогожским. Его современный адрес – Николоямская (до недавнего времени называвшаяся Ульяновской) улица, дом № 42. Через несколько лет собрат Рогожского дома возник в самом центре Москвы, его адрес: Леонтьевский переулок (москвичам известный как улица Станиславского), дом № 19. В память купца, давшего деньги на строительство, дом стал называться "имени С. А. Капцова", или просто Капцовским. Автором обоих первых училищных домов Москвы был архитектор Д. Н. Чичагов. До 1905 года выстроили еще несколько аналогичных зданий.
После революции 1905–1907 годов строительство пошло быстрее. В 1909 году четко сформулировали требования к новым учебным зданиям. В соответствии с этими требованиями городская управа объявила всероссийский конкурс на проекты училищных домов двух типов: первого – на шестнадцать классных помещений, второго – на двадцать четыре. За проект двадцатичетырехклассного здания первую премию получил К. А. Грейнерт, вторую – К. К. Гиппиус. Лучший проект шестнадцатиклассного училища выполнили В. В. Глазов и В. Н. Основский, вторая премия досталась Н. А. Квашнину.
Премированные на конкурсе работы были положены в основу проектов новых училищных домов строительства 1910 года. Впервые в Москве началось одновременное сооружение сразу шести капитальных и очень крупных по тем временам учебных зданий. Первые три дома строились большими – на двадцать четыре класса. А. А. Остроградский сооружал училищный дом на Девичьем Поле (Большая Пироговская улица, № 9а), который сразу же стал самым эффектным среди своих собратьев. Второй дом на Екатерининской площади (ныне Суворовская, но известная как площадь Коммуны) спроектировал К. К. Гиппиус. А. И. Роопу было поручено строительство третьего двадцатичетырехклассного дома – на Миусской площади. Следующие три дома были поменьше – на шестнадцать классов. Они также стали заметным явлением, их открытие привлекло внимание общественности и прессы. Дом в Стрелецком (ныне Костянский) переулке строил архитектор В. Н. Основский, по Коломенской (ныне Рабочая) улице – З. И. Иванов, по Новобасманному переулку – Н. А. Квашнин.
Скорость ввода в строй таких нужных безграмотной Москве зданий нарастала, все шло хорошо. Но осенью 1911 года произошла катастрофа, резко поубавившая восторги и заставившая присмотреться к тому, как велось муниципальное строительство в городе.
Очередной училищный дом (на шестнадцать классов) возводился в Бутырках. Выполнил проект и наблюдал за работами почтенный И. П. Машков – участковый архитектор, бессменный товарищ председателя Московского архитектурного общества. В его послужном списке – десятки солидных зданий, позже, в годы советской власти, он занимал ответственные посты в органах строительного надзора.
Бутырский училищный дом. Архитектор И. П. Машков. 1912–1913 гг.
Руководил строительством инженер С. М. Серебровский. Он же стал инициатором применения в здании разработанных им "кирпично-железных перекрытий по системе инженера Серебровского". Широковещательная реклама превозносила великие достоинства "системы", однако на самом деле до Бутырского училища подобные перекрытия были реализованы всего лишь в двух постройках в Туле. Суть гениального изобретения Серебровского состояла в заполнении промежутков между уложенными вместо балок рельсами кирпичной кладкой, связанной железными полосами, и даже на первый взгляд вызывала сильные подозрения. Методов расчета подобных перекрытий у техников управы не имелось, однако Серебровский предложил какие-то эмпирические формулы для обоснования прочности.
Вот тут-то и сказалась слабая техническая подготовка Машкова, который в свое время закончил лишь Училище живописи, ваяния и зодчества. Слушателей его архитектурного отделения учили в основном красиво рисовать. Из года в год будущим архитекторам задавали одно и то же – составить чертежи фасадов и планы какого-нибудь крупного здания фантастического назначения (например, "Великокняжеского дворца на берегу южного моря") в определенном стиле. О том, с помощью каких приемов будут реализовываться грандиозные проекты, особо не задумывались. Для перекрытий предполагались традиционные каменные своды или деревянные балки.
Между тем в начале XX века в Москве сооружались не фантастические, а вполне реальные заводские цеха, вокзалы, универмаги, в практику входили новые стройматериалы – бетон и железобетон, сталь. На их основе создавались десятки новых конструкций, разработанных как серьезными специалистами, так и доморощенными изобретателями. Их усердно рекламировала печать. В лабиринте этих "систем" подобно слепым котятам блуждали не владевшие сложным математическим аппаратом, лишенные технической интуиции "классные художники архитектуры", то и дело попадая впросак. Наверное, не раз с горечью вспоминал Иван Павлович свое решение применить перекрытия Серебровского.
Катастрофа произошла 11 октября 1911 года в тыльной части здания, обращенной к Бутырской улице. В это время на третьем этаже четырехэтажного дома работали штукатуры: Старостины – отец и сын, Евстифеев, Артамонов и Деркачев. Над ними, на чердаке, что-то спешно доделывал кровельщик Прохоров. Ночью уже подмораживало, а день выдался теплый. В середине рабочего дня с потолка закапала вода. К сожалению, рабочих это не насторожило. Не смутило их и начавшееся в шестом часу потрескивание потолка. Рабочие спешили завершить свое дневное задание. Лишь старший Старостин по каким-то делам ушел в другое крыло.
В половине шестого вечера висящие между рельсами кирпичи потолка четвертого этажа рухнули вниз всей своей плотной массой. Легко проломив пол и перекрытия, свалились на третий.
Посчастливилось Артамонову – он стоял недалеко от двери и успел броситься в нее. К месту обвала сбежались рабочие со всего дома. Прежде всего их внимание привлек Прохоров, успевший зацепиться в падении за обломок балки четвертого этажа и отчаянно вопивший, вися над огромной дырой. Пока внизу собирались подать ему лестницу, кровельщик сорвался, тяжело рухнув на груду кирпича. Через пять минут из этой кучи удалось извлечь Евстифеева с многочисленными переломами и смятой грудной клеткой. Его состояние было безнадежным.
Через полчаса прискакали пожарные, за ними прибыло начальство – брандмайор Н. А. Матвеев и вездесущий помощник градоначальника В. Ф. Модль. При свете ацетиленовых фонарей раскопки продолжались. Лишь в начале восьмого из-под обломков извлекли два страшно изувеченных трупа – с разбитыми головами, расплющенными лицами, вдавленными грудями. Над телом девятнадцатилетнего Старостина кричал его отец, сам уцелевший совершенно случайно.
В результате обвала в левом крыле здания образовалась огромная (примерно 10 на 10 метров) дыра, связавшая в одно пространство третий, четвертый этажи и чердак. Сверху свисали металлические балки, обломки досок пола, кое-где висели остатки "перекрытий системы Серебровского".
Отвечавший за постройку архитектор представлял видную фигуру в городской строительной администрации, а потому дело об этом обвале относится к числу наиболее туманных. Складывается впечатление, что управа отнюдь не горела желанием определить точную причину аварии и ее виновников. Материалы по делу об обвале перекрытий училища на Бутырках были переданы прокурору "без привлечения к ответственности определенного лица". Зато сразу же после обвала было остановлено строительство училищного здания на Миусской площади, где также использовалась "система Серебровского", – до окончания расследования.