…После гимнастики, вместе с другими обитателями гостиницы, я отправлялся в столовую. Здесь уже собиралось довольно многочисленное общество. Столовая в Нюрбе была своеобразным "утренним клубом". Уписывая всевозможные гуляши и отбивные, кисели и компоты, геологи обменивались новостями, рассказывали друг другу о недавно открытых месторождениях и о всяких связанных с этим трудным и опасным делом интересных историях.
Здесь же в столовой комсомольцы Амакинской экспедиции каждое утро вывешивали свою сатирическую газету "Из жизни ископаемых" - задиристый, красочный листок с хлесткими карикатурами на бюрократов, зажимщиков критики (оказывается, и в якутской тайге были такие), лодырей, пьяниц, хулиганов. И если случалось, что "герой дня" входил в столовую и, как всегда, направлялся к газете, чтобы узнать, кого сегодня "прокатили", друзья кричали ему из-за столиков:
- Петро, сперва позавтракай! А то аппетит испортится!..
После столовой я шел в здание главной конторы Амакинской экспедиции и погружался в изучение ее обширнейших архивов. Можно без преувеличения сказать, что в этих архивах была собрана многолетняя, полная драматизма и высокой героики история поисков наших отечественных алмазов. Здесь были отчеты десятков разведочных экспедиций, годами бродивших чуть ли не по всей территории нашей необъятной страны, но так и не нашедших ни одного, даже самого маленького кристаллика алмаза. Здесь лежали полные разочарований и досады заявления известных геологов-изыскателей с просьбами освободить от работы в алмазных экспедициях по причине полной бесперспективности поисков этого минерала в Советском Союзе. Здесь бережно хранились фотографии и личные дела тех, кто сложил свои головы в битве с суровой северной природой за наш русский советский алмаз.
Все шире и шире разворачивалась передо мной грандиозная "алмазная эпопея", многолетнее, упорное сражение советских геологов с могучими недрами земли. Найти, во что бы то ни стало найти в величественных складках древних гор, на необозримых просторах, речных долин и плоскогорий маленькие, почти не видимые простым глазом капли алмаза! Тысячи людей стали участниками этого замечательного открытия.
…Однажды, "путешествуя" по архивам экспедиции, я натолкнулся на запыленную, истрепанную папку, крест-накрест перевязанную старенькой бечевкой. Я развязал бечевку. На столе передо мной оказалась толстая синяя тетрадь и множество отдельных бумаг, исписанных витиеватым старинным почерком. На конце многих слов было приписано непривычное для глаза, старомодное "ять".
Я заинтересовался находкой и открыл тетрадь. На первом титульном листе все тем же витиеватым почерком было написано: "Павел Лугов. Дневники. Заметки. Дорожные впечатления". Я перевернул еще одну страницу. Здесь, очевидно, начиналась одна из заметок хозяина тетради, так как вверху страницы крупными буквами было выведено: "Краткое описание истории поисковых работ на алмаз в России".
Это была совершенно неожиданная находка. Заинтересовавшись еще больше, я стал читать "краткую историю", с трудом разбирая местами почти полностью стершиеся строчки:
"…Известно, что первый алмаз в России был найден на Урале в 1829 году. Это был маленький невзрачный кристаллик. Промышленных месторождений на Урале обнаружено не было, а случившееся в середине прошлого века открытие южноафриканских алмазов окончательно утвердило мнение, что алмазные месторождения могут находиться только в жарких полуденных странах. Поиски алмазов в России с этого времени совсем прекратились вплоть до наших дней.
О причинах такого, по выражению одного русского ювелира петровской эпохи, "непотребного" отношения к поискам драгоценных минералов хорошо сказал сам Петр I в своем указе "О рудокопных и минеральных дел состоянии". "Наше Российское государство, - писал Петр, - пред многими иными землями преизобилует потребными металлами и минералами благословенно есть, которые до нынешнего времени безо всякого прилежания исканы; паче же не так употреблены были, как принадлежит сему; пренебрежению главнейшая причина была, частию что наши подданные рудокопным делом и как оное в государственную пользу произвести не разумели, частию иждевения и трудов к оному приложить отважиться не хотели, опасаясь дабы некогда те заведенные рудокопные заводы, егда в них добрая прибыль будет, от них заводчиков отняты бы не были".
В этом петровском указе, хотя он, может быть, непосредственного отношения к алмазам и не имеет, хорошо схвачен дух инертности в отношении к поискам алмазов в деловых кругах феодальной России. Известно, что залегает этот минерал в очень труднодоступных местах и что разработка алмазных копей слишком трудоемка и требует больших средств. Чесали наши бородатые "ногициянты" свои затылки и прикидывали: "Нешто пустишься в поиск алмаза-камня, вложишь в эту коммерцию много наличного капиталу, преуспеешь, а царь-батюшка с боярами здесь-то и возьмут тебя за воротник: "Прими, - скажут, - Пров Спиридонович, и казну в свое дело с половинной долей". Нет уж, лучше и не пробовать искать этот алмаз-камень. Ну его к лешему!"
Очевидно, поэтому Россия и не имеет до сих пор своих алмазов, хотя по некоторым предположениям можно было издавна догадываться, что россыпи их возможны на территории северных провинций Российского государства. Но капитализм, которому надо отдать честь открытия африканских алмазов, в нашем патриархальном отечестве был еще тогда слишком "телом худосочен и ликом не ясен", чтобы взвалить на свои хилые, слаборазвитые плечи такую тяжесть.
Если российскому капитализму по причине своего запоздалого рождения было не под силу такое экономическое напряжение, как хищнические, наподобие африканских, поиски алмазов, то лучшие русские геологические умы на протяжении многих лет упорно боролись с весьма распространенным мнением о том, что драгоценные минералы вообще, и алмазы в частности, происхождение которых якобы связано с действием солнечных лучей, могут быть найдены только в жарких южных странах.
Михаил Васильевич Ломоносов в своем трактате "Первые основания металлургии или рудных дел" уже в 1763 году писал: "Представляя себе то время, когда слоны и южных земель травы на севере важивались, не можем сомневаться, что могли произойти алмазы, яхонты и другие драгоценные камни, и могут отыскаться, как недавно серебро и золото, коего предки наши не знали… Станем искать металлов, золота, серебра и прочих; станем добираться до отменных камней, аспидов и даже до изумрудов, яхонтов и алмазов. По многим доказательствам заключаю, что и в северных недрах пространно и богато царствует натура".
Слова эти, однако, оставлены были нашими изыскателями без всякого внимания, а поиски алмазов велись наобум, что подтверждают многочисленные факты.
Первая находка русского алмаза была сделана 4 июня 1829 года на Урале, в окрестностях Биссерского завода. Находка эта случилась во время путешествия по Уралу и Алтаю научной экспедиции, возглавляемой бароном Александром Гумбольдтом.
Александр Гумбольдт был одним из первых энтузиастов поисков алмазов в России, в частности на Урале. Перед тем как отправиться вместе со своей экспедицией в далекий путь, барон заверил императрицу Александру Федоровну, жену Николая, к которой был вхож, что без русских алмазов он назад не вернется, и заранее просил государыню принять в подарок первый русский алмаз.
Гумбольдт сдержал свое слово. После долгого путешествия экспедиция добралась до Урала и начала работу на золотых и платиновых россыпях. Первоначально поисковыми работами занялся член экспедиции Густав Розе. Он тщательно исследовал породу золотых и платиновых россыпей, но пришел к неутешительному выводу: никаких намеков на алмаз в них не было.
Однако Гумбольдт упорно продолжал поиски. Самый первый алмаз был найден участниками экспедиции Полье и Шмидтом. Вернее, они только определили его как алмаз. Принес же им камень крестьянский мальчик из деревни Калининской Павел Попов. На следующий день четырнадцатилетний Павел повел Полье и Шмидта на то место, где он нашел первый алмаз, и там среди кусков железного колчедана и галек кварца было найдено еще два небольших кристалла.
Гумбольдт предпринял энергичные поиски алмазов в окрестностях деревни Калининской, но ничего больше не нашел. Как и обещал, Александр Гумбольдт отправил первый русский алмаз в подарок императрице Александре Федоровне, а два других кристалла переслал министру финансов графу Канкрину.
В следующем году успехи экспедиции Гумбольдта были более значительны: нашли двадцать шесть кристаллов, общий вес которых составлял 14,5 карата.
…В "Горном журнале" за 1858 год напечатан полный реестр алмазов, найденных на Крестовоздвиженских золотых промыслах с 1830 по 1858 год. Всего было найдено здесь сто тридцать один алмаз, вес которых был шестьдесят каратов. В комментариях к реестру говорилось, что разведка алмазов на Урале идет крайне медленными темпами и в основном исчерпывается случайными, как говорится, попутными находками при добыче золота. Журнал сетовал на то, что разведка алмазов не взята под контроль никем из крупных уральских горнозаводчиков. Достаточное финансирование этого предприятия, по мнению автора комментариев, могло быть в дальнейшем с лихвой окуплено.
Недвусмысленный призыв этот не был, однако, никем услышан. По-видимому, уральские горнозаводчики "Горного журнала" не читали.
Кроме уже известных "россыпей" (по бедности их нельзя было и россыпями называть), алмазы находили и в других местах на Урале, но встречались они так редко и в таких ничтожных количествах, что это заставляло русскую геологическую общественность брать под сомнение возможность открытия на Урале сколько-нибудь стоящих алмазных месторождений.
В 1878 году был отмечен случай находки алмаза на Ольгинском прииске на Урале инженером Лебедевым. В 1891 году некто Мельников привез в Петербург алмаз, обнаруженный, по его словам, в Финляндии, на границе с Норвегией. Оба эти случая крайне сомнительны и никаких серьезных последствий не имели.
15 ноября 1893 года, говоря языком газет, "управляющий Министерством государственных имуществ имел счастье представлять Его Величеству Государю Императору алмаз, найденный в Кочкарской системе на Урале, летом текущего года. Его Величеству алмаз не понравился, и Оно осталось весьма равнодушно к проекту дальнейших поисков в указанном месте…".
Безразличие, которое проявило "Оно" к намерению искать алмазы в Кочкарской системе, поставило крест на всех поисковых работах на Урале. По-видимому, руководители Горного департамента вполне разделяли весьма распространенное мнение - "где уж нашим!" - и предпочитали покупать алмазы втридорога за границей.
История же находки алмаза, не понравившегося императору, такова: летом 1893 года на одном из золотых рудников Кочкарской системы (так называлась группа золотоносных россыпей на Южном Урале, расположенных на земле Оренбургского казачьего войска) башкир-рабочий при промывке золотого песка нашел небольшой прозрачный кристалл бледно-желтого цвета. Камень, доставленный в Петербург, был изучен выдающимся русским исследователем алмазов академиком Еремеевым. Алмаз имел форму сорокавосьмигранника с выпуклыми плоскостями и бледно-желтый цвет. Это был самый большой уральский алмаз. Еремеев заключил, что по своим данным этот алмаз отличался от всех уральских алмазов. Нельзя было сравнить его с африканскими алмазами, имевшими "мертвенный" цвет, то есть абсолютно прозрачными в большинстве случаев. Еремеев сделал вывод, что алмаз принесен на Южный Урал из доселе неизвестного месторождения, которое могло быть расположено как поблизости от места находки, так и на значительном расстоянии.
Кочкарский округ был десятым местонахождением алмаза в России. Уже само это число было убедительным аргументом для постановки серьезных поисковых работ. Однако по-прежнему ничего предпринято не было, и список отечественных искателей алмазов после барона Гумбольдта продолжить было некем.
Столь легкомысленное отношение к поиску важнейшего технического сырья, которым алмаз в наши дни все более и более становится, можно объяснить только полным безразличием соответствующих лиц к судьбам отечественной промышленности и состоянию финансовых дел государства. Ведь за алмазы ежегодно приходится переплачивать казне нашей значительные суммы. Не надо много ума иметь, чтобы уразуметь вредность такой практики. Ведь даже малая часть из этих переплаченных сумм, употребленная на дело, могла бы в скором времени вернуться назад, окупившись сторицей.
В заключение немногочисленной и скудной истории поисков алмазов в нашем отечестве не могу не привести рассказа студента Горного института Ирисова, бывшего некогда на практике в Иркутске. По его словам, некий иркутский купчина Тарелкин несколько лет назад, имея целью поставить себе карандашный завод, самолично отправился в Якутию, на реку Вилюй, на поиски месторождений графита. Основанием для этой поездки ему послужила где-то услышанная история о Вилюйской графитной экспедиции, официальное сообщение о которой имеется в "Вестнике Русского Императорского Географического Общества" за 1856 год.
Добравшись до Вилюя, Тарелкин стал менять у тамошних якутов меха, чтобы составить оборотный капитал. Однажды, сидя в юрте одного охотника, Тарелкин заметил, что среди нескольких речных камней, лежащих перед иконой, один выделяется сильным блеском. Очевидно, Тарелкин когда-то учился в гимназии и читал газеты, в которых в то время много писали об опытах получения алмаза из графита. Сопоставив имевшиеся у него сведения о Вилюйской графитной экспедиции с ярким блеском камня, купец пришел к выводу, что напал на алмазное месторождение.
Осторожно, чтобы не открыть своей догадки перед хозяином юрты, Тарелкин стал расспрашивать якута о том, где он нашел такой забавный камень. Охотник рассказал купцу, что однажды летом в солнечную погоду он шел по берегу Вилюя и вдруг заметил в воде луч света, идущий со дна к поверхности. Подойдя ближе, охотник увидел, что луч исходит из лежащего на дне камня. Он вынул камень из воды - луч потух. Снова опустил в воду - луч снова вспыхнул. Тогда охотник решил взять замечательный камень с собой и показать его жене. С тех пор он и лежит в юрте, перед иконой.
Купец выменял камень у якута за четверть водки и куль муки. Он так укрепился в своей мысли, что открыл алмазное месторождение, что тут же изменил своим замыслам о карандашной фабрике и отправился обратно в Иркутск. В городе он как бы ненароком показал камень знакомому учителю химии, сказав ему, что вот, мол, купил алмаз, да сомневается, не обманули ли его. Учитель химии показал камень каким-то студентам, и те подтвердили, что это действительно алмаз.
Всю зиму, не выдавая никому своей тайны, купчина готовил новую экспедицию. Он действовал смело и решительно, вложив весь свой капитал в снаряжение и обменные товары: спирт, топоры, гвозди, ружья, патроны и т. д. С наступлением лета Тарелкин снова оказался на берегу Вилюя и стал выменивать блестящие камни на привезенные товары. Быстро спустив все вьюки, предприимчивый купец пустился в обратный путь. С собой он вез несколько килограммов блестящих камней, которые он сам оценивал в три миллиона рублей.
В Иркутске Тарелкин выбрал два самых больших и Красиных кристалла и понес их к ювелиру. Когда тот услышал цену, которую просил купец за свои "алмазы", он рассмеялся и сказал, что оба камня не что иное, как самые обыкновенные булыжники. Испуганный Тарелкин привез к ювелиру на извозчике все свои блестящие камни и сказал ему, что возьмет его в половинную долю, если тот найдет среди них хоть один алмаз. Однако все усилия заинтересованного ювелира были тщетны - ни одного алмаза не оказалось.
Убитый горем, разоренный и уже полусумасшедший, Тарелкин отправился на Ангару, высыпал в воду все свои "сокровища" и прыгнул вслед за ними сам…".
Я читал бумаги Павла Ивановича Лугова несколько дней. Иногда одну страницу приходилось расшифровывать целый час - так неразборчивы были строки, написанные много десятилетий назад. Наверное, этим и объяснялось то, что они так долго не привлекали ничьего внимания.
Главной в этих бумагах была, конечно, толстая клеенчатая тетрадь. Она начиналась с двух сторон: с одной стороны шел африканский дневник, с другой - записи после возвращения в Россию. Кроме тетради, в старой папке были еще письма Лугова к невесте и в Горный департамент. Павел Иванович просил департамент послать на сибирский север - на Таймыр, на Чукотку, в Якутию, на Колыму - разведочные экспедиции. На основании личных наблюдений, рассказов местных жителей, общих геологических закономерностей бывший доцент Петербургского университета Лугов упорно доказывал, что в этих районах возможно залегание богатых алмазных россыпей. Он приводил высказывание академика Еремеева об алмазе, найденном на Урале, но принесенном туда, по свидетельству ученого, якобы из других мест, а именно - с востока, он цитировал рассказ о купце Тарелкине и выдержки из сообщения "Вестника Географического общества" о Вилюйской графитной экспедиции.
Но из Петербурга приходили только отрицательные ответы. Причем все письма Лугова пересылались из департамента обратно в Якутию, на адрес якутской губернской канцелярии с коротенькими приписками чиновников департамента примерно такого содержания: "Дело сие хлопотное и накладное. Полагаться в оном на заключения ссыльнопоселенца было бы нелепо, а равно легкомысленно. Посему: в ходатайстве отказать по причине отсутствия надобности в предмете поисков". И уже с такой сопроводительной запиской письма шли из Якутска в Нюрбу.
В 1916 году Павел Иванович обратился в губернскую жандармерию с просьбой разрешить ему с якутом-рабочим пройти в летние месяцы легким маршрутом до устья притока Вилюя - реки Мархи. Оставшийся неизвестным жандармский начальник наложил на эту просьбу размашистую резолюцию: "Хитришь, дядя. Хочешь стрекача задать под мудреным предлогом. Не выйдет, дураков нет".
В толстой тетради на последней странице, помеченной 1919 годом, неверной, дрожащей рукой была сделана, очевидно, последняя в жизни запись геолога Лугова:
"…Близок мой час. Жизнь ненужная, тяготившая, наконец, уходит. Я уже не встаю.
Нужно сделать так, чтобы все мои выводы и наблюдения, все мои дневники и письма попали в руки новой власти. Это деловые ребята.
Вот и все. Слышу трубный глас. Совесть моя чиста…"
Нашел я среди прочих бумаг и выданное Нюрбинским сельским Советом свидетельство о смерти и описание могилы "оставшегося нам от царского режима ссыльного поселенца Лугова, Павла Иванова сына, дворянина, урожденного города Петербурга", - как было написано в свидетельстве.
Странное чувство овладело мной после того, как была прочитана последняя бумажка из запыленной старой папки. Человеческая жизнь прошла передо мной - жизнь суровая, мученическая, страшная своим тяжелым концом.
Но как ни грустно было читать о страданиях, выпавших на долю Павла Лугова, в душе почему-то не оставалось тяжелого, мрачного впечатления. Печальная судьба Павла Лугова была как бы изнутри окрашена в какие-то светлые, поначалу неуловимые тона. Но чем глубже я вживался в нее, чем больше узнавал деталей, тем сильнее, несмотря на внешний трагизм, чувствовалось в ней торжество большой внутренней, а поэтому и непобедимой правды жизни.