Перейра, который, заметим, был последовательным сторонником буквального понимания Библии, замечал, однако, что "в том, что касается учения Моисея, не следует думать и говорить что-либо утвердительно и настойчиво о том, что противоречит ясным свидетельствам и аргументам философии и прочих дисциплин", ибо "Священное Писание очень широко по самой своей природе и открыто для различных толкований и трактовок". Да и сам термин sensus literalis в XVI веке, как правило, исключал лишь аллегорические, но отнюдь не метафорические интерпретации.
Однако в письме Беллармино Фоскарини – и в тех пунктах, где его позиция согласуется с тридентскими решениями, и там, где он, по словам Ривки Фельдхей, "отклонялся от соборного постановления и расширял сферу его применимости", – больше прагматизма, нежели догматизма. Цель кардинала – воспрепятствовать реинтерпретации фрагментов Священного Писания в согласии с теорией Коперника до того, как эта теория будет доказана. Беллармино – вместе с Кано и Перейрой – признает свойственную библейскому тексту смысловую "непрозрачность (opacitas)", а отсюда – и потребность в экзегезе. Но в период, когда церковь продолжала острую полемику с протестантами и демонстрировала "крайнюю восприимчивость (great sensitivity) к авторитету традиции", простые соображения "практического разума" требовали соблюдения сугубой осторожности во всем, что касается защиты научно не доказанной теории, и даже толкали к расширительной трактовке тридентских решений. Кардинал предлагал Фоскарини и Галилею занять ту же теологически безопасную позицию – рассматривать учение Коперника ex suppositione, ибо "для математика этого вполне достаточно". И это была не догматически-обскурантистская, но прагматически-конструктивная позиция в конкретной исторической ситуации, позиция, которая, как справедливо заметила Фельдхей, "вовсе не означала стремления похоронить всякую дискуссию по поводу коперниканства <…> но скорее открывала возможность для ее продолжения".
Беллармино, как и Перейра, исходил из того, что между Писанием и научными теориями не может быть никаких противоречий. В сочетании с принципом абсолютного приоритета буквального понимания Библии такая установка вела к весьма неожиданному следствию: позиция Беллармино фактически санкционировала отклонения от аристотеле-томистских представлений о структуре Вселенной. (Беллармино мог бы сослаться на известный прецедент: Тихо Браге, определив параллакс кометы 1577 года, доказал тем самым, что она двигалась в надлунной области и должна былa пересечь планетные сферы; cледовательно, космос нельзя считать неизменным, каким его полагали Аристотель и Птолемей, а теория твердых планетных сфер не отвечает действительности; это и был, в глазах Беллармино, тот случай, когда доказанная научная истина потребовала изменений если не в экзегезе Писания, то по крайней мере в наших представлениях о структуре Вселенной.)
Как это ни парадоксально на первый взгляд, но и Беллармино, и Галилей допускали и даже считали неизбежным разрушение аристотелевского Космоса. Впрочем, процесс этот начался много раньше и продолжался, набирая силу, независимо от их усилий. В ситуации, когда, по выражению Джона Донна, "все в новой философии – сомненье (new Philosophy calls all in doubt)", важно было найти точку опоры, ибо в противном случае мир превратился бы в хаос. Необходимо было сохранить веру религиозную и веру в способность человеческого интеллекта понимать мир, то есть сохранить рационалистическую традицию в католической мысли. Сделать это, закрывая глаза на произвольные, без веских причин предлагаемые толкования священного текста (а Фоскарини и Галилей в глазах Беллармино как раз и являли собой опасные примеры таких вольных толкователей Библии), было невозможно. Но и игнорировать развитие научной мысли и обогащение корпуса науки новыми фактами и наблюдениями также было опасно. Поэтому усилия Беллармино были направлены на формирование новых правил диалога между теологией и наукой. К тому же стремился и Галилей. Однако они подходили к границе "наука – теология" с разных сторон и по-разному отвечали на вопросы: что значит знать? что значит доказать то или иное утверждение о природе? каковы должны быть междисциплинарные границы? и т.п.
В отличие от астрономов-иезуитов типа Клавиуса и Бьянкани, иезуит Беллармино твердо стоял на том, что астрономия должна занимать относительно низкое место в иерархии наук, поскольку аргументация астрономов основана на demonstratio ex suppositione, а не на доказательствах, дающих cognitio certa per causa, и потому она (астрономия) не дотягивает до статуса истинной науки в аристотеле-томистском понимании такого статуса. Отстаивая традиционную иерархию дисциплин и перипатетический идеал познания, Беллармино оказался в оппозиции не только к взглядам Клавиуса и Бланкануса, но и к идейной ориентации значительной части интеллектуальной элиты Общества Иисуса с характерными для нее тенденциями к стиранию различий между абсолютным и вероятным знанием и к модификации традиционных стандартов доказательства. Характерный пример – убежденность молинистов в том, что божественное scientia media дает достоверное знание будущих поступков человека, еще не предопределенных Богом. Таким образом, и полемика De auxiliis, на которой я остановлюсь в следующей части книги, и споры вокруг статуса учения Коперника имели своим проблемным эпицентром вопрос о природе доказательства.
Что же касается рассуждений Беллармино (в конце письма) о том, что впоследствии было названо принципом относительности движения, то в них кардинал допускает ошибку, именуемую в логике petitio principii: отвечая на вопрос, не может ли "видимость" в действительности быть ошибочной, он просто принимает на веру, что "ясный опыт показывает, что Земля неподвижна и что глаз не обманывается".
Но как тогда понимать первые четыре предложения в начале третьего пункта письма Беллармино (от слов: "даже если и было бы [представлено] истинное доказательство…" до слов: "не следует отходить от толкования Священного Писания Святыми Отцами")? Допускал ли он возможность такого развития науки, когда теория Коперника станет доказанной истиной, или же этот фрагмент послания кардинала представлял собой, как полагает Мак-Маллин, "лишь проявление присущей ему учтивости (courtesy), коей он славился"? Я полагаю, дело не в учтивости. Беллармино (и в этом главная мысль его письма Фоскарини) не исключал, что в будущем наука предложит теорию, которая правильно опишет строение вселенной (и вполне возможно, что эта теория будет по своей сути коперниканской). Одновременно он был убежден, что все, что сказано в Библии, имеет отношение к вере (de fide) и должно толковаться буквально до тех пор, пока наука не предъявит доказательства, которые потребуют иной интерпретации священного текста. Но что значит "доказать" то или иное научное утверждение? В понимании Аристотеля это означает прийти к знанию, логически (с необходимостью) вытекающему из неких первопринципов. Если следовать такому пониманию доказательства истинности гелиоцентрической космологии и при этом оставаться в рамках аристотелевой физики, то тогда надеяться на доказательство теории Коперника не приходилось, потому что эта теория с физикой Аристотеля несовместима. Но принимая во внимание некоторые упомянутые выше обстоятельства биографии Беллармино (его отказ от теории твердых небесных сфер), можно допустить, что кардинал не исключал возможности построения в будущем новой (неаристотелевой) физической теории.
Рис. 1.10. Неизвестный мастер школы Ф. Клуэ (F. Clouet). Портрет Кристины Лотарингской. Флоренция. Галерея Уффици
В юридическом же аспекте письмо Беллармино означало, что если учение Коперника используется исключительно как космологическая гипотеза, позволяющая облегчить астрономические расчеты, а не как отражение реальности, то тогда ее применение в практике астрономических вычислений не может вызвать никаких теологических возражений, и к тому, кто поступает подобным образом, у Священной канцелярии не будет никаких претензий. Именно в контексте изложенного подхода принимались Конгрегациями святой инквизиции и Индекса запрещенных книг последующие решения 1616 года. Однако позиция кардинала Беллармино Галилея никак не устраивала.
Ознакомившись с цитированным выше письмом Беллармино, Галилей набросал свой ответ кардиналу. Вряд ли тосканский математик собирался публиковать эти заметки (или текст, составленный на их основе), это было бы крайне опасно; скорее всего, его цель была иной: он хотел встретиться с Фоскарини (и даже планировал отправиться в Неаполь), чтобы обсудить вопросы, поднятые кармелитом в "Lettera" и в "Defensio". Галилей соглашается с Беллармино в том, что не следует принимать какие-либо натурфилософские утверждения без доказательств. Однако если обратиться к космологической полемике, то, как подчеркивает Галилей, аргументы сторонников геоцентрической/геостатической теории в основном ложны, в силу чего не следует игнорировать и очернять гелиоцентрическую/гелиостатическую теорию только на том основании, что пока ее истинность не доказана.
Что же касается белларминовского принципа "de dicto truth" (выражение Р. Блэквелла) – все, что сказано в Библии, истинно просто потому, что сказано Святым Духом, и потому все библейские констатации, даже слова о наличии у Авраама сыновей и прочие obiter dicta, в конечном счете имеют отношение к предметам веры, – то Галилей полагает необходимым проводить более тонкое, чем это делал Беллармино, различение ситуаций. Одно дело, когда утверждается, что, к примеру, у Авраама были сыновья, а у Товия была собака, и совсем иное, когда речь заходит о строении мира. В первом случае у Святого Духа "нет ни причин, ни оснований говорить… что-то, что не отвечало бы истине, поскольку и к утверждению, и к отрицанию все люди отнеслись бы с одинаковым доверием. Но это не так в случае движения Земли и неподвижности Солнца, поскольку эти утверждения весьма далеки от понимания обычного человека (то есть не соответствуют его житейскому опыту. – И.Д.). Поэтому Святому Духу было угодно в тех вопросах, которые не имеют прямого отношения к теме спасения, приспособить слова Писания к способностям простого человека, хотя в природе все обстоит иначе".
Разумеется, когда Галилей, несколько перефразируя Беллармино, писал, что наличие у Товия собаки – это предмет веры и отрицание этого обстоятельства следует считать ересью, он использовал свой любимый полемический прием – доведение мнения оппонента до полного абсурда. Видимо, послание Беллармино очень задело тосканского virtuoso. Более того, оно бросало ему вызов: "Доказательства, синьор Галилей! Где доказательства?"
ФИЗИКА СВЯЩЕННОГО ТЕКСТА
В мае 1615 года Галилей пишет монсиньору Дини:
…Любая дискуссия о Священном Писании может тлеть вечно (sariano dormite sempre). Ни один астроном и ни один натурфилософ, который оставался в границах своего предмета, никогда не касался подобных вещей. Однако хотя я следую учению, изложенному в книге, принятой церковью (речь идет о "De Revolutionibus". – И.Д.), против меня выступают совершенно невежественные (nudissimi) в таких вопросах философы, которые заявляют, что это учение содержит положения, противоречащие вере. Я бы хотел, насколько это возможно, показать им, что они ошибаются, но мне приказано не вдаваться в вопросы, касающиеся Писания, и я вынужден молчать. Дело доходит до утверждений, будто книга Коперника, признанная Святой Церковью, содержит ересь и против нее может выступать с кафедры всякий желающий, при том что не дозволяется никому оспаривать эти высказывания и доказывать, что учение Коперника не противоречит Писанию.
К этим словам Галилея следует добавить несколько замечаний о его, как бы мы сегодня сказали, рейтинге и репутации. Ни в Риме, ни во Флоренции, ни вообще где-либо его никто не воспринимал – по крайней мере в описываемый период – как выдающегося ученого. Его главные работы по механике еще не были опубликованы. Задуманная некогда "Система мира" так и не была написана. Он, конечно, получил известность благодаря своим астрономическим открытиям с помощью телескопа. Но, во-первых, сама идея телескопа принадлежала не ему, а во-вторых, считалось, что ему удалось построить хороший телескоп лишь потому, что в Венецианской республике умели делать хорошие линзы. Конечно, он был замечательным собеседником, разносторонним и остроумным, но большинство видело в нем не профессионала (математика, астронома или натурфилософа), но смышленого, изобретательного и удачливого любителя. А ведь ему уже было за пятьдесят. Кроме того, он никогда не читал лекций в Пизанском университете, где числился, и его коллеги жаловались, что ему явно переплачивают.
Его просили доказать движение Земли, он же в ответ приводил доводы, которые не казались убедительными, и его все более раздражало упрямство коллег и нападки противников. Он чувствовал, что надо нанести ответный, а может быть, упреждающий удар.
В цитированном выше письме Дини Галилей сообщает, что намеревается отправиться в Рим. Как выразились биографы Галилея, "защищать коперниканство на таких основаниях было жалкой уловкой (a paltry evasion)".