Этот вывод подтверждается и реакцией на Ratio ponderum самого Галилея, который оставил множество замечаний на полях книги Грасси. Для оценки интеллектуального уровня несчастного иезуита первый математик и философ великого герцога тосканского красок не жалел, характеристики типа pezzo d’asinaccio (тупой осел), bufolaccio (козел), solennisima bestia (напыщенная скотина) и т.п. встречаются постоянно. Но попадаются и более конкретизированные сентенции. Так, например, по поводу обвинений со стороны Грасси в приверженности эпикурейской атомистике Галилей замечает, что он Эпикура не читал, а вот "Сарси в некоторой степени следует мнению и способу аргументации Тихо, который был кальвинистом, однако я никогда не сказал бы [на этом основании], что вы придерживались мнений и "манеры рассуждений" кальвинистов".
Это главное, что необходимо сказать по поводу первой части "тезиса Редонди". Однако последний не ограничился событиями 1623 – 1627 годов. Вторая и главная часть его книги (и его тезиса) посвящена новой интерпретации процесса над Галилеем 1633 года.
Хотя в "Dialogo" Галилей не затрагивал проблему вторичных качеств, однако контекст рассуждений "первого дня", по мнению Редонди, фактически был связан с этой проблемой. Вот подразумеваемый фрагмент книги Галилея:
Сальвиати (в ответ на слова Симпличио о том, что "возникновение и уничтожение существует только при наличии противоположностей; но у противоположностей противоположны и движения". – И.Д.). <…> Прежде всего мне представляется гораздо более легким удостовериться в том, движется ли Земля <…> чем понять и удостовериться в том, действительно ли возникновение и уничтожение обусловлено противоположностями и существуют ли вообще в природе уничтожение, возникновение и противоположности. И если вы, синьор Симпличио, сможете мне указать, каким образом действует природа, порождая в кратчайшее время сотни тысяч мошек из небольшого количества испарений сусла, и покажете мне, каковы здесь противоположности, что именно здесь разрушается и как, то я вас буду уважать еще больше, чем до сих пор, так как я во всем этом ничего не понимаю. Кроме того, я буду очень рад понять, как и почему эти разрушающие противоположности столь благосклонны по отношению к грачам и столь свирепы по отношению к оленям и столь нетерпимы к лошадям, так как они допускают большее число лет жизни, то есть неуничтожаемости, для первых, чем недель жизни для вторых. Корни персиковых и оливковых деревьев находятся в одной и той же почве, они подвержены одним и тем же холодам, одним и тем же жарам, одним и тем же дождям и ветрам, словом, одним и тем же противоположностям, а все же первые разрушаются в короткое время, а вторые живут многие сотни лет. Кроме того, я никогда не мог как следует понять того субстанциального превращения (я все время остаюсь в пределах чисто естественных понятий), в силу которого одна материя настолько преобразуется, что с необходимостью приходится признать ее совершенно разрушенной, так что ничего не осталось от ее первой сущности, и что из этого возникло другое тело, чрезвычайно отличное от первого; и если какое-нибудь тело представляется мне сейчас в одном виде, а немного спустя – в другом, то я не считаю совершенно невозможным, что это может воспоследовать в результате простого перемещения частей без разрушения или зарождения чего-либо нового, так как подобные метаморфозы мы наблюдаем ежедневно".
В качестве подтверждения того, что современники Галилея увидели в "Dialogo", кроме всего прочего, еще и атомистический (или, точнее, корпускуляристский) подтекст, Редонди приводит письмо Кампанеллы Галилею от 5 августа 1632 года, в котором калабриец, ссылаясь на учение "древних пифагорейцев и последователей Демокрита", связывает "Dialogo" с традицией antiquissima Italorum sapientia, которую "ныне", то есть в начале XVII века, возродили novatores. Письмо, конечно, душевное, но для доказательства утверждений Редонди его маловато. Восприятие Кампанеллой вещей (в частности, идей Галилея) всегда отличалось неповторимой оригинальностью.
По мнению Редонди, "традиционалисты", противостоящие Урбану VIII, надеялись, обвиняя Галилея, нанести удар по понтифику, и последний всеми силами старался не дать партии Гаспара Борджа обвинить Галилея в доктринальной ереси – отрицании принятого Тридентским собором толкования евхаристического догмата. Ведь в курии ни для кого не было секретом хорошее отношение папы и многих из его окружения к Галилею. Узнав об избрании Барберини на престол Святого Петра, князь Чези немедленно заказывает для издания "Il Saggiatore" новую обложку, на которой изображен герб Барберини (три пчелы), а сама книга тут же посвящается Урбану VIII и 27 октября 1623 года торжественно, в присутствии всей курии, преподносится его святейшеству. Книга Галилея так понравилась Урбану VIII, что он просил читать ему отрывки из нее во время трапезы и брал с собой, чтобы изучать на досуге. (О восторженном отзыве Риккарди на это сочинение я уже писал выше.) Поэтому врагам Урбана нетрудно было обвинить понтифика в потакании ересям.
По мнению Редонди, события развивались так: Урбан VIII, оказавшись в сложной ситуации, выбрал из двух зол меньшее – Галилей будет принесен в жертву, но его будут судить не за атомизм и отрицание евхаристического догмата, а за коперниканство, что предполагало куда менее суровое наказание.
С самого начала, вместо того чтобы дать ход объективному расследованию, высокие покровители [Галилея] (то есть Урбан VIII и Ф. Барберини. – И.Д.) направили дело по ложному пути в надежде выиграть время для изъятия всех экземпляров книги Галилея, чтобы затем ее внимательно просмотреть и внести исправления, не вызывая скандала. Но было слишком поздно.
Значительное число экземпляров уже было распродано, и изъять их не представлялось возможным ни во Флоренции, ни в Риме, ни в каком-либо ином месте. Короче, стало ясно, что "скандала не избежать".
Однако обвинение против Галилея не должно было превратиться в обвинение против верховного понтифика. "Одного нельзя было допустить, – подчеркивает Редонди, – чтобы дело было передано в Конгрегацию святой инквизиции, где на каждом заседании самоуверенный кардинал Борджа имел возможность выступать с нападками на папу, критикуя его за попустительство ересям, непредусмотрительность и отсутствие должного рвения в защите Контрреформации". И если бы теперь, в ходе инквизиционного расследования, выяснилось, что несколько лет тому назад Галилею благодаря помощи его высоких покровителей удалось избежать наказания за еретические высказывания в "Il Saggiatore" (и прежде всего в параграфе 48), то это для Урбана VIII было бы равносильно "политическому самоубийству", поскольку это значило "поднести кардиналу Борджа на блюдечке <…> доказательства недостаточного религиозного рвения понтифика и его подозрительной снисходительности к новаторам. Отсюда императив: отозвать дело".
Вот для чего, по мнению Редонди, папе понадобилось созвать специальную комиссию под председательством Франческо Барберини. Она должна была сформулировать обвинение в приемлемых для Святого престола терминах. И тут Урбану повезло. Во время работы комиссии был найден документ, который позволял предъявить Галилею другое обвинение – в нарушении обещания, данного кардиналу Беллармино в 1616 году. Этого было достаточно, чтобы направить следствие и суд в нужное русло: пусть трибунал занимается не очень серьезными (по сравнению с отрицанием тридентской трактовки таинства пресуществления) обвинениями, тем, что Редонди назвал "venial crimes". Такой поворот дела устраивал всех – и папу, и (за неимением лучшего) Галилея.
Но даже когда стало ясно, что инквизиционный процесс неизбежен, Галилей, уверяет Редонди, "не переставал извлекать пользу (в пределах возможного) из протекции заинтересованных людей, находящихся у власти", и прежде всего Урбана VIII. Историк постоянно подчеркивает дружественное расположение понтифика к Галилею. Даже будучи вынужденным отдать ученого в руки инквизиции, Урбан сделал все от него зависящее, чтобы облегчить участь друга, а когда трибунал приговорил Галилея к заключению "на срок, который определит Священная канцелярия по собственному усмотрению", папа своей властью существенно облегчил наказание.
И еще один штрих, отмеченный Редонди, – "кардинал-инквизитор Борджа, которого официальный приговор этого фарсового суда не убедил, но и не разочаровал полностью, демонстративно воздержался от его подписания".
Соответственно, все известные и многократно описанные в литературе события, факты и документы, имеющие отношение к процессу 1633 года, трактуются Редонди в свете его главной идеи: "Галилей был осужден за поддержку в "Dialogo" учения Коперника, чтобы тщательно скрыть более серьезный скандал". Урбану VIII и его племяннику-кардиналу так ловко удалось обмануть и современников, и поколения историков, что понадобился только гений Редонди, чтобы раскрыть этот заговор понтифика. Чем, кстати, не сюжет для исторического детектива в духе Дэна Брауна! А название так и просится: "Код Галилео, или Операция Сарси".
"Чтобы избежать скандала, – уверяет Редонди, – все "подозрительные материалы" <…> не были отправлены в трибунал", более того, Урбан VIII "с целью контроля за ходом следствия скрыл доносы [на Галилея], дав возможность просочиться лишь слухам [о содержании этих доносов], чтобы оправдать судебный процесс".
Тропы слухов, хулы и молвы притягательно таинственны и пролегают по самым неожиданным ландшафтам, но, увы, путешествия по этим маршрутам, как правило, плохо документированы. И Редонди откровенно признает, что никаких новых документов, подтверждающих его интерпретацию событий 1632 – 1633 годов, у него нет, а следовательно, добавлю от себя, все его построения иллюстрируют рассмотренную М.А. Розовым ситуацию "рефлексивной симметрии", то есть ситуацию, когда акты деятельности отличаются друг от друга только осознанием результата и взаимно друг в друга преобразуются путем изменения нашей рефлексивной позиции.
Критический анализ второй части указанного тезиса я начну с небольшого замечания. Утверждение Редонди о бескорыстной любви Урбана VIII к Галилею звучит по меньшей мере наивно. Урбан был политиком (и, может быть, в первую очередь политиком). А это не самая подходящая сфера человеческой деятельности для проявления альтруизма и благородства. Если политик кому-то в данный момент благоволит, жмет руку и лобызает, за этим не стоит ничего кроме расчета и/или формального соблюдения ритуала, приличий, протокола и т.п. Ничто не помешает ему в случае политической необходимости на следующий же день отправить своего вчерашнего любимца на эшафот, в тюрьму, в ссылку, в отставку и проч., независимо от степени доказанности его вины, если таковая вообще есть. В противном случае политик рано или поздно перестает быть таковым.
Вряд ли в той сложной ситуации, в которой оказался Урбан VIII в начале 1630-х годов, он стал бы думать, как облегчить жизнь Галилею. В сложившихся обстоятельствах Святейший, разумеется, учитывал не интересы тосканского математика, а свои собственные и интересы Святого престола плюс личные обиды, которые большинством политических деятелей воспринимаются как политическая проблема. С учетом этого замечания тезис Редонди формально, если отвлечься от многих важных исторических реалий (о которых я скажу далее), представляется по крайней мере заслуживающим внимания. Примерно наказать Галилея – любимца, figlio diletto! – за доктринальную ересь (за посягательство на ортодоксальную трактовку важнейшего таинства христианства) политически, в условиях, когда папу упрекали именно в потакании ересям, вообще говоря, было выгодно. Тем более если учесть, что вопрос о толковании таинств был важным пунктом разногласий между католиками и протестантами. Но… "Il Saggiatore" был издан без малого десять лет назад, и Урбан по поводу этого опуса расточал Галилею свои восторги. И что теперь? Сказать, что книга действительно понравилась, но вот именно параграф 48 понтифику за трапезой не прочитали (опять Чамполи виноват?), а если и прочитали, то Святейший что-то в нем не так понял? Далее, если судить Галилея за доктринальную ересь, значит, надо "Il Saggiatore", книгу, которую десять лет читала вся Италия, срочно заносить в Индекс (Index librorum prohibitorum). Конечно, между, скажем, выходом "De revolutionibus" Коперника (1543) и включением этого трактата в Index (1616) прошло еще больше времени, но то было все-таки математическое сочинение, в которое в итоге были внесены некоторые исправления, после чего его было разрешено переиздавать и распространять. С "Il Saggiatore" ситуация иная, здесь затрагивались, если верить Редонди, глубины христианской веры. А кроме того, в отличие от "De revolutionibus", сочинения известного, но, мягко говоря, мало читаемого, "Il Saggiatore" был раскуплен быстро и читался охотно. Вот и пришлось понтифику подменять одно обвинение другим и делать это не ради Галилея, а ради себя.
Но не приходим ли мы, рассуждая подобным образом (то есть "выворачивая наизнанку" аргументацию Редонди), к видоизмененному (в мотивационном аспекте) тезису историка? Увы, даже в таком модифицированном варианте (Урбан – не альтруист, а нормальный политик) тезис Редонди не выдерживает критики именно потому, что не учитывает многие важные обстоятельства эпохи, хотя в одном он, возможно, прав – назначенная папой в августе 1632 года специальная комиссия рассматривала "Il Saggiatore" именно с позиций несоответствия Галилеевых воззрений на природу вторичных качеств евхаристическому догмату (см. ниже). Но дальше простых констатаций дело не пошло, и, вопреки мнению Редонди, вовсе не по причине политического давления со стороны Святейшего, желавшего с целью избежать "политического самоубийства" подменить более суровое обвинение менее суровым.
Во-первых, по Редонди получается, что если в 1616 году истолкование гелиоцентризма как физической истины было теологически неприемлемо и характеризовалось экспертами инквизиции как "глупое и абсурдное с философской и еретическое с формальной точки зрения", то в 1630-х годах, в ситуации, когда верховного понтифика открыто обвиняли в попустительстве ересям и он вынужден был доказывать свое рвение в деле борьбы с теологическим инакомыслием, почему-то оказалось, что учение Коперника серьезных теологических возражений вызывать не могло.
Во-вторых, Урбан VIII действительно понимал всю сложность и деликатность "дела Галилея". Понтифику приходилось учитывать и его (Урбана) многолетнее благоволение ученому, и всеевропейскую известность Галилея, и многочисленные связи последнего в кругах светской и клерикальной аристократии, и мощную поддержку ученого со стороны великого герцога Тосканы, и чрезвычайную искусность Галилея в полемике (его умение "вывернуть наизнанку" любой тезис), и наличие двух цензурных разрешений на издание "Dialogo", и разное отношение к этому трактату в римской курии и даже в инквизиции и т.д. Всего этого было достаточно, чтобы, прежде чем передавать дело о защите Галилеем осужденного церковью коперниканского учения прямо в Священную канцелярию, предварительно рассмотреть вопрос (и перспективы процесса) в специальной комиссии.
В-третьих, Редонди, проанализировав отчет Никколини о разговоре с папой 4 сентября 1632 года и сделав особый акцент на том месте в донесении посла, где тот передает слова понтифика о том, что "учение", которое Галилей защищал, "было в высшей степени порочным (la dottrina era perversa in estremo grado)", торжественно восклицает: "Ну вот, всё и складывается!" И каждое предупреждение папы об опасности идей Галилея для католической веры, высказанное Святейшим в беседах с тосканским послом 4 и 18 сентября 1632 года, но без конкретизации, о каких именно идеях и учениях идет речь, интерпретируется Редонди как намек (дело-то секретное и папа не мог все выложить Никколини) на отрицание Галилеем тридентского толкования транссубстанциации (поскольку гелиоцентризм, по Редонди, никак не подходит на роль "в высшей степени порочного учения") и одновременно как указание на особое расположение его святейшества к ученому, которого не сразу отправили в тюрьму за доктринальную ересь, а сначала собрали спецкомиссию. Тогда, конечно, и гневная реакция Урбана на недоуменные вопросы Никколини становится, в свете концепции Редонди, совершенно понятной: мы тут, в Ватикане, с племянничком ночи не спим, все думаем, как спасти вашего упрямца Галилея, а вы тут, не зная сути дела, лезете с идиотскими расспросами. Что на это сказать?