- Нас больше не будут судить открыто, - шепчет Павел, тяжело дыша. - Энкаведисты мстят нам за то, что мы сорвали процесс… Замучают поодиночке. Недавно я узнал, что отец и старший брат умерли на допросе. Я в третий раз прохожу конвейер. У меня не требуют показаний. Просто пытают. Мучают… Умереть бы скорее…
Я слушаю и не верю. Поверить этому страшно. Крупная слеза ползет по его щеке и падает в гноящуюся язву на груди.
2. Аргентинец
Старичок с платочком на голове оказался совсем не скупщиком краденого, а честным и очень почтенным человеком. В прошлом он, по советским понятиям, был "акулой капитализма", хотя и мелкой. Имел собственный дом и небольшой кирпичный заводик.
Имя и отчество старичка: Степан Петрович, но в камере его называют иначе:
- Аргентинец.
- Почему? - заинтересовался я.
- Та ось, бачьте, - не без смущения объясняет Степан Петрович, - я сюды приихав аж с Аргентины.
- Неужели?
Давно? - Та три рока (года) минуло с того часу. Принесли же меня, старого дурня, чорты за решетку… А ведь жил там, як в раю; добре жил, - вздыхает он…
Степан Петрович Бутенко, из одного украинского села, в 1912 году поехал на заработки в Аргентину. Было ему тогда 25 лет.
"Годков с пять побуду там, соберу побольше денег, вернусь домой, женюсь и обзаведусь хозяйством", - мечтал украинский хлопец.
Часть его мечтаний исполнилась довольно скоро. Денег он заработал достаточно. Сначала было тяжело. Пришлось работать на земле в жаркой провинции Мисионес. Москиты ели хлопца, желтая лихорадка трепала, кровью наливались от работы мозоли на его ладонях. Все это выдержал он; построил себе домик, а по дешевке купленный участок болота засыпал землей и превратил в доходную плантацию. Потом - свое хозяйство продал за хорошую цену и собрался ехать домой, но помешала война. Затем началась в России революция.
Степан Петрович переселился в столицу республики - город Буэнос-Айрес - и занялся здесь торговлей. Дела шли удачно. Через несколько лет он построил и пустил в ход кирпичный заводик и стал строить двухэтажный дом на одной из окраин города.
Однако, хозяйством основательно не обзаводился. Семьи тоже не имел; все надеялся домой вернуться…
Быстро пролетели годы и хлопец превратился в старика. Ио чем больше он старел, тем сильнее; охватывала его тоска по родине. А. тут подвернулся сосед-коммунист. Стал рассказывать ему басни о райской жизни в Советском Союзе на коммунистические собрания вводил, советские газеты давал читать.
Поверив басням, Степан Петрович вступил в коммунистическую партию и начал осуществлять свою главную мечту. Дом и кирпичный завод продал. С большим трудом, истратив много денег, добился визы в СССР…
- И ось, бачьте. Приихав. Попав, як муха в горячий борщ…
На границе Степана Петровича арестовали, отобрали все деньги, долго возили по разным тюрьмам и, наконец, привезли в Пятигорск. Здесь его допрашивают 3–4 раза в месяц, и с большим конвейером он знаком весьма близко.
Обиднее всего для Степана Петровича, что ему, как он говорит, не дали и одним глазом глянуть на родное село. Приехал на родину старик, а родины-то и не увидел.
- В чем же вас обвиняют? - спрашиваю я. Он беспомощно разводит руками.
- Знущаються (Издеваются), бисовы дети. Такое кажут, (Говорят.) шо сам чортяка не разберет…
Фантазия северо-кавказских энкаведистов бывает, иногда очень богатой и буйной. Они обвинили Бутенко в невероятном преступлении: будто бы он приехал по заданию зарубежных украинских сепаратистов произвести вооруженный переворот на советской Украине и присоединить ее к… Аргентине. "Признаться " в этой чепухе старик отказывается…
Степан Петрович опять вздыхает, снимает с головы платок, мочит его водой из кувшина и снова покрывается им. Я успеваю заметить, что макушка лысой головы старика совершенно лишена кожи. Вместо нее красуется большое кровавое пятно, будто с человека сняли скальп индейцы, о которых я читал в детстве.
Спрашивать у Бутенко о происхождении этого пятна неудобно, а догадаться самому легко. Впрочем, Смышляев потихоньку рассказал мне о нем.
- Нашему аргентинцу и в тюрьме не повезло. Его допрашивает начальник контрразведывательного отдела Дрейзин. Негодяй редкий даже среди энкаведистов. Он сковывает старику руки и методически колотит его по голове ребром деревянной линейки. Знаете, такой, какие бывают в школах. С сантиметрами…
В долгие тюремные вечера Степан Петрович рассказывает нам об Аргентине. Затаив дыхание, слушаем мы о такой чужой для нас и свободной жизни в далекой заокеанской стране.
3. Беглец от кислого существования
Когда я спросил субъекта с усиками, не растратчик ли он, тот очень обиделся и возмутился.
- За кого вы меня принимаете? Если я еврей., то это значит, что я уже растратчик? За всю свою жизнь в нашем дорогом социалистическом отечестве, холера ему в живот, я не растратил ни одной казенной копейки. Совсем наоборот. Я уплатил государству уйму денег. Вы только посчитайте: всякие налоги, займы, фонды обороны, на "Друг детей", на "Долой неграмотность", на танковую колонну "Даешь коммунизм" и на всякую такую петрушку. И это же каждый месяц! Разве это жизнь? Врагу своему не пожелаю такой жизни.
- Все так живут, - заметил я.
- Положи… на все. Во много раз лучше живут ответственные коммунисты, энкаведисты.
- И евреи, добавил Смышляев.
Ой, вы страшно ошибаетесь, - запротестовал субъект с усиками. - Не каждый еврей Лазарь Каганович. У евреев, в нашем социалистическом отечестве, чума ему на голову, очень таки кислое существование. Ну, чем здесь может заниматься честный еврей? Торговать нельзя, ремеслом заняться - налогами задушат, биржи нет, комиссионеры не требуются. Что прикажете делать в таком государстве?
- Растрачивать казенные деньги, - снова вставил Смышляев.
- Опять вы о растратчиках. Покорно вам благодарю. Мой кузен один раз попробовал растратить и получил пять лет тюрьмы. За это же сразу сажают. Нет. в Советском Союзе я предпочитаю честную жизнь.
- Но ведь и вас посадили, - сказал я.
- Ах, это совсем по другому делу. Даже без всякого дела. Просто за то, что я пытался бежать от кислого существования в нашем советском государстве, рак желудка ему в бок.
- Как бежать?
- Приблизительно, как наш аргентинец. Только с маленькой разницей. Он бежал сюда, а я - туда.
- Куда?
- За границу…
Абраму Соломоновичу Розенфельду кислое существование в Советском Союзе опротивело давным-давно. Он долго подготавливался к бегству отсюда. Наконец, подготовился. Все свои наличные деньги обратил в иностранную валюту и золото. Поехал в Армению и там попытался перейти турецкую границу. Был пойман и сел в тюрьму.
Преступником себя Абрам Соломонович не считает.
- Что? Я совершил преступление? Оставьте ваши шуточки при себе. Меня душит смех. О преступлениях я даже и не думал. Просто мне захотелось переменить место жительства. Разве я не имею права жить, где хочу?
- Вы бы это своему следователю сказали.
- А вы думаете, я не говорил? Так этот паршивый еврей ничего слушать не хочет.
- Разве ваш следователь еврей?
- А вы думаете, нет? Я ему говорю: -"Послушайте, гражданин Коган! Вы же из наших. Так зачем вы меня подводите под неприятности?" И вы знаете, что мне ответил этот сын сукиного отца?
- Интересно, что?
- "Для НКВД все враги народа одинаковы, независимо от национальности". И после этого он набил мне по морде… Разве это жизнь? Это же самое кислое существование. Хуже уксуса…
Однако, расставаться с "кислым существованием" Розенфельду не хочется; все же оно лучше смерти. Поэтому он упорно отрицает предъявленные ему следователем обвинения в измене родине и шпионаже.
4. Амнистия
Смышляев обвиняет самого себя:
- Да! Я виновен! Виноват в том, что был слишком глуп полтора десятка лет тому назад. Поверил обещаниям советской власти. Поэтому и сижу теперь в тюрьме…
До революции он был офицером кирасирского полка. В годы гражданской войны сражался в Добровольческой армии. против большевиков. Затем вступил на тернистый путь эмиграции. Вместе с вранпэлевцамд эвакуировался из^Крымау^Сидел за проволокой в лагере интернированных в Галлиполи. Торговал в разнос на улицах Константинополя засахаренными фруктами и табаком; продавал и газеты.
В 1923 году русскую колонию турецкой столицы взволновала неожиданная новость: советская власть амнистирует белых, желающих вернуться из-за границы на родину. Газеты писали, что все прошлые грехи людей, воевавших против красных, будут прощены и что вообще большевики совершенно изменились и подобрели.
Многие в эмиграции поверили этому. Стали уезжать в родные края. Поехал и Смышляев.
Некоторых возвращенцев в СССР сразу же арестовывали. Иным давали возможность пожить на родине несколько месяцев, а потом судили или без суда отправляли в тюрьмы и концлагери. Как это ни казалось странным, но офицеров царской и белых армий советская власть пока не трогала. Наоборот, их усиленно приглашали работать во всяких военных учреждениях и в армии, заманывали туда высокими денежными окладами и обильными пайками; охотно принимали даже и в коммунистическую партию.
Смышляев объясняет это просто:
- Тогда у большевиков было очень мало опытных офицеров. Вот они и постарались использовать нас для обучения своей армии. Взяли от нас наши знания и опыт, подготовили нашими руками свой армейский командный состав, и теперь мы им уже не нужны. Куда же нас девать? Кроме тюрьмы, некуда. Это я понял ясно только в тюремной камере. Все мои приятели и знакомые офицеры сидят под замком. Мне-то еще посчастливилось: арестовали позже других. Больше их на воле прожил и даже, представьте, в коммунистической партии состоял. Приняли меня туда, как "перевоспитавшегося в советском духе военного спеца".
В первые годы, после возвращения на родину, Смышляев преподавал в Военной академии, там же был принят в ВКП(б), затем работал в одном из военных комиссариатов и, наконец, в Северо-кавказском краевом совете Осоавиахима. В последнем из этих учреждений его и арестовали, предварительно объявдв "врагом народа"…
- Теперь хотят меня судить за службу в Белой армии, - говорит он мне.
- Позвольте! Но ведь вас амнистировали?
- Совершенно верно. Как и других. Но дело в том, что один из параграфов 58-й статьи Уголовного кодекса карает за службу в белых армиях,
- Получается нелогично.
- А вы, когда-нибудь, видели логику в действиях советской власти?
Я пожимаю плечами. Горько усмехнувшись, Смышляев произносит:
- Следователю мало одного обвинения для меня. На мою эмигрантскую голову он взваливает целую кучу разных преступлений. С большого конвейера я почти не слезаю…
Он сжимает кулаки и яростно скрипит зубами.
- Но я не сдамся! Нет! Умру, а не подпишу ни слова… Кирасиры умеют умирать!
5. Друзья Буденного
Они сидят в углу камеры и потихоньку, полушепотом, чтоб не слышал тюремный надзор, поют:
- "Веди-ж Буденный,
нас смелее в бой,
Пусть гром гремит,
пускай пожар кругом
Мы беззаветные герои
И вся-то наша жизнь - борьба…"
Они закадычные приятели и в прошлом оба - твердокаменные большевики. Встретились и подружились на фронте в грозовые дни гражданской войны. Оба командовали отрядами красных партизан, сражавшихся против Добровольческой армии генерала Деникина, затем служили в коннице Буденного и здесь вместе, в один день, вступили в партию большевиков.
За лихие подвиги в боях с белыми их наградили орденами "Красного знамени". Старший из них - украинец Тарас Каменюка - вместе со своим сравнительно небольшим отрядом разгромил в бою целый полк деникинцев, а отряд младшего - Григория Зубова - в конном строю захватил бронепоезд противника.
Но не только эти подвиги совершили друзья. Их жизненный путь в дни войны превратился в широкую дорогу партизанской славы и романтики. Тяжелые бои и высокие награды, лихие партизанские налеты и дележка захваченных трофеев, деньги без счета, вино, женщины и мечты о прекрасном будущем. Все это было в изобилии на фронтовом пути Тараса и Григория. А, главное, обоих опьяняла романтика гражданской войны.
Сам Буденный, не один раз, перед строем бойцов говорил, указывая на Каменюку и Зубова:
- Каждый буденновец должен брать с них пример. Они - наши лучшие герои и мои лучшие друзья…
Один боевой день сменялся другим, а впереди рисовалось радостное счастливое будущее: царство трудящихся и рай коммунизма, где всем будет хорошо. В это верили, об этом мечтали. Кончилась война и пришло долгожданное будущее. Но не такое, каким представляли его себе друзья, каким рисовали его партизанам ораторы, приезжавшие из центра.
Хотя царство трудящихся и было объявлено советской властью официально, но Каменюке и Зубову, как и многим другим, места в нем не нашлось. После демобилизации, приятелей прямо из армии, в порядке партийной дисциплины, отправили работать на маслобойный завод в город Армавир. Не на руководящую работу, а простыми чернорабочими. Из-за того, что оба были малограмотными. Пришлось им гнуть свои спины за гроши, тянуться в струнку перед каждым партийным чиновником и частенько голодать. А в страшный 1931-й год оба даже опухли от голода. Романтика кончилась.
Попробовали они жаловаться Буденному. Написали ему слезное письмо, щедро уснащенное ругательствами, но ответа от него не получили.
Эта последняя капля переполнила чашу терпения друзей. Заскучали они и окончательно разочаровались в завоеванном ими "царстве трудящихся". От их твердокаменности не осталось и следа…
Однажды вечером, возвращаясь домой с завода, Зубов сказал Каменюке:
- Эх, Тарас! Обманули нас. Со всех сторон обжулили.
- Кто? - недоумевая спросил Тарас.
- Да они… начальнички… Живем-то как? Хуже, чем при царе… За что боролись? За что кровь прозвали?
Тарас выругался, сплюнул и предложил:
- Пойдем выпьем.
- Денег нет, - . сказав; Григорий.
- Шинель продам. Хранил, как память. Зараз не хочу… Выпить треба…
Шинель продали. Напились. В обнимку ходили по улицам и последними словами ругали советскую власть и "начальничков". Финал был обычный - попали в камеру внутренней тюрьмы НКВД.
Здесь они держатся особняком. Никто из заключенных, кроме них, в прошлом красным партизаном не был. Поэтому Григорий и Тарас относятся к нам пренебрежительно, а к Смышляеву - с откровенной враждебностью.
- Белобандит! - бесцеремонно вслух определил Григорий при первом же знакомстве с эмигрантом.
- Лучше быть белым, нежели красным. У красных склонность к бандитизму врожденная, - отпарировал Смышляев.
Каменюка угрюмо покосился на него и зло процедил сквозь зубы:
- Жалкую (Жалею), що не попался ты мне на фронте. Таким я одним махом головы сносил.
- Теперь о чужих головах забудьте. Лучше о своей подумайте, - спокойно ответил бывший офицер.
Каменюка сжал кулаки, но возразить не успел. В разговор вмешался Павел Гордеев. Глаза его лихорадочно блестели каким-то нездоровым любопытством. Взволнованно и хрипло он спросил партизана:
- Значит вам приходилось рубить головы? Как же это?
Каменюка ответил неохотно:
- Та так… як уси партизаны… А бачить на то погано. Отрубишь ее, а она зевает и плаче. Больно ей… До сего часу снятся…
Фамилия Каменюки под стать его наружности. Рост огромный, сила воловья, руки, как два молота. Он неповоротлив и в движениях медлителен. Черты его лица грубы и неподвижны, точно впопыхах вырублены из камня неумелым скульптором.
В противоположность ему Григорий небольшого роста, стройный и с хорошей военной выправкой. Беспокойный и живой, как ртуть. Весь день мечется по камере, словно волк в клетке. Лицо калмыковатое, глаза маленькие и быстрые…
Приятели-буденновцы, первое время в тюрьме, бодрились и духом не падали. Они надеялись на своего друга маршала Семена Буденного. Им удалось переслать на волю письмо ему.
- Нас братишка Буденный выручит. Не такой он человек, чтобы друзей в беде бросать, - говорил Григорий.
- Эге-ж! Выручит, - вторил ему Тарас… Первый допрос Каменюки закончился весьма неожиданно для энкаведистов.
Следователь сорвал с груди арестованного партизана орден "Красного знамени" вместе с клочком рубашки.
- Чего рвешь? - угрюмо спросил Каменюка. - Не ты его вешал.
- Калинин вам ордена вешает, а мы их сдираем. Понятно? - и следователь расхохотался.
Кое-как скрутили бунтаря и били его несколько часов подряд.
После этого случая следователь умер в больнице, а Каменюка отправлялся на допросы уже в сопровождении "почетного конвоя". В нашу переполненную людьми камеру втискивались полдюжины бойцов полка НКВД, прижимали гиганта штыками к стене, надевали на его лапы две пары наручников, а на ноги - кандалы. Затем штыками же выталкивали его в коридор.
На допросах Тараса избивали зверски, но он был почти нечувствителен к боли.
- У мене шкура дубленая, - хвастается Тарас. - Белые в гражданскую добре выдубили. Ось, бачьте, - и в сотый раз демонстрирует перед нами свое огромное тело, сплошь покрытое шрамами.
- 28 ранений. От всякого оружия. Гарно мене белобандиты расписали? Красиво?… Так после того, для мене следователи вроде мошкары.
Григория энкавсдисты не трогали больше месяца, но потом, однажды ночью, вызвали на допрос. Обратно в камеру он явился только через двенадцать дней, худой, избитый и с погасшими глазами. Когда первая радость встречи с Тарасом прошла, Зубов тихо сказал другу:
- Плохи наши дела, Тарас. Эти гады хотят, чтоб мы с тобой подписали, что, будто бы, участвовали в…подготовке вооруженного восстания против советской власти то погано.
- Мы? Партизаны?… Ты им в глаза наплюй, - и Каменюка смачно выругался.
- Знаешь, Тарас, я., подписал, - еще тише произнес Зубов.
- Гриша! Та, як же ты?
- Понимаешь, Тарас, выдержать невозможно. Пытка без конца. Большой конвейер. Их много, а я один, Легче, кажется, на фронте сто раз умереть.
- Не горюй, Гриша. Буденный нас выручит.
- Выручит, как же. Держи карман шире. Он, вот, нам не отвечает, а начальнику краевого НКВД прислал письмецо. Про нас пишет.
- Ну? Что ж ты мовчишь? Що вин пише? Григорий безнадежно машет рукой, - И говорить не стоит. Врагами народа клеймит нас.
- Що ж цэ такэ? разводит руками Тарас.
- Это называется, - насмешливо вставляет Смышляев, - за что боролись, на то и напоролись…
Вечером Зубова вызывают "без вещей". Он обнимается с другом.
- Прощай, Тарас! Больше не увидимся. Следователь сказал, что меня приговорят к расстрелу.
Гигант молчит. Крупные слезы катятся по его каменному лицу…