- Вот за мной и пришли, Белов! Будем закругляться!
На пороге, сияя широченной улыбкой, возник еще один "автоматчик" - капитан 3 ранга Туманов. Похоже, Света успела сообщить ему о трагедии, разыгрывающейся в этой комнате, и он поспешил к нам разрядить обстановку.
- Здравствуйте, товарищи! Как дела на околонаучном фронте?
Лицо Туманова выражало безбрежное удовольствие, лучилось от блаженства и внутренней гармонии. Отпуск, дача, море, что еще надо человеку, чтобы достойно отдохнуть от военной действительности. Он был полная противоположность взбешенному Туровскому.
- Что, хохлы, прищурились? Юрка, ты что-то на себя непохож.
Туровский обреченно махнул рукой.
- Я скоро умом тронусь. Свалился на мою голову ноль полнейший. Володя, будь другом, прими у него хоть пару вопросов, я оденусь пойду.
Володя энергично потер руки.
Ради бога! Ступай, занимайся своими делами, я тут повоюю за тебя.
В душе я ликовал. Туманов с флота вернулся недавно, теоретическим училищным жирком обрасти не успел и четко знал, что на действующем флоте необходимо, а что нет. Поэтому над курсантами особенно изощренно не изгалялся, требовал в меру и звезд с неба хватать не заставлял.
- Ну, старшина, в чем ваши разногласия с моим многоуважаемым другом Юриком?
И все началось по-новой. Но совсем в другой интерпретации. Туманов спокойно выслушал зазубренные мной тексты, просмотрел нарисованные мной схемы, задал пару общих вопросов и подвел итог:
- На крепкий трояк ты тянешь без замечаний. Чего это Юрка к тебе прицепился? Ему что, времени своего не жаль?
Я в ответ только жалко улыбался. Слова Туманова меня окрыляли, но не более. Последнее слово все равно было за Туровским. И тот не заставил себя ждать. Кажется, даже пока он одевался, его попросту выворачивало наизнанку от тупоумия наглого и беспардонного курсанта. Метеором влетев в комнату, Туровский с нескрываемым раздражением спросил:
- Ну, убедился, каких туарегов воспитываем?
Туманов отреагировал очень спокойно:
- Юра. Мне кажется, свой трояк парень заслужил честно. По крайней мере, память у него отличная. Я проверил. Он точно по тексту учебника шпарит.
Туровский взорвался. Далее происходило что-то неописуемое. Вздыбившийся кавторанг буквально выдернул Туманова из-за стола и выволок в коридор. Оттуда в течение нескольких минут доносилось рычание и крики Туровского, изредка прерываемые робкими репликами младшего по званию. Бедный Вова Туманов! Чего он только не наслушался. И потакатель малодушный, и моральный развратник, и остолоп флотский, и что ему не будущих офицеров воспитывать, а телят гонять в глухой деревне. Всего и не упомнишь. Просто изнасиловал моего заступника. После этого концерта униженный Туманов убыл на кухню к женщинам и больше на сцене не появился.
Размазав идейного противника по стенке, Туровский снова возник передо мной. Настроен он был более чем решительно, и пощады на его лице я прочитать не смог.
- Встать!
Туровский вдруг превратился из чересчур горячего ученого в настоящего строевого офицера.
- Шагом марш обуваться!
Приказ начальника - закон для подчиненного. С тяжелым сердцем я поплелся в прихожую. Проклятые хромачи никак не лезли на ноги. Я измучился, но попросить ложечку для обуви не смел. Когда, наконец, я закончил процедуру и выпрямился, моим глазам предстала такая картина.
Слева, в проеме двери, скрестив на груди руки, с видом гордого римского патриция, уничтожившего орду варваров, высился кавторанг Туровский. Усы вздыблены, глаза метают молнии, только сабли не хватает. Справа у двери на кухню его жена. Она тоже успела переодеться, выглядела очень соблазнительно в короткой юбочке, выгодно подчеркивающей красивые ноги, и обтягивающей футболке, детально обрисовывающей остальные женские достоинства. Друг друга они не видели. Зато я их обоих - прекрасно.
- Ну что? - спросила Светлана беззвучным жестом.
Я опустил глаза и отрицательно покачал головой.
- Одну минуту! - Она сделала руками ободряющее движение и решительно вышла к мужу.
- Юрочка! Можно тебя на минутку?
И не дожидаясь ответа, подхватила того за руку и увлекла за собой в комнату. Тот попытался вывернуться, но уверенная женская рука ласково, но твердо направила движение мужа в нужную сторону. Дверь за ними закрылась. Я же остался в пустой прихожей в совершенно глупом положении: уйти нельзя, остаться тоже. Первые пару минут супруги звуков не подавали вообще. После послышался звериный рык Туровского, периодически прерываемый сеансами тишины. Постепенно сеансы становились все продолжительней, а рычанье моего учителя все короче. Потом оно вовсе прекратилось. По моему разумению, на это ушло минут десять. Потом дверь тихонько открылась.
На переднем плане стоял Туровский. Был он красен, словно свежевыкрашенный аварийный щит на контрольной проверке корабля. Да и вообще, был он несколько взбудораженным. За его спиной, застенчиво улыбаясь, его красивая супруга поправляла прическу. Туровский, не глядя мне в глаза, а осматривая прихожую, словно видя ее впервые, протянул руку.
- "Бегунок"!
Я судорожно залистал тетрадь в поисках заветной бумажки.
- Белов, быстрее!
Кажется, кавторангу очень хотелось побыстрее покончить со всеми формальностями. Слава богу! "Бегунок" нашелся, и я протянул его Туровскому.
- Юра, не забудь! Ты обещал!
Света грациозным жестом протянула мужу ручку. Юра издал стон умирающего тигра и быстрым росчерком что-то написал. Потом с видом человека, у которого рухнули все идеалы, отдал мне бумагу.
- На, осенью все равно пересдавать заставлю… наверное.
- До свидания! Счастливого отпуска!
Тепло улыбаясь, очаровательная Светлана помахала мне рукой из-за широкой спины своего щепетильного мужа.
Как я оказался на улице, и не помню. Лишь там я осмелился посмотреть в "бегунок". На злополучной бумажке размашистым почерком было написано всего одно слово - "хорошо". И внизу подпись. Уже в обед следующего дня я получил отпускной билет и уехал в Москву.
Не знаю, что побудило жену Туровского помочь мне, нахальному лентяю, вломившемуся в их дом в самое неподходящее время. Не знаю. Может быть, она просто вспомнила курсантские годы своего Юрика, когда ждала его в увольнение, а он, наверное, тоже получал двойки.
Гробовые доски
служба военного до безобразия проста. Приказали. Выполнил. Доложил. И никаких глупых вопросов.
Командир РПК СН "К-44" капитан 1 ранга Баженов В. Н.
Система, а точнее училище, - это не только место, где из мальчика делают мужчину и офицера, это место где, образно говоря, этого мальчика жить учат… по уставу, со всеми вытекающими веселостями и правильностями этого самого устава. И учить жить начинают именно с того места, где мальчик и живет. Со шконки, то бишь с коечки, а значит, и с кубрика, и с умывальника, и уж, само собой, с гальюна. А любая учеба - это в первую очередь и ее контроль. А контроль - это и есть смотр казармы.
Смотр казармы - это не просто квинтэссенция того, что все нормальные люди называют военным маразмом. Это и есть воплощенный в жизнь маразм. Но чрезвычайно веселый, хотя и изматывающий, как морально, так и физически. Вот, кто, например, из гражданских может ответить на вопрос: что больше всего характеризует военнослужащего? Никто. А ответ чрезвычайно прост. Какова тумбочка курсанта, таков и он сам! И если у нерадивого и неаккуратного гардемарина в тумбочке все навалено, как попало, и еще сверху засунуты кеды, на которых лежат слойки из чепка, а поверх всего шестидневные караси, пахнущие смертью, то у примерного, а значит, аккуратного и передового военнослужащего в тумбочке все лежит, как в строю. Расческа, платочек, ниточки с иголочками, зубная щетка в футляре и мыло в мыльнице. Про зубную пасту и бритву и говорить нечего. И все разложено по ранжиру, а не как попало, и максимум чего в тумбочке есть лишнего, так это пара учебников и письма из дома. И укладки в баталерке выложены в шкафах повзводно, и у каждой бирочка есть с фамилией, и даже толщина каждой уложенной вещи одинакова. И снова, как в строю. Внизу брюки и темные фланелевки, выше все светлое, а на самом верху, чистый и отглаженный гюйс сияет. А уж о том, что все должно быть натерто, выровнено и надраено, тут и говорить нечего. И вот утром рота уползает на занятия, и начинается это самая фантасмагория, называемая смотр казармы.
Третий курс. Весна. После завтрака в казарме остался только я как старшина роты, дневальные с дежурным по роте и командир. К этому времени, мы уже успели рассовать по тумбочкам "аварийные" наглухо запаянные полиэтиленовые пакетики с девственно чистыми шильно-мыльными принадлежностями. Проверили наличие навсегда пришитых к кроватям прикроватных ковриков и ножных полотенец с гигантской буквой "Н". Отбили рантики на заправленных кроватях и выровняли их под нитку, предварительно прощупав все матрасы на предмет запрятанных курсантских трусов. Все укладки были поправлены еще раз, а уж про натертый мастикой центральный проход, бирки на утюгах и вылизанные дучки в гальюне и говорить нечего. Прошлый смотр рота провалила на все 100 %, и на этот раз командир лично руководил подготовкой, да так, что даже у меня появилось призрачное предчувствие, что нас пронесет. Смотр, как правило, производили несколько человек, от начальника вещевой службы до электрика, и мог даже заглянуть сам адмирал, но по большому счету, окончательно все оценивал только один человек: начальник строевого отдела капитан 2 ранга Заславский. Как правило, на такой должности в училище серостей никогда не было, но Заславский по личной легендарности превзошел всех и вся, носил прозвище Конь и внушал почтительный ужас всем без исключения кадетам, независимо от курса. Вот от его окончательной оценки и зависела степень раздирания задницы старшины роты после этого мероприятия.
Заславский появился как всегда внезапно, козырнул дневальному по роте и покатился по всем помещениям своей знаменитой походкой быстро семенящего тюленя. Мы с командиром еле успевали за ним, а кавторанг семеня по роте, только кидал назад замечания, которые мы с командиром старательно фиксировали в блокноты. На мое удивление, ничего криминального начальник строевого отдела не нашел, все выданные им замечания носили общий характер, и основанием для "высочайшей порки" служить никак не могли. Видимо, это обстоятельство озадачило и самого Заславского, и он, тормознув в коридоре после тщательного, но безрезультатного осмотра дучек в гальюне, ненадолго задумался и рванул в то место, где всегда можно было найти массу таких замечаний, что в военное время годились вплоть до расстрела. Начальник строевого отдела пошел в сушилку осматривать калориферы.
Сушилка - это особенное место, смысл которого кроется в самом ее названии. Там все должно сохнуть. В первую очередь обувь, ну а затем и выстиранная форма военнослужащих. У нас сушилка представляла собой узкую комнату, одну стену которой занимали огромные батареи, закрытые огромными дверцами. Дверцы эти никогда не закрывались до конца, по причине огромного количества обуви, рассованной в батареях. Ну а где обувь, там, собственно, и ее запах, перемешанный с запахом потных пяток, флотского гуталина, влажной кирзы и хрома. Влажность в сушилках поддерживалась огромным количеством стираных роб и белоснежных фланок, висящих на веревках. А если учесть еще и то, что, по традиции, в сушилках, за неимением другого места, оборудовался небольшой спортзал, с гирями, самодельными штангами и собранными где попало разнокалиберными гантелями, то можно представить, что за вертеп являло собой это помещение. Заславский проковылял в сушилку и, обозрев ее состояние и тот максимально возможный порядок, который мы попытались там навести, сдвинул фуражку на затылок, и изрек:
- Вот, товарищ командир… видите?
Командир неуверенно кивнул. Видеть-то он видел, но вот на чем акцентироваться, пока не понял.
- И ты, Белов, иди сюда.
Я протиснулся между офицерами и тоже попытался увидеть что-то из ряда вон выходящее. Такого, и на мой недальновидный старшинский взгляд, не обнаруживалось.
- Непорядок, командиры, непорядок.
И командир роты, целый капитан 3 ранга, и я, старшина роты, пристыжено молчали, опустив очи долу. Обоим было ясно, что Заславский за что-то зацепился взглядом и сейчас роте поставят полный "неуд", со всеми вытекающими последствиями.
- Беспорядок. Обувь засунута как попало. Смотрите, как загнуты эти хромовые ботинки! Они же так испортятся. А это, кстати, предмет вещевого аттестата со своим конкретным сроком службы! И других форменных ботинок вам государство раньше этого срока не даст!
На мой личный взгляд, обувь стояла на батарее так, как всегда, и за предыдущие три года таких замечаний я не слышал.
- Нужны полки… нормальные деревянные полки, чтобы на них ставить туфли, а не пихать их, как попало. Все ясно?
Мы синхронно кивнули. А Заславский неожиданно хитро улыбнулся и добавил:
- А так помещение заслуживает очень хорошую, даже отличную оценку. Исправите замечание до завтра, так и поставлю. Задача ясна?
Яснее быть и не могло. С первого курса рота никогда не получала за содержание своего помещения выше удовлетворительной оценки, а тут всего одно замечание, причем вполне устранимое.
Заславский унесся, а командир, шумно выдохнув, сказал просто, но емко.
- Белов… усрись, но полки к завтрашнему дню сделай. Как - меня не интересует, но чтобы были! Учить тебя не буду, ты же сержантом в войсках был.
После ужина я собрал старшин классов и обрисовал задачу, стоящую перед всеми нами. Доски. Нормальные. Обструганные. Можно некрашеные. Штук восемь-десять, метра по два. И сегодня. Пила, гвозди и молоток в роте имелись, да и умелые руки тоже. После бурного обсуждения оказалось, что вариантов выполнения этого, по сути, пустячного дела совсем мало. А по большому счету всего один. Училище наше, как известно, занимает целую бухту в славном Севастополе, и кроме него и трех десятков жилых домов поблизости ничего нет. Пилорамы в обозримой дали не наблюдалось. Так что оставалось только одно место, где можно было разжиться досками, - мастерские училища, располагавшиеся на его территории, выше учебного корпуса. Там были и механические, и деревообрабатывающие цеха, в которых практиковались курсанты-первокурсники. Работали в них гражданские, у которых выпросить что-то было трудно, да и рабочий день их к этому времени давно закончился. А потому, с учетом этих обстоятельств, мной было принято решение, выслать диверсионно-поисковую группу трофейщиков, которую я сам и возглавил.
На дело вышли после 24.00, когда уже прибыли все увольняемые и все дежурные по факультетам расселись по дежуркам заполнять журналы. После непродолжительного совещания я решил взять только четверых. Из расчета по четыре доски каждому, на полки хватало с избытком, да и нести было гораздо удобнее. Поход я решил возглавить лично, чтобы в случае задержания группы дежурно-вахтенной службой училища принять первый удар на себя. Нарядились в старые робы, без боевых номеров и гюйсов, вооружились фонарями, двумя молотками и топором и около половины первого вышли из казармы.
До мастерских добрались минут за пятнадцать без происшествий. Шли обходной дорогой, мимо лаборатории ДВС и вокруг камбуза и складов. Но, когда прибыли на место, нашу спецгруппу постигло обескураживающее разочарование. Около деревообрабатывающих мастерских не было даже щепок, не говоря уже о каких-либо досках. Вообще создалось впечатление, что гражданские сотрудники либо трудились в полном соответствии с кодексом строителя коммунизма и даже щепок не оставляли, либо они просто ничего не делали и тех же самых щепок просто не производили по определению. После тщательного, по-квадратного осмотра двора мастерской с фонариками, на ощупь и по периметру группа пришла в уныние. Наш партизанский рейд по тылам училища оказался неудачным, и завтрашний день грозил обернуться новой "торжественной поркой", как со стороны Заславского, так и со стороны командира роты.
- Борисыч, а давай я тут вокруг пошарахаюсь, может, чего и найду.
Валера Гвоздев, мой друг, человек неугомонный, юркий и верткий, сдаваться сразу не хотел, а потому, когда мы обреченно расселись на крыльце мастерской перекурить перед обратной дорогой, проявил нездоровую для военнослужащего инициативу и, засунув в рот сигарету, рванул куда-то за угол мастерской.
- Может, сходить к овощехранилищу… там доски из-под ящиков овощных всегда валяются.
- Да они все засраные этими помидорами гнилыми… лучше по дачам прошвырнуться.
Пока мы грустно делились неосуществимыми проектами, потягивая зажатые в кулаках сигареты, Валера явно время не терял и, неожиданно нарисовавшись из темноты, как заправский следопыт, почему-то шепотом сообщил:
- Мужики, там на торце окошко на чердак этой богадельни. Без рамы и стекол. Может, вы меня подсадите… посмотрю. может, есть чего.
Вариантов было немного, и мы, затушив окурки, двинулись за Гвоздевым.
Окошко на чердак располагалось не так уж и высоко, метрах в трех от земли. Мы подсадили Валеру, и он, подтянувшись, скрылся в темном проеме. Пару минут оттуда доносился шорох, а потом в свете наших фонарей появилась голова Гвоздева.
- Мужики… бл… тут гроб стоит… новенький… еще даже материей необитый.
Мы офонарели. Чего-чего, а вот возможности производства в нашем высшем военно-морском учебном заведении гробов никто предполагать просто не мог. Теперь подсаживали уже меня. В отличие от спортивного и сотканного из мышц и сухожилий Гвоздя, я уже тогда обладал небольшим пивным животиком и преодолел путь на чердак, не в пример Валерке, тяжело и с придыханием. Но то, что я увидел там, стоило того. На засыпанном опилками полу чердака, на импровизированной подставке из нескольких кирпичей и правда стол гроб. Довольно большой и рассчитанный на человека с ростом явно выше среднего. Отсутствие на чердаке чего-либо другого, стропила, косые своды крыши и мерцающий свет наших фонарей, вообще, создавали на чердаке атмосферу какого-то средневекового вурдалачьего романа, отчего нам с Валеркой даже стало немного не по себе.
- Борисыч, давай решать побыстрее… неуютно тут как-то, бл…