Немало бывших кулаков и членов их семей погибло в первые годы жизни в малонаселенных районах Урала, Сибири, Казахстана и северо-востока европейской части СССР, где были созданы тысячи "кулацких", спецпоселений. Положение ссыльных изменилось только в 1942 году, когда молодежь из спецпоселений стали призывать в армию. К концу войны комендатуры здесь ликвидировали, и жители бывших спецпоселений получили относительную свободу передвижения".
В точности неизвестно, что натворил Голощекин в Казахстане, но даже по "цифрам исправления" можно предположить, что репрессированы были десятки тысяч людей. На Седьмой конференции Филипп Исаевич наводил самокритику, что-де резолюцию от 17 декабря 1929 года о полном обобществлении лучше было бы не выносить, а то ее, видите ли, на местах поняли как директиву.
"В этой резолюции, вопреки и в противовес всей деятельности крайкома, мы забыли о всей многообразности нашего хозяйства, о разнице между деревней и аулом" об особенностях Казахстана.
Есть еще вина, вина, которая могла влиять на наше окружное руководство… в январе месяце была дана телеграфная директива: "В связи этим встает задача немедленного проведения в жизнь всему Казахстану выселения кулачества мест жительства особенно округах сплошной коллективизации".
Эта директива через 3 или 4 дня была отменена, но головокружение все же было, было неправильное настроение ликвидировать кулака вне связи с коллективизацией… Здесь первоначальная ориентация крайкома была чуть ли не на 50-60 районов. Это тоже было отменено через 3-4 дня (потом было утверждено только 16 районов), но на окружное руководство эти ошибки могли некоторое время влиять".
Голощекин вновь и вновь пытался свалить всю вину в "массовом подведении середняка под кулака" на окружкомы и райкомы. Однако любопытная деталь: самое большое извращение линии партии в "практике" ликвидации кулака как класса он видел "в отнятии у кулацких хозяйств самого необходимого из одежды и домашней утвари и полном лишении продовольствия, что порождает сочувственное отношение к кулацким семьям и их детям со стороны середняков и даже бедняков, берущих их на прокормление".
Что-что, а это его по-настоящему раздражало! Еще бы, тут сочувствовали не абстрактным людям, а живым.
В стране шло великое переселение. Задолго до высылки "малых" народов, проведенной Сталиным в сороковых годах, цвет русского и украинского крестьянства – по существу, русский и украинский народ – ссылали в тундру и болота Севера и Сибири, в пустыни и степи Казахстана; казахов же, лучших в стране скотоводов, изгоняли тем или иным путем за пределы родного края или перемещали за тысячи верст внутри своей огромной республики.
Перемещали, ссылали, переселяли… какой-то смысл, отнюдь не только экономический и политический, таился во всем этом. Если теперь окинуть памятью множество давних и новейших, больших и малых перемещений наций и народностей внутри нашей страны за годы советской власти, начинаешь понимать, как целенаправленно и последовательно перемешивали народы друг с другом, растирая в некий единый серый обезличенный порошок, лишь бы только ни один народ не жил своей естественной духовной и исторической жизнью на своей родной земле – в родном селе, родном ауле, родном доме. Так из живого "человеческого материала", отсекая природное, корневое, особенное, конструкторы светлого будущего создавали советского человека.
* * *
К тому времени, когда начался "великий перелом", три четверти казахского населения вело кочевое пастбищное скотоводческое хозяйство. Из 119 административных районов республики 9 было кочевых и 85 полукочевых. Плановый переход на оседлую жизнь начался, шел медленно и с огромными трудностями, когда в декабре 1929 года на пятом пленуме крайкома Голощекин настоял на совершенно диком решении – провести форсированное оседание кочевников на основе 100-процентной коллективизации их хозяйств. То есть, проще говоря, у казахов обобществляли весь скот, сгоняли его в "точки оседания", и волей-неволей они должны были жить там. Спрашивается, где? Ничего, кроме голой земли, в этих "точках" не было, а между тем велено было строить правильные поселки. Филипп Исаевич исходил из мысли, что кочевым колхоз быть не может, и, следовательно, чтобы не отставать в темпах коллективизации от "передовых" районов страны, надо немедленно обобществить весь скот. Поскольку ударные темпы ковались в самые студеные месяцы и кормов для скотины на новых "точках оседания" не имелось (кто же знал про это форсированное оседание, свалившееся как снег на голову), вскоре начался падеж.
Позже комиссия Совнаркома под руководством У. Исаева пришла к выводу, что поголовье в 1930 году уменьшилось на 30 процентов, или, в абсолютном исчислении, на 10 миллионов голов скота, однако так ли это? На шестом пленуме крайкома, прошедшем в июле 1933 года, работник Госплана Нурмухамедов прямо обвинил руководство в двойной бухгалтерии: "При учете поголовья в 1930 году Наркомфин дал цифру 20 миллионов, а тов. Исаев утвердил – 30 миллионов… Эта поправка т. Исаева сыграла немалую роль в том катастрофическом положении, которое мы сейчас имеем". То есть план по заготовкам мяса в самые голодные годы исчисляли не от реального (20 миллионов), а от фиктивного (30 миллионов) поголовья скота… Значит, уже в первую волну коллективизации поголовье уменьшилось наполовину, что и старались скрыть от начальства! Даже войны toe причиняли такой быстрой разрухи…
Невиданные потери отнюдь не смутили Голощекина. На Седьмой конференции (июнь 1930 года) он говорил:
"Чем это объясняется? Некоторые националисты говорят, что это вследствие политики крайкома; некоторые – как их назвать, не знаю…
Голос с места: "Кулацкие запевалы!"
– …говорят: "Причина этому – ваш план хлебозаготовок". Это неверно уже потому, что сокращение стада – общесоюзное явление…"
Разумеется, основную часть вины докладчик свалил на кулака и бая, которые-де землю уничтожить не могут, так сокращают посевы и хищнически режут скот. Впрочем, процентов 10-15 утраченного стада Голощекин отвел на счет "грубых искривлений и ошибок".
Почему-то в прежние времена, до сплошной коллективизации и форсированного оседания, кулаки, баи и середняки не набрасывались с ножом на собственную живность… Да и хорошо, что успели порезать: хоть мяса поели, – все равно без присмотра, в стужу и бескормицу, скот был обречен на истощение и гибель.
Лишь только, после народных волнений, Сталин позволил свободный выход из колхозов, как за один месяц уровень коллективизации в Казахстане упал с 51 до 32 процентов, а в некоторых районах и в Каркаралинском округе вообще не осталось колхозов.
Тысячи лучших скотоводов и хлеборобов были разорены и высланы на погибель, многие убиты, от 40-миллионного стада в считанные месяцы осталась половина, а первый секретарь крайкома уверял делегатов Седьмой партийной конференции в "крупнейших успехах".
"Могут ли нас убаюкать и успокоить эти успехи? Ни в коем случае… Они еще недостаточны – с точки зрения задач социалистического строительства, они еще недостаточны с точки зрения поднятия благосостояния масс… Мы еще не подняли массы до такого социалистического сознания, о котором Ленин говорил, что там уже "начинается коммуна".
И только одну опасность видел Голощекин – как бы на местах не испугались перегибов и, обжегшись на молоке, не стали бы дуть на воду, как бы не решили, что с баями и кулаками уже покончено. "С этой опасностью, – поучал он, – мы должны бороться… Нам предстоят еще бои".
В прениях по докладу Голощекина на Седьмой конференции довольно трезво выступал председатель Совнаркома Ураз Исаев. В животноводческих районах, сказал он, трудно встретить казаха, который представлял бы "преимущество" колхозов, и потому нельзя торопиться с коллективизацией. "Нужно, чтобы середняк, доведя свое стадо до 70-80-100 овец, не боялся, что попадет под рубрику баев, под ликвидацию".
Зато тов. Оперштейн (должность его осталась невыясненной) заявил: "Наши позиции в колхозном строительстве, которых мы достигли, нужно закрепить".
При закрытии конференции Голощекин вновь проявил "заботу" о жизненном уровне трудящихся:
"На сегодняшнее число у нас есть очень большая большевистская тревога – тревога людей, ответственных !за благосостояние масс… У нас есть тревога, но нет паники".
А потом разыгралось небольшое, большевистское же, представление под условным названием "Пять лет большевистской работы":
"ЧЕСТВОВАНИЕ ТОВ. ГОЛОЩЕКИНА
По окончании выборов… выступил тов. Исаев:
– Я выступаю по полномочию группы товарищей… Не подлежат никакому сомнению и оспариванию огромные заслуги тов. Голощекина как руководителя в деле большевизации нашей партийной организации (аплодисменты), в деле интернационального воспитания и выращивания действительно марксистских кадров.
Отмечая заслуги тов. Голощекина, VII партконференция предлагает:
– к 10-летию Казахстана издать на русском и казахском языках все труды тов. Голощекина (аплодисменты) ;
– организующемуся в гор. Алма-Ате коммунистическому университету присвоить название "Казахский коммунистический университет имени т. Голощекина" (аплодисменты)".
Все предложения, конечно, приняли единогласно.
Далее последовало ответное слово тов. Голощекина:
"Товарищи, мы закончили нашу работу. Следовало бы… сосредоточить наше внимание на тех решениях, которые мы приняли. Но вы меня свели с пути истинного и заставляете говорить о тех приветствиях, которые вы сделали мне. Заслуженны ли они?
Мы все являемся солдатами партии… и каждый из нас делает то, что ему велит партия…
От этих приветствий есть две опасности: первая… вам уже ясно, какие плохие вещи получаются от головокружений. А что, если ваше приветствие вскружит голову, и я вздумаю: вот какой вождь большой.
Голоса с места: "У вас не вскружится. Вы достойны этого!"
Вторая опасность: …а что, если я останусь у вас еще 5 лет, и вам придется терпеть? (Бурные аплодисменты.) Смотрите-ка, товарищи, чтобы вы потом меня не развенчали. Каждый из нас делает то, что он может…"
Глава XV
Накануне второй волны коллективизации взрослые дяди, заботливо думающие о детях, сочиняли лозунги к пионерским слетам, чтобы из юных граждан вырастало больше Павликов Морозовых, хороших и разных. Взрослая же газета всерьез печатала эти призывы:
– Вербуйте в отряд всех батрачат!
– Бай и кулак пионерам враг!
– С малых лет – мы за Совет!
– Чтобы из детей не росли хулиганы,
долой гниль с советского экрана!
– Мы себя не позволим сечь,
мы признаем лишь разумную речь.
– Вековое рабство, рухни –
вырвем мать из плена кухни.
– Скажи-ка, брат,
что ты сделал для батрачат?
– Поднимай урожай, отца в колхоз вовлекай!
– В пионерской среде
нет места национальной вражде.
– Урожай поднять поможем, позабудем недород:
за колхозное богатство – пионерия, в поход!
…Прошло три года, Голощекина отозвали в Москву, на смену ему приехал Мирзоян. Взрослые дяди собрались в Алма-Ате на Шестой пленум, говорили речи. О разрухе в деревне и ауле, о невиданном падеже скота. О голоде двухлетнем – молчали (ну, сами-то не нуждались!) О том, что почти все малые дети до четырех лет умерли с голоду, – молчали. О том, что около половины казахов вымерло, – молчали. Не дозволено было об этом говорить. И вообще, не до этого было. Каялись, оправдывались, критиковали друг друга. Обещали больше никогда не наделать таких ошибок. Называли пленум – историческим.
Наконец один делегат не выдержал. Один-единственный. Он сказал: "Все говорим о сокращении поголовья скота… Но часто забываем об основном элементе производительных сил – о человеке. Население некоторых районов находится в очень тяжелом положении… Мы имеем в Казахстане до 80 000 беспризорных детей".
Вот так сказал. Как видно, хорошо чувствуя незаконность своей речи, крамолу, содержащуюся в ней. И потому, для весомости, даже назвал человека – основным элементом производительных сил. Сам по себе человек вроде бы ничто, а вот в качестве элемента производительных Сил он еще что-то значит. Но, должно быть, сильно изболелась у выступающего душа, если все-таки не смог не сказать о человеке, о детях. Как раз, наверное, о тех бродяжках говорил, коих еще недавно в пропагандистских целях пичкали лозунгами к слетам.
Это был Нурмухамедов из Госплана.
Ему не аплодировали. Тему не поддержали. Молчали. Словно и не заметили его выступления. Умалчивание продолжалось до тех пор, пока на трибуну не поднялся Пинхасик, секретарь Уральского обкома (вскоре он был избран секретарем крайкома). Уроженец города Одессы, Гдалий Исакович Пинхасик в двадцать один год вступил в партию и тогда же, в 1918-м, стал прокурором Забайкальского трибунала, в 1919-1921 годах служил в ЧК города Омска и заместителем начальника ЧК Дальневосточной республики. Стало быть, смолоду руки были по локоть в крови (в Сибири творились чекистами особенно жестокие зверства). Вот он-то и отчитал сурово Нурмухамедова:
"…Животноводство, говорит тов. Нурмухамедов, не главный вопрос. Главное, по Нурмухамедову, заключается в том, что в Казахстане имеется 80 тысяч беспризорников, что люди плохо выглядели, что у них лица такие, что на них страшно смотреть. Я думаю, что к такой медицинской точке зрения пленуму присоединиться нельзя. Мы политики и не можем встать на такую буржуазно-филантропическую точку зрения".
Разумеется, никто из делегатов пленума, не смевших и слова молвить о сотнях тысяч людей, умерших с голоду, не осек Гдалия Исаковича Пинхасика, дети которого, конечно же, не шлялись по улицам в поисках куска хлеба, а питались от пайков партраспределителя.
Наоборот, Нурмухамедов еще и извинялся:
"…Я допустил излишнюю детализацию, когда воспроизводил бедственное положение откочевников. Это дало повод товарищам сделать вывод, что я просто филантропически фотографирую положение. В этом отношении замечание т. Пинхасика я принимаю. Но заявляю, что делал я это с целью заострить внимание пленума на борьбе с последствиями откочевок…"
В 1922 году по стране бродило 7 миллионов беспризорных детей, или, как, наверное, определил бы другой политик – Николай Иванович Бухарин, – беспризорного человеческого материала. Большинство этих бездомных были дети крестьян. Сколько таких сирот оставила коллективизация 30-х годов – никому не известно. А ведь она по своей разрушительной силе превосходила гражданскую войну и военный коммунизм…
Позже о беспризорных все же позаботились, даже соответствующую кампанию провели. 16 августа 1933 года "Казахстанская правда" напечатала об этом статью "Борьба с беспризорностью – дело всей советской общественности Казахстана". Автор, В. Шматков, считал это явление "в значительной степени" обязанным ошибкам и перегибам, сотворенным бывшим руководством и местными партийно-советскими органами.
"Период стихийного нарастания уличной детской беспризорности миновал, беспризорность сейчас приняла стабильный характер, сейчас главная задача – укрепить детские дома, окончательно и полностью ликвидировать уличную беспризорность".
То есть сначала ликвидировали, как и при Ленине, отцов и матерей – пулей или голодной смертью, а потом принялись ликвидировать детскую беспризорность. Только вот ликвидировать сиротство уже было невозможно.
Журналист продолжал:
"Нужно подобрать остатки скитающихся ребят с улиц, со станций, на базарах и с других мест".
Детские дома, замечал он, в отвратительном состоянии, перегружены. Даже в столице республики. В детприемнике, располагавшемся в Малой Станице, в крупном Каскеленском детгородке "парша, нет уборных, нет умывальников, дети не моются, спят вповалку на полу… Во многих домах нет печей, крыш, потолки неисправны, нет топлива и целого ряда других вещей, а дело к зиме…"
Возможно, среди обитателей этих детских домов и среди уличных беспризорных были и те, которые еще недавно слышали на пионерских слетах:
– Чтобы Казахстан был передовой страной, борись за оседание и колхозный строй!
* * *
Взрослые дяди не только пионеров призывали бороться, но и сами боролись.
Еще и полгода не минуло после опустошительной первой волны коллективизации, как из Москвы пришла новая директива и Голощекин обратился ко всем райкомам зерновых районов со статьей "Встретим призывом в колхозы 11-й год края!"
Теперь он обвинял в уклонениях от сдачи "хлебных излишков" уже не частников, а коллективные хозяйства. И требовал "немедленно, со всей беспощадностью выбить кулака и бая из колхоза".
"Коллективизация оказалась в забвении, тогда как работа над колхозным строительством не может быть отложена ни на один день…
Слабая работа по коллективизации и даже полное бездействие является результатом якобы "боязни" перегибов, и этим оправдываются самотечные настроения.
Такая трусливость не присуща большевику… это – самый злостный оппортунизм".
7 ноября 1930 года "Советская степь" призывала:
– Уничтожим кулачество как класс!
– Развернем знамя сплошной коллективизации! А 17 ноября восклицала:
– Пришла колхозная пора. Новой волне навстречу организуем встречный призыв!
Посевы сократились, урожайность упала, хлеба не хватало, а заготовители продолжали требовать "излишки".
8 ноября: "Классовый враг с партбилетом Аулие-Ата. (Наш корр.) Член ВКП(б) Сагиндык Рустембеков на заседании совета группы бедноты аула № 55 сказал: у нас хлеба нет, мы не можем выполнить план хлебозаготовок. Руководимые Рустембековым женщины избили трех уполномоченных… Таких коммунистов нужно гнать из партии.
Солтыбай".
12 ноября Голощекин выступал на краевой комсомольской конференции:
"Выкорчевывание родовых, полуфеодальных и патриархальных отношений, ликвидация байства как класса на основе сплошной коллективизации-вот что выведет нас на окончательный и широкий путь расцвета и вытравит воспоминания о проклятом прошлом казахского аула".
Уже были забыты недавние слова о том, что "в ряде мест" коллективизация себя скомпрометировала, и потребуется большой срок, чтобы поднять движение. То было лишь тактическим отступлением перед новым, массовым, еще более жестоким загоном в колхозы. Теперь уже говорилось только о сплошной коллективизации, и ретивым исполнителям заранее развязывались руки.
– Темпы решают все! – провозгласил Голощекин, и весь директивно-пропагандистский аппарат стал изо дня в день повторять этот лозунг и проводить его в жизнь.
Воодушевленные делегаты, учитывая заслуги Голощекина в "большевизации партийных органов Казахстана", избрали его "почетным комсомольцем", вручили значок и дважды пропели "Интернационал".
13 ноября крайком принял решение – немедленно создать перелом в колхозном движении.