Книга эта о наших днях, и о времени, кажется, еще недавней Отечественной войны, и о временах уже далеких, когда шла борьба с басмачами - под солнцем, под ветром, под холодными звездами пустынь и гор Средней Азии.
В книге, объединяющей работы многих журналистов и писателей, видна Туркмения: чабанские степные костры, бушующая паводком Аму-Дарья, снег и весенние бурные потоки ущелий Копет-Дага, пересохшие колодцы в раскаленных барханах. Славно служат и дружат герои книги - старые воины границы и совсем зеленые юнцы, представители разных поколений, не равные в жизненном опыте и заслугах. Роднят их, сыновей советской земли, долг и мужество, преемственность боевых традиций.
Содержание:
Иван Медведев - АВАРИЯ ПРОИЗОШЛА НА РАССВЕТЕ 1
Анатолий Проскуров - СЕЛЬ 2
Анатолий Марченко - ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН 3
Павел Ермаков - ТЕБЯ ЖДУТ… 5
Павел Ермаков - ТИМОФЕИЧ 6
Павел Ермаков - ВОЗДУШНЫЙ ПОЧТАЛЬОН 7
Ата Атаджанов - БАЛЛАДА О КОМИССАРЕ 7
Евгений Воеводин - РАССКАЗ О РАСКАЛЁННОМ ПЕСКЕ 7
Виталий Беляев, Александр Кучеренко - КАЖДУЮ ВЕСНУ ЦВЕТУТ ТЮЛЬПАНЫ 9
Лев Линьков - ИСТОЧНИК ЖИЗНИ 10
Лев Канторович - СЫН СТАРИКА 12
Иван Ваганов - ЧЕРЕЗ КАРАКУМЫ 16
Анатолий Шалашов - ПОСЛОВИЦА 17
Валентин Рыбин - СИНИЕ ГОРЫ - Из поэмы 18
Ата Каушутов - ОХОТА - Из романа "Внук Мергена" 18
Анатолий Чехов - СЛЕД В ПУСТЫНЕ 20
Аллаберды Хаидов - В МОЕМ СЕЛЕ 24
Павел Карпов - ВСТРЕЧА 24
Павел Карпов - ЛЕТО, ОПАСНОЕ ПАВОДКОМ 26
Алексей Арефьев - МОРСКАЯ ДОБЛЕСТЬ 31
Берды Кербабаев - У ГРАНИЦЫ 33
Борис Рожнев - НА ДАЛЬНЕЙ ЗАСТАВЕ 37
Иван Жупанов - НЕДОЛГО ДО НОВОЙ ЗАРИ 39
Примечания 39
Пограничные зори
Иван Медведев
АВАРИЯ ПРОИЗОШЛА НА РАССВЕТЕ
Вода в распределительном колодце кипела. Из глубины на поверхность поднимался песок, мусор, острые, как стекло, льдинки. Насосы захлебывались, выбрасывая из гофрированных хвостов сотни кубометров воды. Она двумя потоками устремлялась в ложбину. Там уже образовалось озеро, а вода в колодце не убывала.
Салават хмуро смотрел, как лихорадочно пляшут в колодце комья рыжей пены. Авария произошла на рассвете, а сейчас уже полдень. И ничего нельзя сделать: какая-то труба лопнула на дне колодца. Филипп Макарович уехал в мастерскую делать приспособление, чтобы нащупать на дне колодца вентиль и перекрыть магистраль. Николай Зайцев и Миша Коробов ушли в буфет перекусить. А он, Салават Закиров, остался глядеть за насосами. Салават сам строил этот водопровод и хорошо помнит сложное переплетение труб в распределителе. Скорее всего там вышибло колено, по которому вода подавалась на промбазу и в поселок. Остановился бетонный завод, притушили топки в центральной котельной. В поселке не работает ни одна столовая, тысячи людей остались без обеда.
"Воды нет - плохо!" - думает Салават. Вспомнил границу. Он служил в Средней Азии. Воду на заставу доставляли на автомашинах. Случалось, что они опаздывали, не могли пробиться сквозь пески. Тогда не то что умыться или постирать - напиться досыта нельзя было.
Однажды пришлось двое суток петлять по пескам - искали нарушителя. Жара стояла нестерпимая, аж в ушах звенело, во рту все пересохло, а фляги на ремнях были пустые. Губы у всех потрескались, пот ел глаза. К концу вторых суток и пота не стало, только соль на висках. Ох как хотелось тогда пить Салавату! За глоток воды, кажется, отдал бы десять лет жизни…
Плохо, когда воды нет, везде плохо: и на границе, и тут. Салават вздыхает и смотрит на дорогу: не едет ли начальник участка? Но Филипп Макарович не ехал, все машины проносились мимо. Случись авария летом, можно было бы нырнуть в колодец и закрыть вентиль, а сейчас… От одной этой мысли Салават ежится, по спине мурашки пробегают. Интересно, какая сегодня температура воздуха? Смотрит на почерневший сугроб, что лежит неподалеку, на бегущие по небу облака и зябко втягивает голову в плечи: градусов шесть, не больше. А в воде - лед.
Присел на ящик с инструментами, подпер подбородок ладонями и снова вздохнул. Да, апрель в Сибири не то, что в Средней Азии. Там теперь небось тюльпаны отцвели, ребята загореть успели…
Глаза Салавата - две щелки, прищуривать не надо, далеко смотрят.
…Двор пограничной заставы. Солдаты играют в волейбол. Рубахи с короткими рукавами и те сняли - жарко! Играют в панамах, чтобы голову не пекло. Заставский кот Васька укрылся в тени. Хитрый, черт: разлегся под грибком часового и делает вид, будто спит. А сам все время следит за сыном начальника - Володькой. Тот бегает по двору в одних трусиках и тоже поглядывает - где кот? Володька с Васькой друзья, они постоянно должны видеть друг друга…
Где-то в районе будущего завода отбойные молотки дробят промерзшую землю. А Салавату слышится далекий стук пулемета. Он сидит в блиндаже, над головой мишень. В углу блиндажа ефрейтор прижимает к уху телефонную трубку.
- Показать! - отрывисто бросает ефрейтор.
Салават поворачивает мишень, и она тут же чуть не вырывается у него из рук от сильного удара. Одновременно над головой слышится свист пуль. Проходит секунда, другая…
- Убрать! - раздается в трубке голос ефрейтора.
И только теперь докатывается звук выстрелов.
Хорошо стреляли ребята на заставе. Он, Салават тоже был метким стрелком; на проверках всегда получал благодарности.
Вспомнилось последнее комсомольское собрание. Ребята спорили, кому отдать путевку ЦК комсомола на ударную стройку. Салават вместе с другими подал заявление и сидел, опустив голову, в спор не вмешивался. И как током ударило, когда услышал он голос секретаря:
- По решению большинства комсомольская путевка вручается лучшему пограничнику заставы Салавату Закирову.
Потом дорога. У открытого окна вагона стоит Салават, ветер треплет его прямые черные волосы. Поезд мчится зеленой степью в огненных маках. Демобилизованные солдаты наперебой рассказывают друг другу, сколько волнений было с этими путевками…
На второй день маков уже не стало. Но зато степь заполнилась тракторами.
На третий день в окнах вагона замелькали заснеженные перелески Сибири. Поезд врывался в огромные, шумные города, проносился мимо громадных заводов и снова долго шел сквозь лес, стоящий по пояс в снегу.
Пограничники пели:
И снег, и ветер,
И звезд ночной полет…
Салават тоже пел. На своем родном языке, по-башкирски:
Меня мое сердце
В тревожную даль зовет…
Встретили их в Красноярске торжественно, с оркестром. Посадили в автобусы и привезли в рабочий поселок. Высыпали приезжие перед общежитием, потоптались в дверях комнат, убранных девчатами, и вышли покурить на улицу. А один моряк с Тихого океана отрезал намертво:
- Всё, братва, в этом кубрике будет корабельный порядок!
Потом их привели в заснеженное поле и сказали:
- Здесь будем строить алюминиевый комбинат. Крупнейший в мире. Начинайте!
- Так сразу? - спросил один из парней. - А где же техника?
- Техника будет. Пока есть только лопаты.
И начали. Рыли траншеи, прокладывали дороги, подземные коммуникации. Вот и этот водопровод… Салават помнит, как строили заборную станцию на острове, отстойники на берегу Енисея, как пробивали траншею в сторону будущего завода. Тогда тут было голое поле, а теперь!
Салават обводит глазами панораму стройки, жилые корпуса. И вдруг замечает, что воды в образовавшемся озере стало меньше. Нет, насосы работают исправно. Куда же девается вода?
Она пошла в траншею, которую строители проложили этой зимой. Засыпали траншею бульдозеры. Замерзшие глыбы земли легли неплотно, и вода начала просачиваться меж ними.
Салават понял, чем это грозит: вода разрушит траншею, подмоет основание, на котором лежат трубы, и тогда новая, более грозная авария!
"Где же Филипп Макарович, - заволновался Салават, - почему его так долго нет? Зайцев и Коробов тоже не возвращаются".
А вода уж вовсю хлещет в траншею. Земля в ней начинает шевелиться, оседать и плыть вместе с водой.
- У, шайтан! - Салават со злостью швырнул на землю рукавицы. Остановил насосы и, уже не колеблясь, мгновенно сбросил шапку, телогрейку, сапоги. Торопливо стащил с себя рубаху, потом брюки. Остался в одних трусах. Подошел к колодцу, нащупал в воде железные скобы и полез по ним вниз… Вот голова Салавата скрылась под шапкой пены, пляшущей на поверхности переполненного колодца. Проходит долгая-долгая минута. Наконец Салават выскакивает из воды, чуть ли не до пояса, словно его кто вытолкнул. Жадно ловит посиневшими губами холодный воздух и снова, уже как заправский купальщик, ныряет на глубину трех метров.
Томительно тянутся минуты. Вынырнул, отдышался и опять на дно…
Выбрался из колодца весь синий. Стыдливо огляделся, сбросил мокрые трусы и начал одеваться. Руки не слушаются - с трудом натянул сапоги. Включил насосы, выкрутил трусы и повесил сушиться. Схватил лопату, Побежал к траншее.
Неподалеку остановилась машина. Филипп Макарович с длинным металлическим штырем стоит у колодца, из которого на глазах убывает вода, и понять ничего не может.
Подошли Зайцев и Коробов. И тоже на лицах удивление.
- Что стоите? - напустился на них Филипп Макарович, - берите лопаты!
Вчетвером они быстро закидали землей промоину. Когда вернулись к колодцу, начальник участка спросил Закирова:
- Как вы закрыли вентиль?
Салават молчит, мнется. Знает, что начальник будет, его ругать.
Тут Филипп Макарович увидел мокрые трусы Салавата.
- В ко-ло-дец лазил?
- Ага, - выдохнул Салават отважно, будь что будет.
- Да вы с ума сошли! - Начальник участка шагнул к нему. - Жить надоело?
- Нельзя было ждать, - оправдывался Салават. От волнения у него усиливается акцент: - Вода на траншея пошла… Большой авария мог быть…
Филипп Макарович смотрит на Салавата и не знает, что сказать. С тех пор как сюда приехали эти отчаянные парни в зеленых фуражках и перевернули все представления о возможном и невозможном, он уже ничему не удивляется. Но то, что сделал этот чернявый башкир… И вот ведь - стоит и еще оправдывается. Глаза Филиппа Макаровича теплеют. В щелках Салавата тоже начинает что-то таять. И вот уже оттуда рвутся задорные искорки…
Стоят и смотрят друг на друга два строителя - пожилой инженер и молодой рабочий, бывший солдат границы.
- Ну, что улыбаетесь? - говорит начальник участка. - Воспаление легких хотите получить? Марш домой! Да согрейтесь там… чем-нибудь. Разрешаю.
- Не надо, Филипп Макарович, - смеется Салават, - я уже согрелся. Работать будем. Вода нужно скорей давать. Плохо, когда нет воды, я знаю - очень плохо! А где мои варежки?
И он пошел искать рукавицы.
Анатолий Проскуров
СЕЛЬ
Уже несколько дней над горами висели облака. По утрам они опускались низко-низко, днем - приподнимались, и тогда можно было увидеть, что снег на вершинах уже не тот: пропала его режущая глаз белизна, весь он, как губка, набух и потяжелел.
А дождя всё не было.
Облака медленно плыли над заставой, чуть не касаясь выцветшего флажка, венчавшего наблюдательную вышку. И, как снег на хребте, они были тяжелыми и сырыми. Ветра не было, но облака двигались, наливались, темнея.
Под вечер, отдавая нарядам приказ на охрану границы, начальник заставы предупреждал старших о возможности селя.
Последним за получением приказа в тот вечер явился наряд ефрейтора Гришина.
Пограничники вышли, а начальник посмотрел в окно и подумал, что наряд в щель можно было бы и не назначать: не ровен час настигнет дождь, хлынут с гор потоки, а там и до беды недалеко. Но если дождя не будет, кто знает - пролезет по щели гадина, тоже беда. Гришин - солдат старослужащий, смелый и смекалистый. За него не так страшно. Но с ним пошел Чуприна - без году неделя на заставе…
Когда Гришин и Чуприна миновали ворота, позади затарахтел движок, вспыхнул свет в окнах. И такой уютной, теплой, родной показалась застава, что Чуприна с сожалением вздохнул. Он еще не привык к заставскому распорядку, по которому ночь и день меняются местами. И с непривычки трудно проводить ночь в наряде, особенно на карнизе в третьей балке.
Кто-то назвал ущелье Третьей балкой. Скучно! Фантазии, наверное, не хватило. А его можно было бы назвать Песочные Часы. Ведь если смотреть на ущелье с вершины хребта, который, между прочим, называют Магаданом, оно напоминает именно песочные часы: две воронки, соединенные узким горлышком. В этом самом горлышке располагались пограничные наряды. Место очень удобное. Стенки ущелья здесь вертикальны, исключена всякая возможность подъема; только внизу, почти у самого дна, тянутся карнизы в полтора-два метра шириной.
Кругом стояла тишина. Прислушайся - и услышишь шорох тяжелых туч, ползущих по хребту.
Дождь атаковал без классических первых капель. Сразу зашумели ливневые потоки, забарабанили по затвердевшим плащам, залопотали по каменным плитам. Чуприна повернул автомат стволом вниз, накинул капюшон. Гришин сказал:
- Не теряй меня из виду, не отставай, понял? Успеть надо в балку.
Чуприна удивился: почему "успеть"? Время движения наряда определено приказом. Идти - час сорок, размеренным шагом, основательно прослушивая тьму. Все наряды в балку идут ровно час сорок. Может, спешка связана со словами начальника заставы "возможен сель"?..
Чуприна всего полтора месяца на заставе и не знает, что такое сель. Сказано было - и он запомнил это новое слово, а учитывать сель - дело Гришина. Его же дело солдатское - выполнять. Но после того как Гришин сказал: "Успеть надо в балку", - сель уже не выходил из головы.
"И как только он соображает куда идти? - думал о Гришине Чуприна. - Темень такая… Выпусти меня одного, буду тыкаться, как слепой котенок".
Гришин шел быстро, не останавливаясь; Чуприна приноровился находить дорогу по чавканью его сапог, еле различимому в монотонном шуме ливня. Потом, когда до Третьей балки оставалось минут десять ходьбы, Гришин зашагал еще быстрее, и Чуприна побежал за ним, расплескивая лужи. Возле входа в балку Гришин обернулся и полушепотом сказал:
- Кажется, успели. Только осторожно.
И опять Чуприне вспомнилось: "возможен сель".
- А что такое сель? - спросил он.
- Узнаешь. Пошли.
Дно ущелья было усеяно камнями. Чуприна то и дело натыкался на валуны, мысленно клял дождь и всё на свете. Оступившись, новичок растянулся в грязи.
- Ну чего там? - сердито спросил Гришин. Он только делал вид, что не обращает внимания на младшего. - Вот ремень, держись.
Чуприна нащупал в темноте протянутый Гришиным конец ремня.
Чем ближе была горловина Третьей балки, тем больше становилось воды под ногами. Чуприна чувствовал, что вода давит на ноги. К шуму дождя примешивался шум ручья.
Гришин торопился. Наконец он каким-то образом определил, что они уже на месте, и сказал:
- Все. Будем располагаться. Поднимайся. - Он помог Чуприне вскарабкаться на скользкий карниз, потом залез туда сам. Напомнил, о чем говорил начальник заставы, а от себя добавил: - Ну, действуй, Иван. - И ушел.
Не ища удобного места, Чуприна лег на площадке, метрах в трех от дна ущелья, приготовил автомат. Карниз начинался у границы, и по нему можно было пройти вдоль Третьей балки. С противоположной стороны был такой же карниз, и там - замаскированное линейное гнездо. Туда и ушел Гришин. Каждый на своем карнизе должен перекрывать движение нарушителя и одновременно следить, не пробирается ли кто по дну ущелья. Чуприна, кроме того, должен по сигналу старшего освещать местность ракетами.
На границе есть телефонная связь, а сигнальные ракеты даются на всякий случай. Нигде так, как здесь, не берется в расчет случай. Выходя в наряд, пограничники экипируются как для боя. Это очень действует на молодых солдат. Они думают, что если выданы боевые патроны, значит обязательно придется стрелять.
Чуприна только-только начал избавляться от этого заблуждения. За полтора месяца стрелять довелось лишь на стрельбище. Границу, или линейку, как ее называют "старички", он увидел на втором году службы. А до этого служил "в тылу" - в гарнизоне части.
Там таких дождей не было. И темени такой тоже не было. Ночи как ночи, дожди как дожди.
В тылу все было проще. Теплая мастерская, теплые сухие стружки. Как дома. Позанимался, поработал, а вечером по распорядку - отбой. Когда окна плачут слезами дождя, спится крепко.
Отец так и говорил: "Старайся, Иван, по специальности попасть. В армии специалист ценится".
Сам-то в войну не устраивался по специальности. Он тоже плотник, но пять лет и рубанка не видел: из окопов - в госпиталь, оттуда - в окопы…
Чуприна-младший устроился по специальности легко. Среди молодых солдат отбирали трактористов, шоферов, слесарей и, конечно, плотников. Он делал рамки, мишени и прочую мебель, работал с душой - не привык халтурить. Его заметили, и когда молодым пришел черед отправляться на границу, оставили в роте. Вручили ключи от мастерской, где стоял верстак, и Чуприна потихоньку пилил, строгал, по воскресеньям ходил в городской отпуск. Одним словом, служба была не в тягость. Без скатки и лопатки.
А ребята, с которыми призывался, разъехались по заставам, разошлись по горам, что громоздились невдалеке - зимой белые от снега, осенью - серые, неприветливые, весной - зеленые, веселые, как акварельная картинка…
Ребята не надолго приезжали в управление части. Хвалились задержаниями. Поблескивали значками. Чуприна смотрел на них и удивлялся: вроде бы другими стали хлопцы. Не то чтобы совсем не похожими на прежних, а все-таки другими. И осанка, и походка, и даже загар иной. И в глазах светится что-то такое, чего Чуприна раньше у них не замечал.