После распада Российской империи, с 1918 г., Екатерина продолжила обучение во 2-й украинской гимназии, где, по ее словам, витал дух Центральной рады, Директории, а старшеклассники сбегали добровольцами в армию Петлюры. Подбор учительских кадров также впечатляет – Александр Грушевский (брат председателя Центральной рады), Осип Гермайзе, Григорий Холодный, Николай Зеров и другие видные украинские гуманитарии и деятели искусств. Безусловно, она была способной ученицей – оперработники, кураторы из НКВД неизменно отмечали у нее прекрасное знание истории Украины, совершенное владение украинским и русским языками, она легко переводила стихи, оперы, сама имела поэтический дар (уже в 1931 г. закончила литературный факультет Киевского института профобразования – университета). Там же Катя Гончаренко подружилась с Клеопатрой Тимошенко, племянницей архиепископа-самосвята УАПЦ Георгия Жевченко. Под их влиянием она вступила в Фастове вместе с подругой в повстанческое антисоветское формирование атамана Юлиана Мордалевича.
Сам атаман, печально прославившийся кровавыми расправами и погромами, женился на Клеопатре. Правда, замечает Е. Миньковская, у него "почти в каждом селе имелась жена, где и прятался". Видимо, жуткие реалии гражданского противостояния и поведение вчерашних кумиров произвели на романтичную натуру Екатерины потрясающее впечатление: "Всякие любовные дела и интриги этих "горе-политических деятелей", провал организации "Повстанком", ссоры и трусость людей этих вселили во мне разочарование, потом критическое отношение… Это помогло мне возненавидеть всю эту группу торгующих своим национализмом людей".
В 1922 г. она вышла замуж за сына сельского дьякона Александра Миньковского, успевшего побывать учителем, участником национального движения, священником УАПЦ и регентом при Г. Жевченко. Трудно судить о мотивах поступка, но в 1923 г. Александр Захарович "инициативно" (как отмечали чекисты) предложил услуги органам ОГПУ и трудился на тайном фронте под псевдонимом "Нагорный" (в частности, по украинским автокефалам в 1920–1930-х гг.) до 1973 г., покуда позволяло здоровье. По словам контрразведчиков, имел значительные информационные возможности, поскольку "по общественному и служебному положению располагал обширными связями среди творческой интеллигенции республики, был известен украинской эмиграции и деятелям искусства за рубежом".
Молодая супруга энергично помогала Александру, посвятившему ее в свои отношения с органами ГПУ, собирала "материалы" по украинским национал-патриотам. В 1927 г. и ее отношения со спецслужбой были оформлены – сотрудник Секретно-политического отдела (СПО) ГПУ УССР Гольдман первоначально присвоил ей псевдоним "Ольга". Затем секретная сотрудница перешла на связь к известному борцу с "украинским шовинизмом" Соломону Бруку, одному из основных инспираторов масштабных репрессивных дел конца 1920-х ‒ начала 1930-х гг. – "Союза освобождения Украины", "Украинского национального центра", "Украинской войсковой организации", "Польской войсковой организации" и др. Принадлежавший к ближнему окружению главы НКВД УССР Всеволода Балицкого помощник начальника СПО УГБ НКВД УССР С. Брук был арестован вслед за шефом и в феврале 1938 г. расстрелян.
К концу 1930-х гг. встречи с "Евгенией" проводил лично начальник СПО УГБ НВКД УССР Александр Яралянц (самого его расстреляли в 1940 г.). Агентессу, подчеркивал оперработник, отличали высокий культурный уровень, обширные связи среди интеллигенции "старой генерации", полное доверие и пиитет со стороны "националистической молодежи", видившей в ней "деятеля повстанкома". "Как агент очень хорошо воспитана, каждый свой шаг взвешивает с точки зрения конспирации, инициирует разработку комбинаций" совместно с мужем.
В личном деле "Евгении" перечислены основные оперативные разработки, в которых она сыграла активнейшую роль. Как отмечал в январе 1932 г. начальник отделения СПО Гольдман, она представляла собой "дельного, энергичного, преданного нам агента". "Особо ценной является работа "Евгении" по делу СВУ. Разрабатывая агентурные дела "Нашли" и "Инарак", этот агент фактически дал дело СВУ". Все же вряд ли "Евгения" породила дело СВУ – видимо, кураторы нацелили способную и опытную уже агентессу на "выявление" заданной крамолы, тем более что национал-демократическая интеллигенция и недавние участники Украинской революции 1917–1920 гг. в беседах с ней, "бывшей подпольщицей", не скрывали своих резко антисоветских взглядов и наверняка – рассуждений о способах борьбы с ней.
На ее счету – десятки арестованных по разработкам и фабрикации дел "Союза украинской молодежи" (1928–1930 гг.), "Украинского Красного Креста" (1930–1937 гг.), "националистической группы Подгайного", "Группы украинских эсеров", "Группы галичан", "Группы эсперантистов", "русских монархистов". Супруги Миньковские по-прежнему трудились на тайной ниве совместно, что не мешало постоянно проверять их через других агентов по делу "Капелла", контроль почты и прослушивание телефона (источники НКВД были шокированы "махрово антисоветскими" высказываниями супругов, видимо, таким образом вызывавших жертвы на ответную откровенность). В 1940 г. новый "куратор", начальник отделения в Управлении контрразведки УГБ НКВД УССР Бриккер планировал вывести ее за рубеж для внедрения в националистическое движение – к нему примыкал ее брат Владимир, ушедший с войсками УНР, в Чехословакии ставший инженером и супругом дочери сенатора, директора железной дороги.
Часть ее агентурных сообщений появилась по результатам общения с семьей деятеля Украинской революции 1917–1920 гг. Федора Матушевского – супругой Верой Александровной, сыновьями Василием и Борисом Матушевскими. Говоря о настроениях национально-сознательной части украинской интеллигенции, "Евгения" в сообщении от 8 сентября 1937 г. писала: "Начиная с момента прихода на Украину советской власти и до сегодняшнего дня украинская контрреволюционная интеллигенция ни на минуту не оставляет мысли о перевороте, вернее о войне как преддверии переворота… Все они, кто к какой партии или организации не принадлежал бы, руководствуются кем-то издалека, может быть, и не для всех видимая рука направляет удар их в одно русло".
Источник перечисляет причины ненависти к "советам": "А этот возмутительный голод в 1932 году, эти сотни тысяч трупов, на которых Сталин и его соратники построили эти колхозы. Весь мир содрогнулся от подобного варварства, и только у нас могли наблюдать происходящее. Этого народ не забудет, то есть он не должен забыть и в свое время сумеет отплатить за все свои муки и страдания". В сообщении от 28 сентября 1937 г. излагаются бытующие у части интеллигенции взгляды на "этническую" причину трагедии, уже в годы войны широко тиражируемые подконтрольной немцам "национальной" прессой: "На трупах и на крови украинского народа расцветают паразиты-евреи. Обратите внимание, за что, как не за народные деньги, все эти квартиры, машины, шикарные костюмы, крепдешины и курорты… Гои, хамы, мужики, хахлы – других слов у них для наших крестьян нет".
Возмущение у внушительного круга собеседников агентессы (Веры Матушевской и ее сыновей, Ольги Косач – сестры Леси Украинки, Коцюбинской, видимо – Ольги, дочери классика украинской литературы, академика-математика Михаила Кравчука, расстрелянного по ложному обвинению, родственников академика Михаила Грушевского, писателя Максима Рыльского, художника Кричевского) вызывала кампания по уничтожению храмов и памятников архитектуры: все они "в один голос кричат о варварстве большевиков, Михайловский монастырь, Аскольдова могила, Ирининская часовня… Фактически для большевиков никакой Украины не существует".
Особое место в мировоззрении поднадзорных занимала тема отмщения коммунистам. "Евгения" передает слова О. Косач от 1933 г.: "Они должны знать, как издеваются сейчас над украинским народом. Они должны знать, что борьба только начинается, и кто выйдет победителем – неизвестно". В сообщении от 31 июля 1938 г. приводятся соображения самой агентессы: "Все аресты и ссылки украинских националистов далеко не очистили общество от людей, способных на активные действия, они затаились и просачиваются на всех фронтах советского строительства, занимая определенное положение в научных кругах, на культурном фронте, в кооперации, среди работников сельского хозяйства".
Арестованная в июле 1937 г. Вера Матушевская, чьи сыновья были высланы из УССР по обвинению в участии в инспирированном ГПУ деле "Союза освобождения Украины", высказалась таким образом: "Мы должны сейчас сохранить их жизнеспособность. Украинцы терпеливы, но упрямы. Свое последнее слово они еще скажут". Будучи до революции земским врачом в Боярке под Киевом, участницей украинского социалистического движения, Вера Александровна в 1930-х гг. ездила по селам, среди своих единомышленников рассказывала о ходе коллективизации, "спрятанном оружии". Оказывалась вся возможная помощь вернувшимся из ссылок украинским интеллигентам, употреблялись "все усилия, все связи, чтобы эти люди остались в Киеве, или на Украине". Мать через "врага народа" П. Любченко помогла сыновьям получить паспорта, Кричевский – поступить в Архитектурный институт.
"Евгения" констатировала: "Это группа людей с явно выраженными фашистскими настроениями. Антиправительственные разговоры, анекдоты – это правило в их обществе. Жажда крови, месть, еврейские погромы, террористические акты – вот темы постоянных разговоров… Дурачье, говорит Василий Матушевский, убили Кирова, только руки запачкали и выдали себя, надо было начинать со Сталина". Отбывший три года ссылки Григорий Козак высказывался в духе: "бить, резать, уничтожать", это постоянные выражения его лексикона как "погромщика и антисемита". Ольга Косач высказывалась в пользу того, что "спасение для Украины – это оторваться от России. Никто не сможет так жестоко и немилосердно уничтожать украинский народ, как это делают большевики. Они уничтожают украинскую культуру"; Леся Украинка, по ее словам, тоже "была ярой националисткой". Некто Крупский критиковал Богдана Хмельницкого, "продавшего Украину Москве".
Грядущие изменения политической ситуации оппозиционеры связывали с войной в Европе: "Все они ожидают войну, приход немцев и отрыв Украины от России. Приближение военной опасности активизирует эту группу. Они уже сейчас думают, где и в каком виде им удобнее будет пристроиться во время войны, чтобы быть полезным "своїм"". Вера Матушевская в 1936 г. ездила в Крым, пешком ходила по татарским селам, интересовалась настроениями и отношением к советской власти. На ее квартире заседает "клуб": "открытая агитация и вербовка людей, задача – работа среди молодежи, работа в школе, работа на селе среди крестьян", сбор матералов об "угнетении украинского народа большевиками". "Вы знаете, – говорила В. Матушевская, – как за границей хватаются за такие материалы". Борис Матушевский выражал симпатии к фашизму: "Фашизм – это борьба за национальное возрождение, борьба за чистоту науки, борьба против коммунистов, …он очистил Германию от паразитических настроений. Этого мы можем только желать, а народу так надоели "жидовские прихлебатели"".
Накопление подобной "сигнальной" информации о радикальных высказываниях, поступавшей от агентуры (нередко привлеченной к сотрудничеству во время пребывания под следствием, на основе зависимости и страха), в условиях нарастания военной опасности и начала Второй мировой войны для "активных антисоветчиков" и "украинских националистов" имело фатальные последствия. В первые дни войны (22–25 июня 1941 г.) лишь в Киеве арестовали до 800 проходивших по оперативным учетам "подозрительных и неблагонадежных" граждан.
В индустриальном Харькове 20–31 июля 1941 г. "в порядке реализации оперучетов по линии контрреволюционных элементов изъято" 53 человека, из которых 18 – по подозрению в шпионаже в пользу Германии, остальные же – как "украинские контрреволюционеры и церковно-монархические элементы". К 1 августа в Харькове и области арестовали 314 человек, из них 185 – по линии секретно-политического отдела УНКГБ, занимавшегося и религиозной сферой. Было, в частности, реализовано путем арестов агентурно-следственное дело "Националисты" на якобы существовавшую в областном центре "украинскую подпольную контрреволюционную организацию, ставившую целью восстание в момент "фашистской интервенции"".
Мятущиеся "живые классики"
Идеологические взгляды и настроения той части национальной интеллигенции, которая участвовала в Украинской революции 1917–1920 гг., а затем претерпевала от репрессий и иных преследований, целиком понятны. Однако это не дает исчерпывающего представления о распространенности и корнях оппозиционных настроений, скрытой фронды коммунистической власти в среде украинских интеллектуалов. В этой связи целесообразно рассмотреть настроения тех представителей украинской интеллигенции, которые, по сути, еще при жизни получили статус "классиков", заняли солидное место в союзном и республиканском истеблишменте и были отмечены наивысшими наградами и званиями.
Весьма индикативным в этом отношении является фигура выдающегося кинорежиссера и кинодраматурга, кинодокументалиста, писателя Александра Петровича Довженко (1894–1956), чье имя в 1957 г. присвоили Киевской киностудии художественных фильмов. Творчество А. Довженко отмечено званием Народного артиста РСФСР, двумя Сталинскими премиями (Ленинская премия присуждена посмертно), орденами Ленина, Красного Знамени и Трудового Красного Знамени. Известно об искреннем расположении к нему И. Сталина, "директивно" поручившего Довженко снять фильм "Щорс" (и постоянно "подправлявшего" ход работы над лентой), их длительном личном общении.
Сложный идейно-душевный мир мастера экрана демонстрируют агентурно-оперативные материалы дела-формуляра "Запорожец" ОГПУ – НКВД – НКГБ – МГБ на А. Довженко. В нем содержатся оперативные наработки 1928–1946 гг. При этом разработку режиссера вели органы госбезопасности как Украины, так и Союза ССР, поскольку тот длительное время работал и в Москве. Дело на А. Довженко велось с "окраской "украинская контрреволюция"", в 1930-х гг. его подозревали в участии в "украинском контрреволюционном националистическом подполье". Известно стало и о том, что он служил в армии Украинской Народной Республики, участвовал в составе отряда гайдамаков в штурме завода "Арсенал" в январе 1918 г. и подавлении прокоммунистического восстания его рабочих (о котором затем снял художественный фильм с противоположных идейных позиций). В конце 1919 г. житомирской ЧК приговаривался к "концлагерю до конца гражданской войны", однако благодаря заступничеству Украинской коммунистической партии ("боротьбистов") был отпущен и сделал карьеру в советских структурах, побывал на дипломатической работе в Варшаве и Берлине (правда, по словам самого Довженко, это престижное бюрократическое поприще его не устраивало – он рассчитывал за границей "учиться рисованию").
Режиссера плотно "освещала" многочисленная агентура, преимущественно из творческой среды и близкого профессионального окружения (включая "маршрутированных" из Москвы коллег), приятелей и друзей, а также его односельчанин – один из лидеров Украинской автокефальной православной церкви 1920-х гг. Василий Потиенко – конфидент ОГПУ – НКВД "Сорбонин". Среди негласных источников оказались личный друг – писатель "Уманский", приятель – харьковский художник "Стрела", композитор "Черный", писатель "Павленко", ученый "Философ", кинооператоры "Тимофеев" и "Самойлов", шофер "Алексин". Развернутые материалы давал конфидент "Охотник", по словам контрразведчиков, на завершающем этапе войны работавший над "информационными материалами о ползучем национализме в рядах украинской интеллигенции", используя свои качества "квалифицированного агента, занимающего видное положение в украинских литературных кругах" ("Охотнику" даже предлагалось устроить личную встречу с секретарем ЦК КП(б)У Н. Хрущевым).