Генерал Поливанов - в докладе на высочайшее имя: "Наши инженеры, обладая знаниями, трудоспособностью и настойчивостью, не имеют возможности осуществить свои дела за отсутствием внимания со стороны правительства и средств".
В апреле 1911 года совещание Общества заводчиков и фабрикантов по вопросу о недопустимости дальнейшего столь широкого и беспошлинного допуска в пределы страны иностранной техники приходит к выводу: Министерство торговли и промышленности (МТиПр расшифровывалось остряками как "Министерство тормозов и проволочек") просто не знает реального состояния дел. "В каком положении мы останемся в случае войны, если не сможем ни возобновлять, ни даже ремонтировать воздушный флот?" Известный в ту пору организатор экономики, председатель Совета съездов промышленников и торговцев Николай Степанович Авдаков направил военному министру Сухомлинову своего рода ноту протеста: у нас-де есть ПРТВ, есть Руссо-Балт, "Дукс", тем не менее 25 "фарманов" и 12 "блерио" вновь заказаны во Франции. Ответа не последовало.
Военное Министерство вошло в Думу с предложением санкционировать отпуск 25 тысяч рублей, но - на устройство "митингов". Однако ясно, что цирковые представления в небе демонстрируют мастерство скорей пилотов, нежели конструкторов и строителей. Перейти через бурный поток по натянутому канату под силу бесстрашному акробату, однако много полезней построить прочный мост.
Свидетельство. "Правительство широко идет навстречу Блерио и Фарману, обеспечив во время конкурса воздухоплавания бесплатный провоз, сняв пошлины. Обещав купить все (!) привезенные аппараты. Русским фирмам, разумеется, такое обещание дано не было… Говорят, чужеземные аэропланы дешевле стоят. Но даже заказывая мебель для квартиры, мы предпочитаем не выгадывать на качестве, рассчитывая, чтобы столы и шкафы служили нам дольше и вернее. И неужели жизнь наших летчиков так мало стоит, что в основу покупок положен принцип "кто дешевле"? Мы в полнейшей зависимости от воли синдикатов французских заводчиков: захочу - съем, захочу - помилую. И им прямой расчет не дать подняться нашей авиационной промышленности… А в минуту грозной опасности? Найдутся ли тогда нужные силы? Не будет ли слишком поздно?"
Журнал "Вестник воздухоплавания", 1911 г.
Будучи осведомленным о положении вещей, Сивиллой слыть нетрудно. С гарантией, что пророчества сбудутся.
До 1914 года русские заводы и мастерские выпустили менее 600 аэропланов. И ни одного мотора к ним.
Когда же заговорили пушки и с аэродромов Кенигсберга, Торна, Позена и Лигница поднялись "цеппелины", взмыли "таубе", выяснилось, что убыль наших боевых машин - 37 процентов в месяц.
Направили специальную комиссию в Париж - просить об увеличении поставок. Но партнеры по "Антант кордиаль" (сердечному согласию) воевали и сами, больше 15 процентов выпускаемых машин давать не собирались. Комиссию возглавлял полковник (к тому времени) Ульянин. Образованный, безукоризненно честный, Сергей Александрович в практических, коммерческих вопросах был наивен и ребячески доверчив. К выгодному дельцу тотчас поналипли темноватые маклеры, над которыми возвышался не одним ростом (недаром прозван был "макароной"), но и репутацией крупного авантюриста, взяточника и взяткодателя Фланден. В будущем он обнаружится в окружении Петена. И вместо того чтобы торопить, теребить поставщиков военных аэропланов, первым делом подписали заказ поистине грандиозный - на дирижабль, превосходивший размерами "цеппелины". Флаг к нему сшили. К постройке не приступали. Аванс испарился.
Доставка готовой продукции на русский театр военных действий производилась единственно возможным морским путем. Но транспорты, следовавшие в Архангельск, почти беспрерывно подвергались нападению вражеских субмарин. Это было, к сожалению, легко объяснимо - в Петербурге засели шпионы.
От Архангельска до узловой станции Вологда вела однопутная узкоколейка с убогой пропускной способностью. Выгруженные ящики (а для каждого аппарата их требовалось три) в ожидании отправки громоздились один на другой в два-три этажа и лежали месяцами, порой до года, под дождем и снегом. Приходя, естественно, в негодность. В 1916 году французы рассказывали русскому военному агенту в Париже А.А. Игнатьеву, что в Архангельске они ездили на санях по обледенелым горам из ящиков, отправленных в 1915-м. Имеются данные, что из импортной боевой техники до фронта дошло не более трети.
Воля - что мускулы. Личности вялые сопротивление угнетает, лишает жизнестойкости; натуры сильные и деятельные, умы, неугомонные в поиске, - закаляет.
Показательна судьба Игоря Сикорского. Характерна даже и внешность его: некрасивое, грушевидной формы лицо с высоким рано облысевшим лбом и маленькими пронзительными глазами, излучавшими властную непреклонность. Недавнему киевскому студенту не было и тридцати, когда легли на кальку чертежи первого в мире четырехмоторного аэроплана. Сначала "Гранд", потом "Русский витязь", наконец, прославленный "Илья Муромец". В правлении Руссо-Балта нашлись дальновидные: пригласили Сикорского возглавить, выражаясь по-нынешнему, КБ авиастроения, переведенное в Петербург, на Строгановскую набережную. Главный конструктор - настоящий (такой, какими узнали мы в дальнейшем Туполева, Ильюшина) не только рождает идеи - он их воплощает в жизнь, для чего собирает вокруг себя достойных разработчиков, быстроумных, смелых испытателей. В штабе Сикорского его прежний профессор Кудашев, производством заведует Н.Н. Поликарпов, в числе "сдатчиков" - Георгий Янковский, занявший второе место в перелете Петербург - Москва, не чуждый и изобретательства: вместе с пилотом Максом фон Лерхе и инженером Ф. Моска он создал легкий верткий моноплан ЛЯМ, ставил на нем рекорды…
Биплан "Илья Муромец" поражает размерами: размах верхнего крыла - 34,5 м. Фюзеляж цельный - высотой более человеческого роста. На нижнем крыле в ряд четыре тянущих двигателя общей мощностью 530 л. с. Но вновь препоны. К началу войны с колоссальными трудностями удалось построить лишь два воздушных дредноута (денег не хватало). Аэроплан был продемонстрирован в Царском Николаю II, после чего совершил перелет в Киев, и современник заметил: "Если бы Сикорский избрал целью не Киев, а Москву, где ему следовало поклониться тамошним золотым тельцам, то московские меценаты, поливавшие шампанским дорожки в саду у Омона, "чтобы не пылило", и сделали бы что-нибудь на удивление Европы. Но шум моторов "Муромца", летевшего из бюрократического Петербурга в Киев, не достиг их ушей".
Он был прав, но лишь отчасти: все умел Игорь Иванович, кроме как кланяться.
"Муромец" в первые же дни сражений был предложен военному ведомству для боевой работы. Однако почему идея конструктора вооружить корабль 37-миллиметровой пушкой и двумя пулеметами встретила отказ? Ведь известно было, что на испытаниях будущий командир будущего первого отряда Г.Г. Горшков сбрасывал бомбы весом до 25 пудов (410 кг). А в результате уникальную машину сделали беззащитной добычей "таубе", и лишь в 1915 году на "Муромцах" установили по одному пулемету "максим". Полевой генерал-инспектор авиации, все тот же великий князь Александр Михайлович, раз за разом телеграфировал в Ставку свое мнение о полной непригодности машины Сикорского, требовал отказаться от ее использования. Председатель акционерного общества Руссо-Балта М. Шидловский уломал верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича не поддаваться. "Муромцы" остались в строю. Но когда РБВЗ получил несколько французских двигателей "Рено" и Сикорский решил оснастить ими свои истребители С-2 - для защиты "Муромцев" в воздухе и на земле, Александр Михайлович осведомился: "А зачем им вообще истребители? Их дело - бомбардировки и разведка, истребители не понадобятся". Меж тем совсем недавно немецкие самолеты напали на базу эскадрильи в Старой Яблонне, повредили один корабль, затем недалеко от аэродрома изрешетили в воздухе другой. Не умея создать ничего равноценного грозному бомбовозу, противник бросал целые отряды на его захват. В 1916 году "Муромец" дрался в одиночку с четырьмя вражескими истребителями, сбил три, патроны были израсходованы, экипаж перебит, машина упала, ее захватили. Но скопировать конструкцию не сумели.
В конце концов Военное Министерство распорядилось выпуск уникальных машин… прекратить.
Как ни печально, как ни стыдно это констатировать, гений Игоря Сикорского полностью расцвел не на родной земле - в Америке.
Но это все еще впереди.
Глава девятая
На ступенях Варшавского вокзала стоит представительный стройный господин в шапочке пирожком, в узком крахмальном воротничке, который хоть и жмет, не делает внешность эффектной, в галстуке явно парижском, с нафабренными усиками по-парижски, в стрелку.
- Вот на резвой, - подкатывают извозчики, - вот с Иваном! Ваше степенство, вот на гнедой! Вот с Петром на сером, ваше сиятельство, призы брал, духом домчит!
Господин выбирает серого.
- Большая Морская, пятиалтынный.
- Обижаете, вась сиясь, двугривенный!
Седок не торгуется, но дает себе слово ни полушки не прибавить: пора начинать новую жизнь, кубышку заводить, как Миша Ефимов. Их труд - тяжкий труд, о них пишут, что миллионщики, но будь так, не трюхать бы ему по весенним лужам петербургской мостовой. Впрочем, братец, точно говорят: в тридцать лет денег нет, так и не будет. Как и ума. Почему, признайся себе, именно этим соблазнился лихачом, отверг остальных? Те величали "степенством", будто нарочно напоминая, что он - купецкий сын, этот почтил "сиятельством" камергера двора герцогини Мекленбург-Швершской - мальчишество, право.
- На Морской куда прикажете, ваше сиятельство?
- Двенадцатый дом. Видишь вывеску?
- Товарищество возду… воздухоплавания "Крылья". Важно! Что же это?
- Много будешь знать, скоро состаришься.
И дает целый полтинник. Нет, коль не дал бог ума, в лавочке не купишь.
К тому ж состояние духа несколько прояснилось по дороге. И не столько потому, что - признайся уж себе - так мил по-утреннему сизый, в вуальке легкого туманца, Санкт-Петербург, слегка рябит и дышит прозрачным паром Фонтанка, и гулок под копытами Цепной мостик, а торцовый покров Невского мягок рысаку, и модно на Невском, пестро… Два года всего этого не видел, бежал тайком в вагоне третьего класса после скандала, суда, объявленный мошенником, вернулся же в купе "Норд-экспресса" (красное дерево и жарко начищенная медь) знаменитым летуном…
Пусть сладко выводит Собинов о том, что "сердце красавиц склонно к измене", и, судя по газетам, ее высочеству Анастасии Михайловне нынче понравились воздушные прогулки с Ефимовым - особы подобного ранга, даже не второй и не третьей молодости, ценят в мужчинах почтительность, знание места своего важней для них, чем мужчинистость… Пусть, но в Ницце газетка "Пти Нис", случись ли карнавал, бал или просто крупный рулеточный выигрыш, присутствующих при сем упоминает в таком порядке: "Его Величество король Швеции, Ее Высочество Великая герцогиня Мекленбург-Шверинская, пилот Николя де Попофф". Так-то.
И все ж Николай Евграфович воспрянул духом более по иной причине.
Он увидел тумбу. Обыкновенную круглую афишную тумбу, где под иными, новейшими, рассмотрел - даже извозчика остановил - полусорванную. О демонстрации замечательного и героического искусства несравненного летуна Латама.
Как ждали недавно Латама в Северной Пальмире! Какую он цену заломил! Как же иначе, если менее чем за год превысил рекорд дальности полета Орвилла Райта на 1212 метров! Недавно, в январе.
Латам прибыл в Петербург с тремя аппаратами, последней - легкой, гоночной - модели "Антуанетт VIII", со свитой из одиннадцати механиков, с личным столяром. Публики, писали, на Коломяжский ипподром набилось - тьма-тьмущая, не продыхнуть. А Латам только всего и свершил, что оторвался от земли на несколько аршин и полетал - верней, попрыгал, как лягушка, касаясь травы, полторы минуты. И отбыл восвояси, не заработав ни гроша.
Нет-нет, Николай Евграфович чужд злорадства, ему даже жаль Латама, просто известно, как он денежку любит, вот тебе и денежка. Хотя прав Сергей Исаевич Уточкин: "От хорошей жизни не полетишь". Поклонники, услышав, как он грустно повторял фразу комического литератора и чтеца Горбунова, немало изумились - это Сережа-то, славный рыжий, чистый, как стеклышко, спортсмен, далекий от расчетов иных летунов-профессионалов! Такой же, господа: пить-есть хочется.
Лихач круто осаживает жеребца у парадной. Николай Евграфович взбегает на четвертый этаж доходного дома. Вернее сперва взбегает, потом шагом движется. Шажком, нехотя. А двери квартиры уже распахнуты - радостный гомон, длани, тянущиеся для объятий, уста - для дружеских лобзаний.
"Ах, попалась птичка, стой, не уйдешь из сети! Не расстанемся с тобой ни за что на свете!"
- Шампанского, Николушка! Чистый "Мумм!"
В дверях, живым напоминанием того, о чем охота забыть, торчат братья Суворины, вся тройка - Михаил, сменивший покойного папашу на посту редактора-издателя "Нового времени", бывший шеф "Руси" и Попова Алексей, ныне обретающийся без дела в чаянии новых дел, и Борис - коренник этой тройки.
Звон бокалов, последние - скандальные - новости.
Крепыш, рысак века, из конюшни своей - украден! Но самое пикантное-то ("Николя, ты обхохочешься!"), что украли половину лошади. Как - да вот так: ею владели пополам московские жуки-коммерсанты Катлама ("греческий, надо полагать, человек") и Шапшал ("сам понимаешь, какой"). Любопытно бы знать, кто головой владел, кто хвостом. Так Шапшал вызнал, что Вася Яковлев, наездник Крепыша, находится на бегах. И телефонирует, чтобы его подозвали: "Крепыша решили застраховать, распорядись, чтобы вывели его из конюшни, когда придут агенты для осмотра", Вася - человек простой - телефонирует старшему конюху. Шапшал сам является в конюшню, морочит конюху голову: осмотр-де на ипподроме. Доводят до беговых ворот, а дальше - ни хвоста, ни головы. Катлама волосы на себе рвет, Вася, как водится, с горя запивает, а что выяснилось? Шапшал прознал, что Катлама вознамерился свою половинную часть перепродать Московскому обществу коннозаводства, сделал вид, что даже рад этому: "Крепыш - достояние страны, возьмите его, любите его, как я его люблю", а на следующий день украл и спрятал. Понятное дело, подано в суд…
А про отца Илиодора слышал ли, Николенька? Как - не слышал? Да вы что, господа, в Парижах и Ниццах о делах наших вовсе не ведаете? Это уголовщина, чистейший Рокамболь, чистейшая (тс-с, между нами) распутинщина.
Почему шепотом? Потому, что имя старца Григория вслух произносить не рекомендуется, даже в газетах возбраняется. На днях номер "Вечернего времени", где некий православный дворянин назвал упомянутого выше - не к ночи будь помянут! - "гнусным растлителем душ и телес человеческих", хлыстом, эротоманом и шарлатаном, - чего он, антр ну суа ди, и заслуживает - был конфискован! Дума вносила протест! Срочный! Безрезуль-татно! Это же как теперь со свободой печати, а, Николушка?
Да, так по поводу Илиодора. Там же в Царицыне, в монастыре, чистая хлыстовщина, они беснуются, а проповеди он им какие читает? Вот еще выписка - из того же источника, вот лексикон: "Вислогубый, вислоухий, слюнявый жид, крючконосый армяшка, тонконогий полячишка…"
И что? Второй… нет, уж третий год!.. ни Синод, ни Министерство внутренних дел не могут удалить его из Царицына. Его - настоятелем в Тамбовскую обитель, он - ни в какую: "Лягу, говорит, под святыми иконами, пить, есть, спать не стану, и паства вместе со мной, умру, а не покину кельи". Кол ему на башке теши… Впрочем, башка там покрепче, чем у Вани Заикина, недаром они, говорят, подружились. Да точно подружились! Ваня фотографическую карточку прислал: под руку с Илиодором - одно лицо. Точней, пардон, ряха. Вот вам Заикин, любимец самого Куприна, певца простого, чистого, угнетенного народа, вот они, наши-то прогрессисты…
Кстати, по поводу Вани. Послал тут печатный вызов Луриху и Абергу. Я-де нижеподписавшийся вызываю вас на поединок, дабы доказать, что являюсь единственным чемпионом мира, вы же - самозванцы. Если не явитесь, считаю вас побежденными. Аберг согласился: я-де со своей стороны неявку Заикина тоже стану считать своей победой и доказательством того самоочевидного факта, что никакой он не чемпион. А по чести, господа, сколько у нас этих претендентов в чемпионы? Поддубный, Сбышко, Лурих, Аберг, Вахтуров, Заикин и прочие, имя же ты их, Господи, веси. Вот объяви мы, "Новое время", чемпионат с их участием - мно-огие найдут причину отказаться. Им же невыгодно встречаться всем вместе, выяснять истинно сильнейшего, они со своими титулами больше заработают…
- Я видел Заикина на днях в Париже, - сказал Попов.
- Что он там забыл?
- Приехал у Фармана учиться летать. Расхаживает по Шан'з'Элизе в черкеске и папахе. "Рюсс казак".
- Малы, видно, показались борцовские заработки… Кстати, Николя, баронесса де Лярош - она что, впрямь баронесса? Это очень, очень важно нам, Николенька.
Он пожал плечами. Он знал, почему это им так важно.
Он приехал в Петербург для участия в давно задуманном и организованном, наконец, Императорским аэроклубом "митинге" - первой международной Авиационной неделе. Русское же Товарищество воздухоплавания "Крылья", единственный представитель компании "Ариэль" по продаже бипланов "Бр. Райт" в России" (из рекламного объявления в "Новом времени"), принадлежит Борису Суворину и К°. Они наняли для - "митинга" громадное поле под Новой Деревней - напротив Коломяжского ипподрома. Компания, естественно, заинтересована в успехе Недели, в его, Попова, единственного представителя Отечества из участников, успехе. Компания жаждет заработать, сколь карман вместит. А Попов обязан летать не только потому, что на то его воля, - он служащий "Ариэля". Он и два аппарата получил, так как братья Райт намереваются продавать свой крылатый товар России. Он их рекламный агент. Братьев Райт и братьев Сувориных.
Меж тем, он-то знает, сколь капризен мотор "Райта", неуклюжа по нынешним временам конструкция на салазках, скользящих по деревянному рельсу, натягивая трос, прикрепленный к пирамиде с грузом. Устойчивый в воздухе, "Райт" уступает по скорости "Блерио", "Антуанетт", равен разве что "Фарману", но он неповоротлив, попросту опасен - со своими салазками - при посадке. Знает, на себе испытал.
Так и всю жизнь у Николая Евграфовича: высоко взлетишь - где сядешь?
Пока - до начала полетов - он приземлился в нововременское болото.