Однако он сделал только лишь то, что смог: сосредоточил свои силы и все свои старания на изучении форм и разновидностей невидимого дотоле простым глазом мира. Он поражался, обнаруживая неизвестные ему прежде существа в любой капле болотной воды, в пылинках на сапоге, да и на первом попавшемся из окружающих его предметов.
Однако истинным отцом микробиологии, как науки, по праву считают все же Пастера. Пастер подверг невидимый мир основательному исследованию на предмет выявления его физиологических свойств.
Быть может, все это покажется несколько странным, однако поводом, настоящим толчком к основательному изучению микроорганизмов, – послужила как раз тревога французских виноделов. Лучшие винодельческие продукты, результаты неустанного труда десятков или даже сотен тысяч работников, изнывавших на склонах, осыпанных щедрыми солнечными лучами холмов и гор, – портились и превращались ни во что из – за неведомой прежде болезни. Сами виноделы никак не могли решить, как лучше всего обозначить, как назвать все то, что с недавнего времени стало отмечаться у них в погребах.
Знали они лишь одно: все происходящее там грозит неминуемой катастрофой, и способно привести к полнейшему разорению их процветавшего прежде отличного производства.
Изучая непонятное это явление, Пастер, вопреки ожиданиям растерянных заказчиков, сосредоточил все свое внимание исключительно на крошечных микроорганизмах.
Вскоре он понял, что эти существа обладают присущими им таинственными, специфическими свойствами, что они, невидимки, нисколько не представляют собою какую – то однообразную массу. К тому же – все они бесконечно разнообразны.
Изучая процессы брожения, происходящие в пузатых винных бочках, Пастер установил, что причина загадочных явлений заключается вовсе не в воздействии кислорода, как настаивал на том знаменитый германский химик, создатель учения об органической химии Юстус фон Либих, – но только в неутомимости ненасытных крохотных микробов!
Очень вскоре ученый понял, что микроорганизмы, уничтожая все вокруг них отжившее, одновременно открывают дорогу всему тому, что только лишь начинает свой жизненный путь. Не будь этих, невидимых глазу тружеников, думалось ему, и весь земной шар, все видимое нами пространство, – уже давно оказались бы покрытым оледенелыми трупами людей и свалившимися от тяжести лет животными, упавшими в изнеможении птицами, неподвижными стволами упавших деревьев, сплошным нагромождением кустарников и трав.
Сквозь этот гигантский, все время утолщающийся слой никак не смогли бы пробиться и ростки новой зеленеющей травы, да и просто некуда было бы ступить человеческой ноге! Жизнь на земле прекратила бы свое развитие…
Что же, благодаря его трудам, виноградное производство было спасено, а Пастер снова почувствовал себя охотником, наткнувшимся вдруг на следы загадочного животного.
Рассуждая в таком же ключе, нисколько не будучи врачом, а лишь химиком, физиком, он начал вдруг догадываться о том, в чем может заключаться причина бесконечных жалоб со стороны медицинских работников. Нагноения ран, которые уносят куда больше жизней, нежели самое современное оружие, любое оперативное вмешательство, осложненное заражением крови, родильная горячка у женщин, которая также очень часто приводит к смертельному исходу, – все это, похоже, можно было объяснить одними и теми же факторами: воздействием определенного вида микроорганизмов.
Что же, Пастеру пришлось приложить максимум усилий к тому, чтобы опровергнуть доктрину Либиха, а также к тому, чтобы доказать невозможность самопроизвольного зарождения микроорганизмов…
Результаты своих наблюдений и своих кардинальных выводов Луи Пастер изложил в собственной знаменательной публичной лекции, прочитанной им в стенах Сорбонны еще в 1864 году.
Ученый открывал человечеству глаза на истинную роль микроорганизмов в процессах жизни и смерти. А тем самым – он все увереннее выстраивал здание новой науки, микробиологии, которой суждено было всячески способствовать как пониманию картины мира, так и развитию всех иных наук, в частности, и чуть ли не в первую очередь, – медицины, точнее – оперативного вмешательства во все стороны человеческой жизни.
Но легко ли кого – то в чем-то убедить, а тем более – переубедить, переспорить?
Легко ли было убеждать хирургов обязательно мыть перед каждой операцией руки, погружая их при этом в различные подозрительные химические растворы?
Как, возмущались хирурги! Это ведь – самый главный, самый тонкий и самый точный инструмент, рука хирурга… Да и как можно допускать саму мысль о возможности каким-то образом испортить ее? Да и кто сказал, что причина болезней может заключаться в каких-то ничтожных микробах? С каких это пор позволительно химикам поучать потомственных врачей? Разве опять наступило время безумных парацельсов, наперед готовых на всякую подобную жуть? Уж куда правдоподобней выглядит теория германского ученого Вирхова, утверждающего, будто все в человеческом организме скрывается в клетках, из которых он, якобы, состоит от головы до пят?
В изменениях клетки, в процессе ее старения, заключаются все причины болезни, а не в этих невидимых, безобидных существах.
Что же, вся жизнь – борьба.
Пастеру, наполовину парализованному в результате постигшего его апоплексического удара, приходилось напрягать все силы. Он исследовал возбудителей холеры. Он старательно изучал состояние хирургических отделений в госпиталях, состояние акушерских клиник, стараясь выработать безукоризненные профилактические меры для борьбы с инфекционными началами.
* * *
По-прежнему предавал он все это гласности, – и вот, в сентябре 1874 года на его имя приходит пакет с четко отпечатанным штемпелем города Эдинбурга.
"Дорогой господин Пастер! – стояло на хранившемся в пакете листе бумаги. – Позвольте мне предложить Вашему вниманию свою брошюру, которую я Вам посылаю в этом письме. В ней я излагаю некоторые свои опыты по тому вопросу, на который вы пролили столько света: по теории микроскопических организмов и брожению. Льщу себя надеждой, что Вы с интересом прочтете все то, что я написал об организмах, которых Вы первый описали в Вашей статье "О так называемом молочнокислом брожении".
Не знаю, попадались ли Вам "Летописи британской хирургии"? Если Вы когда-нибудь читали их, то, наверное, заметили появлявшиеся там время от времени сообщения о новой антисептической системе, над усовершенствованием которой я работаю уже в течение девяти лет.
Позвольте мне воспользоваться этим случаем, чтобы выразить Вам свою сердечную благодарность за то, что своим блеском исследователя Вы доказали правильность теории микроскопических организмов – возбудителей гниения – и тем самым дали мне в руки единственную теорию, на основании которой можно благополучно завершить построение антисептической системы.
Если Вам когда-нибудь случится побывать в Эдинбурге, то, я уверен, для Вас будет истинным удовольствием на примере нашего госпиталя лично убедиться, какое громадное благодеяние оказали человечеству все Ваши работы. Следует ли мне добавлять, что я буду рад, если сам смогу показать, чем обязана Вам хирургия?
Извините за смелость и верьте глубокому уважению искренне Вашего Джозефа Листера".
С чувством глубокого удовлетворения прочитал это послание Луи Пастер. Можно ли было получить нечто большее для стимуляции всей его работы?
* * *
Тридцатого апреля 1878 года в Парижской Медицинской Академии Луи Пастер впервые в мире указал: существуют болезни, "передаваемые, заразные, причиной которых является исключительно присутствие живых микробов в нашем организме".
Эти слова его стали ответом – возражением Рудольфу Вирхову, всю свою жизнь посвятившему доказательствам, что причины болезни скрываются исключительно в недрах человеческой клетки.
Что же, жизнь Пастера выглядит настоящим феноменом в истории медицины.
Действительно, не будучи формально врачом, не имея никакого медицинского образования, он совершил при этом столько разнообразных открытий, что они кардинально переменили основные направления всей медицинской науки и вывели ее на новый, более высокий уровень.
Пастеру принадлежит гениальный вывод, что возбудители болезни, побывавшие в неблагоприятных для их жизни условиях, теряют свою болезнетворную силу, так называемую вирулентность. Этому открытию, правда, способствовало какое-то случайное событие, неимоверное стечение обстоятельств, когда заразный материал, содержавший в себе "куриную холеру", был помещен в термостат, где он подвергся сильному охлаждению.
Введенный после этого в живой организм, препарат уже не смог вызвать столь резкие заболевания, а только способствовал усилению его защитных начал, выработке так называемого иммунитета.
Учение об иммунитете, кстати, было кардинально обосновано русским ученым Ильей Мечниковым, впоследствии работавшим в тесном содружестве с Пастером.
Пастер, таким образом, теоретически разработал учение о профилактической вакцинации живого организма, начало которой было положено задолго до него еще Дженнером, но только в отношении одной лишь натуральной оспы.
В 1881 году, в августе месяце, на VII Международном конгрессе в Лондоне, Пастер сделал доклад о разработанном им методе вакцинации против сибирской язвы, возбудитель которой был открыт уже знаменитым к тому времени Робертом Кохом.
Особенно впечатляющим выступает разработанный Пастером метод лечения бешенства, успешно начатого им в 1885 году, в результате чего обреченные на гибель люди, подвергшиеся укусам больных животных, получили реальные шансы на спасение (сам вирус бешенства был открыт 7 лет спустя русским ученым Дмитрием Иосифовичем Ивановским).
* * *
Заслуги Пастера получили всеобщее признание еще при его жизни. Грандиозным праздником мирового масштаба стали торжества, проведенные в Париже по случаю 70-летия Пастера.
Они стали апофеозом всей деятельности этого, уже немолодого ученого и возглавляемого им направления в науке. В чествовании приняли участие делегации от многих стран, самые маститые ученые всего мира.
И среди них, пожалуй, самой импозантной фигурой выглядел приветствовавший своего учителя замечательного роста могучий человек с благородным выражением лица.
Это был сам Джозеф Листер.
Что же, воистину был прав Климент Аркадьевич Тимирязев, так охарактеризовавший результаты деятельности Луи Пастера: "Сорок лет теории дали человечеству то, что не могли ему дать сорок веков практики".
К этим словам очень трудно добавить что-то еще.
Глава 14. Джозеф Листер
Развитие учения о микробах как бы вновь подстегнуло хирургов.
С течением времени многих представителей этой области заместительной медицины, а, главным образом, тех же хирургов, все больше и больше стало беспокоить многое из того, что прежде не вызывало у них никакой заботы.
Гнойное воспаление ран даже в относительно спокойном XIX веке воспринималось в хирургии как вполне нормальное явление. Оно рассматривалось врачами как абсолютно естественная реакция живого организма, вытесняющего из своих недр ненужную ему и даже исключительно вредную для него, мертвую материю. В принципе, конечно, это так и есть, однако каким же именно образом можно определить допустимую степень воспалительного процесса? К тому же, как эффективнее справиться с этим процессом, когда он уже принимал явно угрожающий характер?
Правда, все чаще и чаще стали появляться люди, в чем-то подобные венскому врачу Игнату Земмельвейсу, душу которых переполняло чувство сострадания к больным и немощным. Появлялись также хирурги, которые считали, что нагноения при первичном натяжении раны можно и даже необходимо избежать.
Они предлагали даже свою собственную методику.
К числу их, скажем, относится итальянский хирург Гуго Боргоньони, живший еще в XIII веке, а также английский врач Джон Гантер, слишком высоко ценивший мысли Гуго Боргоньони и давший им даже свое теоретическое обоснование.
К этой славной когорте причисляют также французского врача Жюля Лемера, в 1859 году осуществившего весьма удачные опыты по лечению язвы и добившегося ее быстрого и ничем не осложненного заживления. О результатах всех своих опытов он сделал сообщения в Парижской Медицинской академии, да только все его старания остались без видимых последствий.
Не все из этих поименованных и в чем-то подобных им других людей, так и оставшихся неведомыми широкой общественности, – были готовы следовать в своих намерениях до конца, положить на алтарь науки саму свою жизнь, как случилось это с Игнатом Земмельвейсом.
К тому же только немногие среди них обладали необходимой для этого энергией и настойчивостью.
Не всем им, в конце концов, сопутствовали прямые жизненные удачи.
* * *
Выполнить подобного рода миссию посчастливилось замечательному английскому хирургу Джозефу Листеру, о котором нами уже упоминалось в главе о Пастере и триумфальное шествие которого, можно сказать, началось еще при жизни Игната Земмельвейса.
Джозеф Листер был четвертым ребенком в семье богатого виноторговца Джексона Листера. Он родился и вырос в окрестностях Лондона, в довольно богатом имении своего отца. А детство его протекало в самой, что ни на есть, благодатной обстановке.
Правда, отец его считался всего-навсего самоучкой, не получившим надлежащего систематического образования. Однако он, отец Листера, отличался замечательными природными дарованиями, прекрасно владел латынью, французским и немецким языками, следовательно, – самостоятельно взобрался на вершины современной ему образованности.
Особенно интересовали его естественные науки. Он совершил даже капитальные открытия в области оптики, о которых делал сообщения в Британском Королевском Обществе и которые в немалой степени способствовали дальнейшему усовершенствованию тогдашних микроскопов.
Конечно, все перечисленное нами, так или иначе, будоражило ум и чувства юного Джозефа Листера. Достаточно сказать, что с микроскопом он был "на ты" уже с самого раннего детства. То есть, – ему уже достаточно хорошо был известен загадочный мир микробов. В результате всего упомянутого у мальчика развилась природная, быть может, даже какая – то наследственная склонность к естественным наукам, и когда наступило время выбора будущей профессии – проблем для него не существовало ни малейших: он решил стать врачом, ради чего поступил в Лондонский университет, который благополучно окончил в 1852 году.
Три года спустя, в двадцативосьмилетнем возрасте, Джозеф Листер стал членом Королевской коллегии хирургов, то есть, – вышел на достаточно широкий путь в медицине, который и привел его к выдающемуся успеху.
Надо сразу отметить, что совершенствовать свои знания суждено ему было вовсе не в Лондоне, но в далеком от лондонских туманов городе Эдинбурге, столице Шотландии, где функционировал крупнейший на ту пору госпиталь и где для него, как для хирурга, открывались самые широкие возможности.
Там ему предстояло поработать под руководством замечательного профессора Джеймса Сайма, с которым, кстати, он вскоре и породнился, став в 1854 году профессорским зятем, женившись на его дочери по имени Агнес.
Подобного рода факты немало значили в те времена, впрочем, как – и впоследствии.
Дальнейшая судьба Джозефа Листера оказалась также прочно связанной с университетскими кафедрами. Сначала он стал профессором университета в Глазго (1860), затем в Эдинбурге (1861), и, наконец, – в самом Лондоне (1877). А еще он был избран Президентом Королевской коллегии хирургов.
Почести и награды, надо сказать, к закату жизни посыпались на него, как из Зевсова рога изобилия. А все это, главным образом, объясняется тем, что он сумел обобщить достижения, догадки и замыслы всех своих предшественников, так что даже удосужился у потомков своего главного титула: он стал основателем метода антисептики!
Началось же его восхождение с того, что в 1866 году, находясь еще в Глазго и будучи воодушевленным открытиями Пастера, доказывавшего, будто нагноение в трудно заживающих ранах вызывается вовсе не кислородом, но мельчайшими организмами, невидимыми человеческому глазу, Листер принялся усиленно размышлять, каким же именно образом можно устранить это злокозненное явление. Откровенно говоря, весь этот процесс он тогда знал еще в самых общих чертах, какие-то микроорганизмы, микробы, невидимые глазом…