Их удар не заставил себя ждать, и через несколько минут танкер исчез с поверхности моря. Тиллессен стал уходить на полной скорости, и до того, как началась охота за ним, успел погрузиться. По традиции, отмечая победу, была пущена вкруговую бутылка шампанского, и, поскольку удалось уйти в целости и сохранности, в команде воцарилось хорошее настроение. Но никто из офицеров не тешил себя иллюзиями, что им так легко удастся скрыться, – и действительно, менее чем через тридцать минут гидрофоны уловили звук винтов.
Следующие двенадцать часов лодка находилась в погруженном состоянии и всплыла, лишь чтобы перезарядить батареи. Едва только она появилась на поверхности, как услышала гул авиационного мотора, и не успела она снова пойти на погружение, как на нее посыпались бомбы. Пеленгатор не зафиксировал работу радара, но, поскольку стояла непроглядная ночь, никаким иным образом засечь ее не могли.
Ей повезло – близкие разрывы бомб лишь швыряли лодку из сторону в сторону и она смогла уйти. На следующий день Тиллессен снова всплыл, чтобы закончить зарядку. Через двадцать минут со стороны солнца появился другой самолет. Взрыв бомбы потряс лодку, которая только появилась на поверхности, и на этот раз она получила серьезные повреждения – две пробоины во внешнем корпусе, и из самой большой из нее, которая была в районе камбуза, потоком хлынула вода; вторая поразила машинное отделение. Вышло из строя несколько батарей, пришли в негодность горизонтальные рули; воздух высокого давления с ревом и свистом покидал пробитые кормовые цистерны.
Скоро батареи окончательно сели, моторы перестали тянуть, и старания хоть как-то привести в действие рулевое управление не давали никаких результатов. Тем не менее, механики старались предотвратить затопление лодки, выкачивая воду из кормовых помещений. Работа велась при свете карманных фонариков, потому что основное освещение давно вышло из строя.
Ремонт шел всю ночь. Удалось заменить часть батарей, чтобы подготовить их к зарядке. Ближе к утру лодка снова всплыла, но выяснилось, что из-за потери запасов сжатого воздуха она не может держаться на поверхности и начинает тонуть, так что приходилось каждые десять минут прерывать зарядку и подсоединять дизели к воздушным компрессорам.
Примерно через час возникла опасность еще одного воздушного нападения. К счастью, пеленгатор успел вовремя предупредить о нем, когда лодка уже могла погрузиться, что и спасло ее.
В очередной раз лодка оставалась на поверхности всего сорок пять минут, когда примерно в двух милях раздалась серия мощных взрывов и луч авиационного прожектора упал на вражеский эсминец!
Он был слишком близко, чтобы спокойно чувствовать себя, и поэтому снова прозвучала команда к погружению.
Ремонтные работы продолжались весь день. Команда питалась только сгущенным молоком. Когда термометр не опускался ниже 100 градусов по Фаренгейту, никакая плотная еда в рот не лезла, но все отчаянно мучились от жажды. Во время работы подводники по очереди обмахивали друг друга кусками картона, в противном случае дышать спертым, влажным воздухом было бы невозможно.
Работая с батареями, несколько человек отравились хлористыми парами и полностью вышли из строя. Акустики все время фиксировали взрывы глубинных бомб, но все они рвались в отдалении от лодки.
А тем временем, поскольку с неисправными батареями лодка не могла идти в подводном положении, а на поверхности лишь с одним работающим дизелем она еле ползла, "U-516" оказалась в опасной близости от берега. Лоция и карта сообщали о сильном прибойном течении, идущем к югу, а лодке надо было уходить к северу. В канун Рождества 1944 года, когда делалась последняя штурманская прокладка, впереди уже были видны огни на берегу. Они испытали потрясение, когда поняли, что приливное течение несло их на север, в противоположном направлении, чем то, что указано на карте, и навигационные огни, установленные на полукружье островов, отмечали восточную границу Карибов. Стало ясно, что к югу идет течение только в поверхностных слоях воды, а на двухстах футах – на этой глубине и держалась лодка – ее несло прямо в Атлантику.
Им просто необыкновенно повезло, ибо теперь лодке предстояло покрыть под водой не слишком большое расстояние, чтобы оказаться в относительной безопасности открытого моря.
Так что рождественским вечером 1944 года "U-516" оставила за собой гряду Малых Антильских островов и, рассекая носом пологую зыбь Атлантики, направилась на восток. Наконец она шла домой.
Каждую ночь на небе появлялось все больше знакомых созвездий. Место Южного Креста занял Орион, возникли Персей, Капелла и Кассиопея, и скоро из-за горизонта выглянула сама Большая Медведица. Потянулись облака – первые, которые они увидели за несколько недель, – затянувшие диск луны, и каждую ночь ветер все пронзительнее завывал в проводах антенны. Все четыре часа, что вахтенные проводили на мостике, они, видя перед собой бескрайнее молчаливое море, не испытывали желания разговаривать.
Монотонность жизни в середине Атлантики нарушил ответ на донесение командира. Он был получен от адмирала Деница, и в нем сообщались дата, время и точка в море, куда подводной лодке предстояло подойти на заправку. Вместе с другой лодкой, "U-129", которая возвращалась с патрулирования в Мексиканском заливе, она должна была получить топливо и припасы с "U-544", которая только что оставила базу и направилась в Атлантику. Операция должна была состояться к западу от Азорских островов.
С ранних дней службы, начавшейся на "U-506" под командой капитан-лейтенанта Вурдермана, Тиллессен вел записи по каждой встрече подлодок, обусловленной сообщением по рации, и наносил данные на карту, специально предназначенную для этой цели. И, сверившись с ней, он обнаружил, что в прошлом году трем или более подлодкам назначали встречу точно в этом месте и над ними неожиданно появлялись вражеские самолеты, что приводило к ужасающим последствиям. "Неужели все это повторится снова, – задумался он, – или у нас будет время ускользнуть от врага, если его внимание привлечет что-то иное?" Но не оставалось иного выбора, кроме как ждать и наблюдать.
Тем временем всю операцию заправки надо было проработать до деталей; ее организация и штурманский аспект лежали на командире, а за техническую сторону отвечал главный механик.
Приходилось решать множество проблем. На ранней стадии войны заправки такого рода всегда проводились при свете дня. Но по мере увеличения численности и огневой мощи вражеских воздушных разведчиков это стало невозможным, и теперь заправка всегда проводились только по ночам. Для ее успеха приходилось тщательно учитывать направление и силу ветра, состояние погоды и видимость. Перекачка горючего шла через шланги, напоминающие пожарные, – внутри у них была резиновая оболочка, а снаружи они были обтянуты плотным брезентом. За ними надо было постоянно наблюдать, и, чтобы они не потонули, к ним через определенные интервалы крепились спасательные жилеты.
Операция заправок двух подлодок в середине Атлантики была сложна сама по себе, а когда она проходила под постоянной угрозой атаки с воздуха, то вообще становилась сущим кошмаром.
Конечной проблемой были штурманские раскладки – как точно выйти к месту рандеву. Никакая тщательность расчетов не могла уберечь от ошибок, и, поскольку приходилось хранить радиомолчание, случалось, лодки днями искали друг друга, хотя порой их разделяло всего несколько миль.
Чтобы не случилось подобного, все три лодки получили приказ из штаб-квартиры – в день встречи за два часа до захода солнца всплыть на поверхность. Таким образом, в их распоряжении оказывалось три светлых часа, чтобы найти друг друга, и плюс к этому еще одно преимущество – до наступления темноты они могли провести всю техническую подготовку. Предстояло лишь убедиться, что такое расписание не станет преимуществом и для врага.
– Вахту на мостик! Впередсмотрящие – в боевую рубку! К всплытию стоять по местам! Боцман, время?
– Ноль три, командир!
Видимость отличная, волнение моря два-три балла, ветра три-четыре – отлично! Тиллессен отвернулся от перископа, чтобы выслушать рапорт акустика:
– Слышен звук винтов, командир, идут на сближение, курс 0-4-0.
Лучше некуда – значит, другая подлодка уже всплыла.
– Боцман, время?
– Плюс минута, командир!
Тиллессен снова приник к перископу, чтобы в последний раз окинуть взглядом окружающее пространство. Перед ним предстало ужасное зрелище: примерно в миле от лодки из облаков стервятниками вывалились три бомбардировщика.
– Опустить перископ! Погружение! Лево на борт двадцать градусов!
– Заполнить цистерны!
С левого борта стали рваться глубинные бомбы, а бомбардировщики один за другим продолжали заходить на цель, снова и снова…
"U-516" нырнула на двести футов, выровнялась и отползла в сторону. Затем донеслись те звуки, которые издает тонущий корабль, когда он уже исчез под водой – стоны ломающегося корпуса и треск при ударе о дно. Подводная лодка погибла, и вместе с ней расстались с жизнью пятьдесят человек.
Несколько минут на "U-516" царило мертвое молчание; кое у кого лицо поддергивалось нервным тиком. Все застыли, словно окаменев. Затем снова пришли мысли о себе – как им выжить в оставшиеся несколько дней.
Той же ночью радист услышал сообщение, которое лодка "U-Харпе" передавала на базу. "U-544", которая должна была снабдить их горючим, погибла.
Через несколько часов штаб-квартира передала данные о новом месте рандеву для "U-516".
Оно лежало к северу от Азорских островов. Здесь предстояло залить горючее и получить припасы, которые доставит Лаутербах-Эмден на "U-539". Через час после заката обоим лодкам предстояло оказаться на поверхности.
Точно в назначенное время Тиллессен всплыл. Едва только он с первым помощником и тремя вахтенными вышел на мостик, как увидел, что прямо над ними кружит вражеский бомбардировщик.
– Погружение!
И снова они ушли под воду…
Поскольку Тиллессену не надо было сообщать о гибели "U-544", ибо он не знал никаких подробностей, "U-516" в течение нескольких недель не передавала ни слова. Не подлежало сомнению, что командиры подводных лодок были правы в своих подозрениях: враг мог перехватывать и расшифровывать сигналы, что шли из штаб-квартиры адмирала Деница в Берлине. Официальные отрицания, что такого нет и быть не может, не могли изменить того факта, что время от времени за последние три года подлодки, выходя к назначенному месту встречи, убеждались, что враг их уже поджидает там.
Два часа спустя "U-516" снова всплыла. Лаутербаха-Эмдена не было и в помине. Тиллессен сделал все, что предписывается в таких случаях: тридцать минут он на полной скорости описывал широкие круги по поверхности, а затем, погрузившись, очередные тридцать минут слушал. Предполагалось, что рано или поздно одна подлодка услышит другую. Но этого не случилось.
Как потом выяснилось, обе подлодки вели эти игры в течение двух ночей. Тиллессен решил не нарушать первым радиомолчание и наконец все же поймал сообщение "U-539" в Берлин и ответный приказ продолжать попытки найти "U-516". На этот раз они наконец встретились, и Тиллессен получил вволю горючего, чтобы спокойно дойти до базы, хотя испортившаяся погода помешала перегрузить продовольствие.
Пока две лодки стояли борт о борт, Лаутербах-Эмден рассказал, что во время поиска "U-516" он уловил шум винтов. Выяснилось, что его издавал вражеский эсминец, а на некоторым расстоянии от подлодки шел авианосец!
– Я был просто вне себя! – сказал молодой командир. – Будь он чуть поближе, я бы влепил в него торпеду!
Тиллессен поморщился. Да, конечно, жаль упущенной возможности, но…
И он, и весь экипаж "U-516" возвращались после долгого патрулирования. Не так давно прямо у них на глазах другую лодку постиг ужасный конец. Они же добились хоть каких-то успехов, у них больше не осталось торпед – и теперь они хотели лишь добраться до дома.
Под "шноркелем"
"Это было странное чувство, – написал Карл Гейнц Марбах, бывший командир подводной лодки. – Сидишь на берегу озера в Баварии, у тебя отпуск. По радио доносится танцевальная музыка. Пьешь, порой прогуливаешься в одиночестве или в хорошей компании. И вдруг жена окликает тебя:
– Эй! Ты слышишь, о чем он говорит?
И ты поворачиваешься на стуле и слушаешь хриплый голос по радио, который скороговоркой рассказывает о "шноркеле", но с такими подробностями, что у тебя вырывается:
– Черт бы побрал эту пропаганду союзников из Кале!
– Значит, вот она, новая штучка для вас! Ну да, так и есть – я вижу по твоему лицу! Вот что ты скрывал от меня! Кстати, что это вообще такое – "шноркель"? От него будет какой-нибудь толк? Да брось ты – раз мы муж и жена, я хочу знать!.."
Стоял март 1944 года, и сутки спустя, вернувшись на базу в Ла-Рошель, я поймал себя на том, что хочу лично во всем разобраться, услышать мнение шефа о нашем новом достижении. Вроде у этого "шноркеля" были какие-то накладки; из первых подлодок, оборудованных им, вернулась только одна – лодка Шротелера, – и его перевели на штабную работу. Что же до других – никто не знал, где и как они попались.
Но в марте 1944 года я сказал себе: ты уже привык, возвращаясь из патрулирования, не встречать многих знакомых лиц, слышать, что четыре лодки из флотилии так и не вернулись, и ты уже обрел стойкий фатализм. И конечно, ты уже перестал искать какой-то высший смысл в этом бесконечном пребывании под водой. О чем тебе беспокоиться? Разве не хватит того, что ты видишь, как члены твоего экипажа каждый раз мрачнеют все больше, возвращаясь из отпусков?
И этот бесконечный треп в офицерской кают-компании – теперь слушать его было просто невыносимо: "…наша беда в том, что подводные лодки больше не являются таковыми – вот в чем дело…", "стрелять с поверхности не получается…", "скажу лишь, что, если ты под перископом подберешься к конвою на дистанцию торпедного выстрела, считай, тебе несказанно повезло…".
Нет. Я мог пустить в ход лишь старый аргумент – как бы там ни было, со "шноркелем" или без него, все остается по-старому и не может, не имеет права быть иным… Все эти разговоры были лишь сотрясением воздуха. Когда эти разговоры опять возникали в кают-компании штаб-квартиры, мы собирались компанией, мои офицеры и я, и шли на берег. Насколько я понимал, все пришли к одному – поставить на лодку "шноркель". И всё. Вся команда была согласна.
Из трех наших предыдущих патрулирований мы извлекли полезный урок: на поверхности больше не было места для подводных лодок. Если только что поставленный "шноркель" даст нам возможность оставаться под водой несколько дополнительных часов, мы с радостью примем его со всеми недостатками, в которых теперь уже, к сожалению, не приходилось сомневаться.
Например, в верхней части "шноркеля" был клапан, который автоматически перекрывался, когда его захлестывало волнами, так что вода не могла попасть в трубу. Но в то же время прекращался доступ свежего воздуха к дизелям. Когда это случилось в первый раз, мы могли бы стать жертвами клаустрофобии, не будь у нас привычки к нехватке воздуха. Но в целом мы были согласны примириться с этим недостатком, потому что "шноркель" все же давал дополнительную защиту от наблюдения с воздуха. Полные благодарности, мы окрестили его "лоэнгрином", потому что он разрезал волны как лебедь.
Подводные лодки постепенно стягивались в базы на западном побережье Франции, готовясь противостоять неминуемому вторжению. Наша группа получила кодовое название "фермеры", что нас вполне устраивало. Мы придерживались неторопливой осмотрительности, руководствуясь лозунгом: "Подождем и посмотрим – хуже не будет".
При первом выходе в море под "шноркелем" нам составил компанию старший инженер флотилии – так что, если дела станут плохи, мы будем не единственные, кто пострадает. Мысль эта как-то успокаивала, поскольку среди подводников давно воцарилась аксиома: "Если уж я не могу избежать неприятностей, то и другим они достанутся". Понимаете, этого было не избежать, если такому наступательному оружию войны, как подводные лодки, пришлось перейти к обороне.
С инженером на борту мы погрузились на перископную глубину, устранили дифферент и подняли "лоэнгрин" на поверхность. Впервые дизели продолжали работать, когда лодка шла в подводном положении. Правда, они издавали какие-то странные звуки, и мы на посту управления, думая, что все понимаем, с умным видом кивали друг другу. Но на посту уже появился мичман, вопросительно глядя на меня. За ним уже клубились первые синеватые выхлопы дизеля. Как-то мы же сталкивались с такой ситуацией – окись углерода отравила нас, и мы, как идиоты, провалились в сон, неспособные шевельнуть хоть пальцем.
Причиной тому были наши собственные ошибки, поскольку, нервничая перед выходом, мы упустили из виду некоторые инструкции. Разобрались мы с ними лишь неделю спустя, когда шли в Брест на соединение с "фермерами". Вскоре стал ясен и другой недостаток "шноркеля". Стоявший над ним столб выдыхаемого пара вызывал серьезные подозрения при свете дня, а это означало, что мы могли пользоваться "шноркелем" лишь по ночам, смиряясь с тем, что это уменьшало наши и без того скудные возможности для атаки.
Как-то в мае 1944 года командир 1-й флотилии подводных лодок, корветтен-капитан Винтер (Хлыст), созвал нас, "шноркелистов" и остальных, чтобы познакомить с тем, как командование подводным флотом оценивает ситуацию. Когда мы взглянули на карту Ла-Манша и увидели, что глубины нигде не превышали пятьдесят фатомов, у Шербура скорость прилива достигала двенадцать узлов, берега вплотную подступали к узкой полоске воды, и когда нас предупредили, что "вражеская активность в воздухе, как предполагается, будет возрастать", то мы высказали свое отношение к этому следующими выразительными словами: "Тот, кто всплывет, будет потоплен!"
Но оперативный приказ с трогательной простотой требовал отдать все силы – да, пусть даже весь наш флот потерпит поражение, мы до последнего суденышка должны противостоять врагу.
Несколько дней спустя мы, девять лодок со "шноркелями", вышли в первый тренировочный поход в Ла-Манш. С собой мы взяли набор торпед высшего класса – от акустических Т-5 до "Лут", последней и самой успешной разработки торпедной школы, хотя готовить ее к запуску было довольно сложно. Но нас куда больше интересовало, как "лоэнгрин" будет вести себя в этих мелких водах, чем изучение возможностей торпедных чудес.
При плавании под "шноркелем" одна труба использовалась для перезарядки батарей, а вторая давала возможность с половинной скоростью идти на электромоторах. Этот метод, как мы выяснили, настолько же истощал батареи, насколько они подзаряжались, и в результате все мы вдевятером большую часть времени проводили как домашние утки, бултыхаясь в Канале, пока в наши батареи тонкой струйкой текло напряжение.
Когда мы, постанывая, ползли по Ла-Маншу, "U-953" получила сообщение, что тяжело пострадавший немецкий эсминец пытается укрыться где-то у берегов Бретани, и мы должны быть готовы перехватить, если потребуется, вражеский крейсер, преследующий его.
Едва только мы получили этот сигнал, как в наушниках гидрофонов послышался шум винтов вражеского корабля, который становился все громче и яснее. Как предписывалось инструкцией, мы всплыли, оказавшись посередине западной оконечности Канала. Наш пеленгатор, поднятый на мостик, ловил непрерывную пульсацию радаров – скорее всего, с недалекого английского побережья и, вполне возможно, с воздуха.