Остается добавить последний штрих к портрету кельтов и уделить внимание украшениям, к которым они, очевидно, питали особое пристрастие.
Украшения. Самым характерным кельтским украшением была шейная гривна из золота или бронзы, реже – из серебра (фото 29, 30, 42, 43). Ее принято называть "торк", от латинского torquis – это слово использовали при описании древнеримские авторы, хотя образцы, сделанные из перекрученных металлических прутьев или пластин, встречаются крайне редко. Тем не менее термин сохранился – в силу своего античного происхождения и краткости. Торки вошли у кельтов в моду с бурным развитием латенского художественного стиля в середине V века до н. э. Этот период ознаменовался расширением контактов – главным образом за счет торговли и разбойных набегов – между кельтами, которые находились тогда на пике политического и военного могущества, и их соседями на юге и востоке. Идея создания торков была заимствована у восточных народов, и некоторые кельтские образцы напоминают работы персидских мастеров (фото 35, 36).
Обычные кельтские шейные гривны представляли собой согнутые дугой металлические прутья или полые трубки, концы которых соприкасались либо между ними оставался небольшой зазор. Металл, вероятно, был довольно гибким – обруч раскрывался, и концы расходились на достаточное расстояние, чтобы его можно было надеть на шею. У некоторых торков подвижная часть была устроена таким образом, что его концы смыкались и со стороны украшение казалось цельным, охватывающим шею кольцом. Наиболее характерные торки имеют разнообразные декоративные навершия – их носили люди, увековеченные греческими и римскими скульпторами и кельтскими мастерами.
Самые изумительные золотые торки и браслеты относят к ранней латенской культуре и датируют примерно серединой V – концом IV века до н. э. Любопытно, что большинство таких изделий исходит из женских захоронений и лишь некоторые из них обнаружены в могилах воинов, чьи останки покоятся на погребальных колесницах. Возможно, в те времена торки служили женщинам вовсе не шейным украшением, допустимо предположить, что их носили на голове – по аналогии с найденными в женских погребениях гальштатского периода бронзовыми обручами или с золотой диадемой "княгини" из Викса, чья могила открыта возле Шатийон-сюр-Сен. Очевидно, что среди живых торки чаще носили мужчины, не только простые смертные, но и божества, а женщинам это украшение предназначалось для появления в Ином мире.
Даже в самых богатых женских погребениях последующих периодов латенской культуры не найдено ни одного торка – источниками этих изделий стали другие объекты раскопок.
Поскольку на изображениях культового характера многие персонажи носят торки (фото 67, 68), представляется вероятным, что эти украшения имели социально-религиозное значение и на них имели право все свободные люди, обладавшие особым обрядовым и социальным статусом. В таком случае мужские шейные гривны могли переходить по наследству как основной символ главы рода или племени. Это лишь одно из возможных объяснений тому, что в мужских погребениях крайне редко встречаются золотые торки; в его пользу говорит и тот факт, что золотые украшения всегда были привилегией правящих слоев. При этом бронзовые шейные гривны находят в более скромных захоронениях воинов, которые, без сомнения, были рядовыми членами племени и имели статус свободных людей.
Золотые браслеты и кольца тоже носили в период ранней гальштатской культуры (фото 29), но с появлением менее богатых захоронений в поздние времена трудно определить степень распространения этих украшений в обществе.
С точки зрения археологии чрезвычайно важны бронзовые фибулы, или броши, с безопасными застежками. Впервые в трансальпинской Европе они появились в эпоху полей погребальных урн и по сути своей сохранили популярность до наших дней. Разнообразие форм и декора, отражающее изменения в моде, внешние влияния, региональные предпочтения, придает им особую ценность, поскольку именно с их помощью удается датировать многие погребения, а иногда и поселения. Часто находят парные броши, лежащие на груди покоящихся в кельтских захоронениях людей, – свидетельство того, что подобные украшения использовались в основном для закрепления плащей, но в целом их число варьируется, иногда в могиле присутствует лишь одна брошь. Наиболее примечательны фибулы, которые кельты носили в период ранней латенской культуры, – они представляют собой стилизованные человеческие и птичьи маски на бронзовом дугообразном щитке с застежкой. Некоторые фибулы украшали кусочками коралла, что указывает на налаженные в те времена торговые связи с обитателями южных побережий. Позднее место коралла заняла эмаль – изготовление инкрустированных эмалью украшений стало одним из важнейших народных художественных промыслов кельтов.
Кельтский темперамент. Идеал красоты, пристрастие к украшениям и предпочтения в одежде, принятые у кельтов, подводят нас к вопросу об их характере, и, по счастью, античные авторы снова могут прийти на помощь и пролить свет на этот вопрос.
"Народ сей […] одержим войной, горяч и ловок в битве, при том же простодушен и неотесан". Несколько слов Страбона очень точно выражают то впечатление о кельтах, которое создается после прочтения любых письменных свидетельств о них, не противоречит мнение историка и образу кельтов в ирландской литературной традиции. Страбон дает понять, что его описание относится к кельтам периода независимости, до римского завоевания, и нельзя забывать, что он, так же как Диодор Сицилийский и другие авторы, использовал более ранние свидетельства, принадлежавшие людям, которые, вероятно, были не понаслышке знакомы с кельтами и их образом жизни. Храбростью, доходившей до безрассудства на поле брани, радушием и безупречной учтивостью по отношению к гостям в доме кельты могут сравниться, а то и превзойти многих своих европейских преемников, чье существование оставило более заметный след в истории. Что касается общего впечатления насчет их горячности, не сказать – повышенной возбудимости, и неспособности к согласованным действиям, ему можно противопоставить свидетельства о существовании у них индивидуальной ответственности и обязательств в жестких рамках определенной социальной системы. Любовь к ярким цветам и украшениям, похвальбе и увеселениям, пирам и дракам – европейцам и поныне присущи все эти слабости, и нет ничего более естественного для сельских жителей умеренной климатической зоны Европы.
О кельтских женщинах (фото 6) известно немногое. В заключение данного параграфа можно привести краткое, но весьма ценное замечание Диодора Сицилийского о том, что подруги галлов не только не уступали своим мужчинам ростом и мощным телосложением, но могли сравниться с ними и отвагой.
Общественный уклад. Изучение социальной структуры кельтского мира чрезвычайно важно, поскольку она представляет собой зеркало, где отражаются и жизнь всей дороманской трансальпинской Европы, и силовые линии, связывающие кельтов с богатейшим социальным и лингвистическим наследием, которое в различных формах сохранили основные индоевропейские народы. Археологический фон был очерчен в первой главе, теперь же, опираясь на сравнительную филологию и правоведение, можно сказать, что язык и социальная система вводят кельтов в рамки огромной индоевропейской семьи: наследие ариев, дожившее до нынешних времен в богатейшей устной традиции, демонстрирует прямое родство, параллели можно найти в жизни общества гомеровской Греции, а обитатели Италии, говорившие на италийских языках, имели, возможно, самые тесные связи с кельтами до вторжения этрусков и насаждения общественных институтов урбанистической Римской империи. Кельтская и арийская традиции сохранились почти в незамутненном виде во многом потому, что их воспреемникам на окраинах Древнего мира посчастливилось избежать последовавшего после распада Римской империи периода смуты и переселений, который пришлось пережить обитателям центра.
В связи с вышеизложенным представляется сомнительным, что древнейшие положения ирландского обычного права так уж сильно расходились с теми, что были приняты у континентальных кельтов, от которых островитяне и переняли общественный уклад, чему есть подтверждения в античных источниках.
Общественный уклад в Ирландии. Обитатели Ирландии объединялись в túath – это слово изначально имело смысл "народ, люди", но затем приобрело значение территориальной единицы. По заселенности и протяженности túath были достаточно малы и обычно соответствовали ареалам с естественными топографическими границами. Социальное устройство внутри túath было трехуровневым: король, знать и свободные люди. Короля выбирали из членов семьи его предшественника – не обязательно из сыновей. Королевский род принадлежал к аристократическому сословию воинов, но в языческие времена высшим социальным статусом обладали чародеи-мудрецы, друиды, провидцы и прочие кудесники, хотя они не создавали наследственных каст. Свободные люди занимались в основном земледелием, но к этому классу принадлежали и некоторые категории ремесленников. Нужно подчеркнуть, что в языческие времена ритуальная функция короля была не менее важна в жизни общества, чем руководящая – на совете или на поле брани, – а трехуровневый уклад создавал некое социальное и ритуальное единство, все элементы которого имели свободный статус (saor) и сакральное, или ритуальное, свойство (nemed). Было в túath и несвободное население, не имевшее ни определенного статуса, ни прав на его получение и состоявшее из жителей покоренных королевств, рабов и деградировавших семей.
Социальной единицей в границах túath формально был род (fine), но в вопросах наследования и выполнения семейных обязательств учитывалось только очень близкое кровное родство потомков общего пращура по мужской линии. В этом смысле родственные связи, создававшие мелкие социальные объединения (derbfine), простирались до троюродных братьев по мужской линии. Семья в такой системе родственных отношений состояла из мужа, жены (или жен) и детей, включая взрослых сыновей с их супругами и отпрысками. Браки, по всей видимости, заключались за пределами рода, а знатные женихи и невесты находили себе пару за пределами túath.
Земля в Ирландии не могла принадлежать отдельному человеку – даже главе семейства. Она находилась во владении рода и не подлежала отчуждению. Нет никаких указаний на то, что кельтские короли вольны были распоряжаться землей, жалуя ее своим подданным за воинскую службу; с другой стороны, не похоже, что существовали общинные земли или участки, принадлежавшие отдельным деревням. Ни одна из этих форм собственности не могла зародиться в условиях доисторической Европы, хотя часто звучат утверждения, что они обе были известны древним индоевропейцам. Утверждения эти основываются на письменных микенских и хеттских источниках, но ведь микенские и хеттские завоеватели сами адаптировались к чужому образу жизни, воспринимая уклад урбанистической цивилизации и образ правления, отличные от хозяйственного и общественного уклада их предков, который, однако, сохранился у других индоевропейских народов – кельтов и ариев.
Маленькие королевства, состоявшие из одного-единственного túath, ни в коем случае нельзя считать государствами – там не было централизованной административной власти и диктата закона, любые споры решались на совете рода. Каждый род сам защищал права своих представителей и поддерживал порядок в своем поселении.
Все свободные обитатели túath, независимо от сословия, имели определенную "цену чести" (lóg n-enech), отражавшую их общественное положение и напрямую связанную с их благосостоянием. Таким образом, разбогатев, человек мог значительно повысить свой социальный ранг, а поскольку "цена чести" колебалась в зависимости от размера его состояния, он сильно рисковал, пускаясь в авантюры. Помимо родственных связей и обязанностей, в túath существовал другой вид социальной зависимости – celsine, – близкий, по сути, к клиентеле и подразумевавший оказание военной помощи и других услуг жителем королевства (céle) своему покровителю (flaith). Взамен céle мог рассчитывать на защиту и материальную поддержку, не теряя при этом статуса свободного человека, права держать скот и обрабатывать землю. Со временем ce lsine приняла более сложные формы, но никогда не имела ничего общего с феодальной зависимостью.
Еще одним способом индивидуального участия в общественной жизни было поручительство, которое принимало самые разные формы. В общих чертах поручитель отвечал за успех затеи своего соплеменника – уступал ему ради дела часть своего имущества, осуществлял за ним надзор или же гарантом служило его доброе имя. В первом случае поручитель рисковал "ценой чести", ведь он мог разориться. По крайней мере одна из форм поручительства выросла, вероятно, из практики внесения залогов, нашедшей отражение в ирландском судопроизводстве и связанной прежде всего с поручительством перед королем.
Своими правами человек мог пользоваться только в границах tuath – за его пределами он лишался социального статуса, и ему оставалось полагаться на волю судьбы. Впрочем, таковым было положение вещей во всех уголках Древнего мира.
Очевидно, что в деле поддержания порядка центральная власть играла не такую уж важную роль – закон, освященный веками и обладавший ритуальной силой, почитался людьми, а залогом его соблюдения был страх перед карой, которая заключалась в понижении социального статуса или полном его лишении.
Вероятно, на первых порах закон не отличали от магического или религиозного знания. Он передавался изустно и сохранялся в памяти "специалистов" до тех пор, пока не был записан в VIII, возможно в VII, веке н. э. Бритема (brithem) – правоведа – нельзя назвать судьей в современном понимании. Как носитель и толкователь закона, он помогал королю в отправлении правосудия и выступал в роли третейского судьи в спорах между отдельными родами или даже королевствами. Готовили правоведов в особых школах, где слушатели прилежно заучивали наизусть огромные массивы информации (об этом способе передачи знаний будет подробнее сказано в следующей главе).
Подходы к обучению в школах правоведов, находившихся в разных землях, могли незначительно отличаться друг от друга, но бритемы, как и их собратья, принадлежавшие к тому же социально-религиозному классу, пользовались свободой странствий, что обусловливало обмен профессиональными знаниями и, помимо этого, повсеместное сохранение древнего языка, на котором произносились положения закона. Приспособление обычного права к постоянно менявшимся условиям жизни было, по-видимому, заслугой бритемов, толковавших его по своему разумению, но некоторые изменения могли вносить и короли на собрании (óenach) всего túath. Собрания устраивались по праздникам, а в случае необходимости и в обычные дни. Помимо выполнения законодательных функций, они были призваны решать вопросы, связанные с хозяйственными и религиозными нуждами, и проводились в резиденции короля либо на священной земле, которая часто соотносилась с местом погребения его предков.
На таких собраниях король пользовался правом распоряжаться о проведении различных публичных акций, в том числе мог собирать воинство для похода на врага или заключать мирный договор с соседним túath. Установление дружеских связей между одним túath и другим могло происходить на равных условиях, но чаще в дело вступали вассальные отношения. В таких случаях какой-нибудь могущественный король становился покровителем остальных, послабее, а их отношения строились по принципу обычной личной зависимости célsine: король покорившегося túath давал торжественную клятву, подкрепленную залогами и дарами, служить верой и правдой в обмен на военную поддержку и защиту от внешних врагов.
Далее можно было бы проследить, как на место мелких политических союзов в Ирландии пришли крупные региональные объединения, на основе которых создавались королевства, однако этот феномен не менее убедительно представлен и в Галлии, так что настало время обратиться к ситуации на континенте.
Общественный уклад в Галлии. Единственное существенное отличие ирландской социальной системы от той, что, по словам античных авторов, существовала у континентальных кельтов, заключается в отношении к королевской власти. Известно, что во времена Цезаря некоторыми крупными галльскими племенами управляли аристократы во главе с одним или несколькими верховными магистратами, или вергобретами (vergobret). Причиной такого небрежения к королевской власти Цезарь считал разрастание системы личной зависимости célsine и злоупотребление ею, приведшее к тому, что местная знать, обретя непомерное могущество, смогла забыть о собственном верноподданническом долге перед королем.
Интересно, что все эти племена, похоже, обитали только в Кельтике – огромной части Галлии, описанной Цезарем. Кроме того, стоит принять во внимание, что самые многочисленные из них – арверны, эдуи и гельветы – занимали территории, открытые влиянию Нарбонской провинции (Provincia Narbonensis), находившейся под властью римлян с конца II века до н. э. Тому, что эти племена предпочли вергобретов королям, можно назвать две причины: во-первых, влияние римских обычаев, а во-вторых, внутренний разлад, обусловленный наступлением римлян с юга и набегами варваров с севера. В двух других частях Галлии – в Аквитании, чьи обитатели были родственны иберам, и в Белгике, заселенной племенами, имевшими зарейнское происхождение, – королевская власть была сильна. Даже в Кельтике она не исчезла полностью: известно, например, что король Каварин правил сенонами. Правда, это племя обитало на границе с Белгикой, вдали от римской провинции.
В целом свидетельства античных авторов и этимология многих кельтских имен собственных доказывают, что институт королевской власти издревле существовал у континентальных кельтов.
С конца II века до н. э. в общественной жизни Галлии прослеживается новая действующая сила, которая чуть ранее могла значительно повлиять на картину кельтских социальных институтов в Северной Италии. Речь идет о росте оборонительных поселений; их еще нельзя назвать городами, но они знаменуют собой начало отхода от земледельческого уклада архаического кельтского общества, для которого характерно было рассеяние жителей на огромных территориях. В Италии для кельтов примером служили этрусские города, а в Трансальпинской Галлии, где долгое время существовали маленькие племенные крепости, лишь в конце II века до н. э. появились крупные поселения, или городища, объединившие сотни людей, постоянно живших бок о бок. Связано это было отчасти с набегами кимвров и тевтонов, от которых приходилось защищаться, но главную роль сыграло бурное развитие городов на Средиземноморском побережье, и в первую очередь в римских провинциях, в том числе в Нарбонской Галлии. Такие изменения не могли не отразиться на жизни племен, и прежде всего на ослаблении ритуальной значимости королевской власти древних земледельческих общин.
По сравнению с ирландскими túath племенные ареалы в Галлии и, ранее, в Северной Италии, по всей видимости, были очень велики. В случае с галльскими племенами, чьи границы обитания соответствовали римским административным единицам, а позднее – диоцезам средневековой Франции, ясно, что их общие названия говорят о существовании политических объединений, где многочисленные мелкие группы населения подчинялись одной, правящей.