Я вполне понимаю, что Люба Иованович не решается сразу прямо ответить мне. Если он ответит отрицательно, то приходится удивляться, как мог ответственный государственный деятель писать в таком легкомысленном тоне. Если он признает это, то на его коллегу, тогдашнего министра-президента Пашича, падет неприятная обязанность выступить с ясным и откровенным сообщением и правильно осветить факты".
На это решительное и ясное письмо Сетон-Уотсона Пашич и сербское правительство не ответили. Но в белградской печати появилось сообщение, что югославское правительство решило опубликовать новую "Синюю книгу" о происхождении войны. Тогда Сетон-Уотсон написал второе письмо в лондонский "Таймс" и просил читателей воздержаться от окончательного суждения, пока не появятся эти документы. Но как он признается в своей последней книге:
"Прошло уже 8 месяцев, а о "Синей книге" ничего не слышно. По-видимому сообщение о ней было сделано только из тактических соображений и имело целью утихомирить критиков, пока не уляжется все возбуждение. К сожалению, югославское правительство, вместо того чтобы подробным изложением фактов доказать свою невинность, окружило себя тайной".
Разоблачение Любы Иовановича сначала не обратило на себя большого внимания в Сербии, где люди, хорошо осведомленные, по-видимому, не нашли в нем ничего нового. Ни Пашич, ни другие не считали нужным выразить Иовановичу порицание. Он был избран председателем сербской скупщины, председателем избирательной комиссии и председателем законодательной комиссии. Но потом, когда узнали, какое огромное внимание привлекли его разоблачения в Англии и Америке, где у публики раскрылись глаза на ответственность Сербии за войну, сербские газеты стали нападать на Иовановича, называя его лжецом и предателем.
В свою защиту он написал ряд больших статей, помещенных в журнале "Нови живот" ("Новая жизнь"), где излагал и оправдывал свое участие в сербских событиях на протяжении 30 лет, с того времени, когда он впервые прибыл в Белград в 1881 году в качестве эмигранта из Герцеговины. Он писал: "Я не сделал никаких разоблачений в том смысле, как это стараются изобразить теперь. Я только написал то, что, по существу, все уже знали в 1914 году".
Это, может быть, и верно по отношению к Сербии, где хорошо знали, чем занимаются "Черная рука" и ее влиятельный руководитель Димитриевич, но это неверно по отношению к странам Согласия, которых убедили в невинности Сербии.
Но, несмотря на упорное молчание Пашича и правительства, несмотря на то что "Синяя книга" не выходила и несмотря на уклончивые статьи Иовановича, Сетон-Уотсон все еще не может заставить себя поверить в правильность разоблачений Иовановича, которые мы привели выше. Он посвящает им в своей книге приложение в несколько страниц, где приходит к тому выводу, что "г. Иованович по соображениям, известным только ему одному, неправильно истолковал действительные факты, а его бывшие коллеги по соображениям, лично им известным, не пожелали публично назвать его лжецом".
Аргументация Сетон-Уотсона сводится к тому, что Иованович "является одним из тех политиков, которые склонны преувеличивать свое значение"; что в борьбе за усиление своего политического влияния "он старается обеспечить себе поддержку боснийской молодежи указаниями на сочувствие белградского правительства революционному движению" и, "по всей вероятности, надеется усилить свою собственную позицию в радикальной партии против тех, кто более тесно связан со старым сербским королевством". Он считает, что Иованович старается оправдать свою роль в салоникском процессе. Пашич же не выступил с публичным опровержением по той причине, что он всегда проявлял изумительное равнодушие к общественному мнению – и, в частности, к общественному мнению других стран.
Однако вопрос о правдивости Иовановича вызвал страстную полемику в сербской печати, причем здесь примешались вопросы партийной политики и партийного руководства. Некоторые сербские лидеры потребовали, чтобы Пашич высказался и опроверг разоблачения Иовановича. 26 февраля 1926 года на заседании бюджетной комиссии в скупщине представитель крестьянской партии и бывший сербский посланник в Вене Иован Иованович обратил внимание на ущерб, причиненный репутации Сербии в странах Антанты тем, что разоблачения Иовановича получили широкое распространение, не вызвав никакого возражения со стороны официальных кругов. Поэтому в интересах репутации Сербии он просил, чтобы Пашич высказался, так как иначе могут возникнуть неприятности для Сербии в отношении иностранных кредитов и репарационных платежей.
Другие, как профессор Еленич, бывший частный секретарь наследного принца Александра, резко выступил против Любы Иовановича, называя его предателем Сербии и утверждая, что его разоблачения – "ложь, самая подлинная левантийская ложь". Он фантастически развивал еще дальше легенду Уикгема Стида, что убийство является делом австро-венгерских властей. Еленич утверждал, что деяние это подготовлялось в Берлине, а потом в Конопиште и было осуществлено совместными действиями венской и будапештской камарильи и организации "Черная рука" в Белграде.
Это так наивно и нелепо, что вряд ли нуждается в комментариях. Говорить, что убийство подготовлялось в Конопиште, равносильно утверждению, что Франц-Фердинанд сам организовал свое убийство. Но Еленич убеждал Пашича и других оставшихся в живых членов его кабинета 1914 года выступить против Любы Иовановича.
Здесь интересно отметить, что профессор Еленич нисколько не сомневается, что "Черная рука" принимала деятельное участие в заговоре, он только отрицает, что Пашичу было известно об этом. Но его обвинения, будто "Черная рука" действовала в согласии с ненавистными ей венскими властями, немедленно вызвало негодующее опровержение со стороны двух еще оставшихся в живых членов "Черной руки", Милана Милановича и К.А. Поповича. Они заявили, что хотели бы познакомиться с доказательствами, на которые ссылается Еленич.
"В таком случае, мы тоже сообщим все, что мы знаем, о сараевском убийстве на основании тех фактов, которые имеются в нашем распоряжении. Нападки на наших покойных товарищей, патриотизм которых до сих пор никогда не подвергался сомнению в кругу серьезных и беспристрастных людей, по нашему мнению, освобождают нас на будущее от всяких соображений, которыми мы до сих пор считали себя связанными".
Кампания, поднятая в печати, дошла до таких пределов, что наконец Пашич выступил против Любы Иовановича на заседании Комитета радикального клуба, происходившем 25 апреля 1926 года, и попытался добиться удаления своего бывшего друга и коллеги из партии. По отчету об этом заседании, напечатанному в его партийной газете, дело обстояло следующим образом:
"Иностранные корреспонденты поставили ему [Пашичу] вопрос – знал ли он, что наследника австрийского престола собираются убить? Он решительно отверг такое предположение. Он просил г. Иовановича выступить с опровержением, ибо неверно, будто он [Пашич] сказал это на заседании кабинета…
Пашич ждал опровержения Иовановича, но Иованович все его откладывал и так и не сделал. Тогда Пашич повторил свое утверждение, что он не говорил того, что ему приписывает Иованович. Он расспрашивал также и своих коллег по министерству: "Друзья, может быть, я забыл, что я так сказал?" Но все они подтвердили, что он так не говорил.
"Это не вызывало никаких возражений, но теперь вопрос этот снова возник. Я должен, протестовать против этого. Почему Люба Иованович так сказал, я не знаю. Но он сказал неправду. Я сделал свои показания и могу их подтвердить. Но если Люба Иованович желает действовать независимо, пусть он отойдет от нас и действует независимо. Он допустил ошибку, которую нельзя простить"".
Отвечая на эти нападки, Люба Иованович заявил, что он никогда не говорил, будто Пашич что-нибудь сказал о приготовлениях к убийству на заседании кабинета. Это было сказано в частной беседе. Для того чтобы подтвердить правильность написанного им, Иованович предлагал представить документы и доказательства, но требовал, чтобы премьер-министр и министр иностранных дел взяли на себя за это ответственность. Но оба эти министра, Узунович и Нинчич, отвергли его предложение – очевидно, опасаясь, что он вскроет какие-нибудь не подлежащие оглашению тайны относительно действий сербского правительства в 1914 году и происхождения мировой войны.
Многие сербские газеты поспешили заявить, что Пашич наконец высказался и опроверг обвинения. Но если проанализировать его весьма осторожно формулированное заявление, то можно убедиться, что он опровергал обвинения, которые против него не выдвигались: он утверждал, что не делал никакого сообщения об убийцах на заседании кабинета. Этого Иованович и не говорил. Как будет показано ниже и как указал Иованович в одной из своих статей, напечатанной в 1925 году, правильность его утверждения, что Пашич знал о заговоре, явствует уже, помимо всего прочего, из того, что было отдано распоряжение воспрепятствовать переезду убийц из Белграда в Боснию. Но распоряжение это не было выполнено, потому что сербская пограничная стража входила в организацию "Черная рука" и не послушалась приказа правительства. Это подтверждается дневником и бумагами офицера пограничной стражи Тодоровича, захваченными австрийцами во время войны.
Отсюда можно заключить, что нет никаких оснований сомневаться в правильности разоблачений, сделанных Любой Иовановичем в 1924 году. Указание Сетон-Уотсона, что разоблачения его написаны в "небрежном, наивном стиле воспоминаний", в сущности, является доводом в их пользу. Иованович, очевидно, не старался тщательно отделывать их, как отделывают политический памфлет, предназначенный для того, чтобы привлечь сторонников или подчеркнуть свое собственное значение. Как он объяснил в 1925 году, он весной 1924 года обещал русскому журналисту, эмигранту Ксюнину, написать статью для сборника, посвященного десятилетию возникновения мировой войны. Будучи занят другими делами, он не сразу написал эту статью. Когда к нему обратились несколько месяцев спустя, он, не желая разочаровывать Ксюнина, взял некоторые материалы из своих воспоминаний и заметок, которые были уже написаны раньше.
То обстоятельство, что Узунович и Нинчич не дали Иовановичу представить его доказательства и что оставшиеся в живых члены организации "Черная рука" тоже угрожали выступить со своими разоблачениями, по-видимому, подтверждает то, что сербское правительство предпочитает еще кое о чем умалчивать. До тех пор пока разоблачения Иовановича не будут окончательно опровергнуты беспристрастными историками, мы будем считать, что Пашич и члены сербского правительства знали о заговоре, но скрывали это, забывая, что "убийство всегда раскрывается".
Ряд других разоблачений, которые содержались, как уверяют, в двух тысячах документов, захваченных австрийцами в Белграде во время войны, относится к пропагандистско-революционной деятельности сербских организаций, известных под наименованием "Народной Одбраны" и "Черной руки". Многие из этих документов были найдены на дому у Пашича и Мило Павловича, одного из членов "Народной Одбраны", игравшего в ней руководящую роль. Среди найденных документов оказались списки "лиц, которыми можно воспользоваться". В этих списках были поименованы редакторы боснийских периодических изданий, студенты, шпионы; были также указаны денежные суммы, которыми они субсидировались из Белграда.
Много новых данных относительно организации "Черная рука" выплыло на свет недавно благодаря отчету об известном салоникском процессе 1917 года. Этот толстый том, вышедший в официальном издании в Салониках в 1918 году, был потом изъят из обращения и всюду, где было возможно, уничтожался, по-видимому, потому, что, в нем заключалось много материала, способного нанести ущерб репутации сербского правительства, стоявшего у власти в 1914 году. В настоящее время почти невозможно получить экземпляр этого отчета. Но специалисты, изучавшие сербский вопрос и причины мировой войны, ознакомились с этим источником и нашли там много данных о деятельности "Черной руки" до 1914 года и о тех ее членах, которые принимали участие в заговоре на жизнь герцога Франца-Фердинанда.
На основании этих материалов мы попытаемся теперь вкратце проследить главнейшие нити заговора и охарактеризовать силы, оказавшие здесь наибольшее влияние: таковыми были организации "Народна Одбрана" и "Черная рука" и революционное движение в Боснии.
"Народна Одбрана"
В 60-х и 70-х годах XIX столетия многие сербские революционеры оказались в Швейцарии и там подпали под влияние русских революционеров – Бакунина, Кропоткина и Герцена. Они усвоили революционную программу, которую предполагалось осуществлять при помощи анархических актов насилия и террора. Эти революционеры организовали в 1883 году восстание в Заекаре против сербского короля Милана. С тех пор мысль о революции при помощи насилия и убийств не переставала оказывать влияние на некоторые группы сербов.
Но не все сербские студенты, обучавшиеся в Швейцарии, целиком усвоили эти воззрения. К последним принадлежал и Никола Пашич. Он верил в постепенный рост моральных и материальных сил Сербии, который должен был привести в конечном итоге к освобождению сербов и объединению всех их в одном мощном государстве – подобно тому как несколько раньше совершилось объединение Италии. Сербия должна была стать "балканским Пьемонтом". С этой целью Пашич основал в Сербии в 1881 году радикальную партию, которая под его достойным руководством сохраняла долгое время свое первоначальное наименование, хотя в настоящее время она по характеру своему представляет полную противоположность радикализму.
Программа радикальной партии, сформулированная в первом номере ее органа "Самоуправа" 8 января 1881 года, говорила о "благосостоянии и свободе народа внутри страны, независимости страны и объединении "с другими частями сербской нации за границей". Специальный отдел программы был посвящен необходимости организации и обучения сербской армии. В ожидании того момента, когда армия должна будет приступить к действиям и выполнить поставленные ей задачи, программа в отделе "Иностранная политика" указывала, что "надлежит изыскать способы помочь путем интеллектуального развития разрозненным и неосвобожденным частям сербского народа и поддержать сознание единства нашей нации в сербских провинциях, которые, находясь вдали от нас, подвержены влиянию иностранных элементов". Другими словами, надлежало поддерживать недовольство в сербских областях, находившихся в пределах Турции и монархии Габсбургов, пока грядущая война за освобождение не присоединит их к Великой Сербии.
Эти две политические идеологии: с одной стороны – индивидуальные террористические акты, осуществляемые недоучившимися студентами и военной кликой, с другой стороны – национальное объединение при помощи хорошо подготовленного движения, которое должно было завершиться войной с Турцией и Австрией, как того требовала радикальная партия, – определяли сербскую политику до мировой войны, когда восторжествовала радикальная партия. Порою руководители обоих направлений действовали в согласии, как это было, например, во время дворцовых убийств 1903 года, но иногда они находились в резкой оппозиции друг к другу – например, весной 1914 года по так называемому вопросу о приоритете. Наличие этих двух программ дает нам ключ к запутанной и весьма спорной проблеме происхождения и взаимоотношений "Народной Одбраны" и "Черной руки", а также и к нашумевшему салоникскому делу 1917 года, которое так же разожгло политические страсти в Сербии, как дело Дрейфуса во Франции.
Пашич и радикалы быстро стали непримиримыми врагами короля Милана из-за его жестокой, кровавой расправы с бунтовщиками в Заекаре, из-за того, что он совершенно не считался с сербскими национальными интересами, и еще из-за скандального поведения короля в частной жизни: Милан подолгу жил в Вене, где проводил время в сомнительном обществе.
Впоследствии такая же враждебная позиция была усвоена по отношению к его преемнику, королю Александру, особенно когда тот женился на женщине сомнительного поведения, ставшей королевой Драгой. Королева Драга была бездетна, и многие подозревали ее в том, что она стремится сделать наследником престола одного из своих братьев. Опасения и недовольство постепенно объединили многих радикалов и революционных офицеров армии в борьбе против существующего режима. Один сербский историк писал:
"То, что происходило при дворе и за его пределами, справедливо рассматривалось как позор для государства и нации. Беспрерывно раскрывались большие скандалы, которые создавали дурную репутацию Сербии и сербскому народу… Финансы были в плачевном состоянии, чиновники и офицеры месяцами не получали жалованья. После женитьбы короля все пошло еще хуже, чем раньше. Скандалы и всякие неожиданные перемены были обычным явлением. Мнимая беременность королевы, высокомерное и вызывающее поведение ее братьев еще более усиливали возбуждение, в особенности в кругах офицерства. Все это привело к тому, что около 80 офицеров и группа штатских образовали тайную организацию с целью убить короля, королеву и ее братьев. Большая часть заговорщиков состояла из молодых офицеров, проникнутых подлинным патриотизмом. Они видели, что страна приходит в упадок, что ее позорит своим управлением дурной и ничем не стесняющийся монарх. Они пришли к убеждению, что Сербия пренебрегает своими идеалами и задачами и даже вовсе забывает о них, потому что у нее плохое правительство. Глубокое убеждение, что на них лежит обязанность спасти государство и нацию, толкнуло этих людей на преступление, которое они оправдывали ссылкой на патриотический долг".
В ночь на 11 июня 1903 года эти убийцы-патриоты внезапно ворвались во дворец, убили короля и королеву, пытавшихся спрятаться, хладнокровно пристрелили братьев королевы и убили нескольких министров. Одним из главных руководителей этой жестокой дворцовой революции был молодой армейский капитан Драгутин Димитриевич, который при этом был случайно ранен тремя пулями, так и не извлеченными у него до конца жизни. Другим руководителем был молодой лейтенант Танкосич, распорядившийся убить братьев королевы. Оба они впоследствии стали главарями "Черной руки" и тоже в порядке "патриотического долга" участвовали в подготовке сараевского заговора против австрийского эрцгерцога.