– Я такой же специалист, как и ты! – вспылил Бартлетт. – Но Бобби просил показать тебе эти занимательные картинки.
Назавтра "картинки" были опубликованы в печати. На Совете безопасности ООН представитель США Эдлай Стивенсон предъявил их в качестве доказательства ракетного присутствия СССР на Кубе.
В интервью с историком А. Фурсенко в 1989 году Большаков скажет, что "братья Кеннеди ему были по-человечески близки. Как ужасно, что Роберт мог подумать, что я, зная о ракетах, сознательно обманывал. Конечно, я не выкладывал ему абсолютно все, что знал, но это был такой огромный обман, что страшно подумать. Мне и тогда это было неприятно узнать, а теперь, на старости лет, особенно неприятно вспоминать".
Утешением может служить тот факт, что советник президента Кеннеди Соренсен позже утверждал: администрация не считала, что Большаков сознательно обманывал их. Они относились к Георгию Никитичу с полным доверием.
Однако вернемся к событиям тех трагических дней.
22 октября президент Джон Кеннеди в обращении к нации объявил об установлении США блокады Кубы.
На следующий день Советский Союз выступил с заявлением, в котором блокада Кубы, задержание и осмотр судов были названы "беспрецедентными и агрессивными действиями".
Москва предупреждала, что подобные действия могут привести к термоядерной войне и, если агрессор начнет ее, то Советский Союз нанесет самый мощный ответный удар.
В США скупали продукты на случай войны – сухари, шоколад, консервы.
25 октября по радио передали условный сигнал атомной тревоги.
26 октября президент США приказал приступить к разработке операции по высадке американских войск с целью установления "гражданской власти" на Кубе. Однако Джон Кеннеди не дал команду, он ждал ответа Никиты Хрущева.
Советское правительство предложило вывести с Кубы наше оружие в обмен на невмешательство в дела Кубы и сохранение суверенитета этой страны.
27 октября над Кубой сбит американский самолет-разведчик. Американские генералы предложили нанести удар по Кубе.
Напряжение нарастало. Опасность войны была крайне велика.
Роберт Кеннеди встретился с послом СССР Анатолием Добрыниным и передал, что кризис обостряется, на президента США оказывается сильное давление. Может начаться война. Президент не хочет столкновения. Но помимо его воли может случиться непоправимое.
В тот же день, после встречи с Добрыниным, Роберт Кеннеди позвонил Большакову и подъехал к его дому. Они говорили прямо в машине Кеннеди. Роберт повторил сказанное Добрынину и добавил, что президенту США "почти невозможно будет сдержать военных в ближайшие сутки, если не поступит позитивного ответа из Москвы…"
Слова Кеннеди были срочно переданы в столицу СССР.
28 октября ранним утром Большакову позвонил Бартлетт. Он сообщил, что московское радио открытым текстом передает послание советского правительства президенту США Кеннеди о решении проблемы Кубинского кризиса.
"Фактически к исходу этих тринадцати дней, – скажет потом Георгий Большаков, – мир заглянул в бездну ядерной катастрофы. И надо отдать должное и премьеру Хрущеву, и президенту Кеннеди за то, что у них обоих хватило политического мужества прийти к пониманию, что в кубинском кризисе не будет ни победителей, ни побежденных".
Правда, понадобилось еще три недели, чтобы поставить точку в крайне взрывоопасном кризисе. В эти дни между СССР и США шли тяжелые переговоры о выводе с Кубы теперь уже наших самолетов Ил-28.
Москва увязывала вывод бомбардировщиков с отменой карантина и прекращением полетов американских самолетов над Кубой.
Кеннеди отклонил требование советской стороны. Свою позицию он объяснил тем, что у правительства США нет других гарантий, что Кастро будет выполнять соглашение.
Шли долгие препирательства между Робертом Кеннеди и послом Советского Союза в США Анатолием Добрыниным. Кеннеди был уязвлен неуступчивостью советской стороны.
19 ноября на встрече с Большаковым Роберт Кеннеди отметил, что "обстановка вокруг Кубы вновь значительно обострилась из-за того, что Кастро отдал приказ сбивать американские самолеты". Брат президента предложил скорее решить вопрос о выводе Ил-28 с Кубы.
В тот же день Большаков отправил телеграмму в Центр, в которой доложил о разговоре с Кеннеди и его настоятельных пожеланиях.
Ответа из Москвы в Вашингтоне ждали до 20 ноября. На этот день была назначена пресс-конференция президента США Джона Кеннеди.
Хрущев согласился. И пресс-конференцию руководителя США Большаков и Роберт Кеннеди уже смотрели вместе в кабинете министра юстиции. Роберт Кеннеди с удовлетворением говорил:
– Ну что, Джорджи, теперь все кончено. Теперь нам нужно поскорее забыть все происшедшее в эти тринадцать дней и начать, как предлагает президент, "с чистого листа", не озираясь на прошлое… Выиграли мы оба. Выиграл весь мир.
Откровенно говоря, Георгий Большаков не против был начать все "с чистого листа". Однако, как показала жизнь, сделать это не удалось. Прошлое не выпускало Георгия Никитича из своих цепких лап.
Лучшая шутка года
Ранее уже упоминалось, что американская и советская стороны всячески скрывали от общественности отношения Большакова с Робертом Кеннеди, а тут неожиданно 5 декабря журналисты Чарльз Бартлетт и Стюарт Олсоп опубликовали в газете "Сатердей ивнинг пост" сенсационную статью о секретной миссии Георгия Никитича. Причем это была статья не просто о конфиденциальном канале связи между руководителями двух крупнейших в мире стран, а о том, что Хрущев использовал Большакова в качестве дезинформатора якобы для введения в заблуждение Джона Кеннеди относительно размещения советских ракет на Кубе.
В этот же день влиятельная "Вашингтон пост" вышла со статьей все того же Олсопа, в которой автор еще подробнее рассказывал об особой миссии советского дипломата. Под броским заголовком "Советский план обмана" журналист повествовал о том, как американская администрация стала жертвой обмана, доверившись этой самой конфиденциальной связи. Здесь были приведены даже факты о встрече Большакова и Хрущева в Пицунде, о которых знал, по существу, только Роберт Кеннеди со слов Георгия Никитича.
До сих пор в этой истории больше вопросов, чем ответов. Разумеется, первые подозрения падают на Роберта Кеннеди. Зачем он "сдал" Большакова прессе? Какая в том была необходимость?
Сам Роберт Кеннеди при встрече с Большаковым свое участие в этой истории отрицал. Он говорил, что появление статей стало для него самого полной неожиданностью.
Бытует мнение, и его поддерживают советники президента Джона Кеннеди – Теодор Соренсен и Артур Шлезингер-младший, что американская сторона "не предавала" Большакова, а Роберт Кеннеди ценил и любил Георгия Никитича. Он просто стал жертвой американских "акул пера". Слишком уж много журналистов знали о связях Роберта Кеннеди с Большаковым и особой миссии последнего. Рано или поздно подобная публикация должна была появиться. И она появилась. Правда, в ней почему-то так и не прозвучала фамилия самого Роберта Кеннеди.
Возможно, причина утечки конфиденциальной информации значительно глубже. Наивно полагать, что Роберт Кеннеди не знал, не ведал, сотрудником какого ведомства на самом деле является Большаков. А если бы это стало известно более широкому кругу, тем же "акулам пера", и Кеннеди обвинили в секретных связях с советской разведкой? Это уже скандал иного порядка. Поэтому, возможно, страхуясь, администрация президента заранее "выпустила пар", дала утечку о конфиденциальном канале связи. Да при этом руками журналистов еще заодно и обвинила советскую сторону в обмане.
Так или иначе, но после подобных публикаций судьба Большакова была решена. Теперь его не могли использовать ни как разведчика, ни как "секретного посла по особым поручениям". ГРУ приняло решение отозвать его на родину.
14 декабря во время прощальной встречи Роберт Кеннеди спросил: не повредят ли Большакову в его будущей карьере статьи, опубликованные в американской печати?
Что мог ответить на этот вопрос советский военный разведчик? Он лишь пошутил: "Без работы не останусь…" Хотя, откровенно говоря, собственное будущее не могло его не беспокоить.
Посол Анатолий Добрынин отправил министру обороны телеграмму, в которой высоко оценил миссию Большакова и просил трудоустроить Георгия Никитича. Маршал Родион Малиновский, в свою очередь, наложил резолюцию на телеграмме: "Претензий к тов. Большакову нет. Дать достойную работу".
Работу дали. Только вдалеке от разведки. В 1967 году его уволят из АПН, а потом и вообще из армии.
Как жил все последующие годы "посол по особым поручениям на высшем уровне" Георгий Большаков? Тяжело жил. Забытый всеми, без хорошей работы, а самое главное, не оцененный по достоинству.
Мой земляк-смолянин, ветеран военной разведки, полковник Александр Никифорович Никифоров, знавший Большакова по совместной работе в США и друживший с ним, рассказывал мне о переживаниях Георгия Никитича.
В те годы, после отъезда Большакова из США, о нем много писали в американских СМИ, высоко оценивал его посредническую миссию Роберт Кеннеди, а здесь, в Советском Союзе, – полное молчание. Словно и не было такого человека, к помощи которого прибегали в кризисные дни сильные мира сего.
А. Фурсенко, который встречался с Большаковым в 1989 году, за несколько месяцев до его смерти, приводит такие горькие слова Георгия Никитича: "Я долго шел к тому, чего достиг в 1962–1962 годах во время пребывания в США в результате важных контактов с братьями Кеннеди. Но довольно быстро потерял все это. Такая была система. Она была безжалостна даже к тем, кто добивался важных результатов. Человек падал в пропасть, и никому никакого дела до него не было. Малиновский, который ранее докладывал мои сообщения Хрущеву и преподносил их как достижение своего ведомства, наверное, ни разу не вспомнил обо мне".
В отличие от нашего государства, в США по-иному оценили деятельность Георгия Большакова. В личном послании Джона Кеннеди Никите Хрущеву, датированном 14 декабря 1962 года, говорится: "Мы были рады возможности частного обмена мнениями через господина Большакова, и я огорчен, что он уезжает в Москву. Мы считаем, что он сделал очень много для улучшения связи и взаимопонимания между двумя нашими правительствами…"
В свою очередь, Роберт Кеннеди в начале 1963 года прислал Георгию Большакову теплое письмо.
"Дорогой Джорджи, – писал он, – вот уже более двух месяцев, как вы уехали из Соединенных Штатов, все еще существует мир. Я не думал, что это возможно. Как бы то ни было, мы все скучаем без вас…"
А как скучал Большаков! Нет, не по Америке, а по настоящему, сложному, пусть и трудному делу, которому он служил всю жизнь. Но такого дела в военной разведке ему не нашлось.
…Подошло к концу повествование о талантливом разведчике Георгии Большакове. Однако не хотелось бы заканчивать свой рассказ на такой минорной ноте. Тем более что сам Георгий Никитич был человеком веселым, энергичным, остроумным. Таким он остался в памяти своих товарищей, сослуживцев, в памяти тех, кто знал и любил его за океаном, в США.
Вот лишь один пример. После того как было принято решение о возвращении Большакова в Москву, в его честь торжественный прием устроил Чарлз Бартлетт. Так вот там Георгий Никитич произнес короткую шуточную речь.
"Мы пошли навстречу Соединенным Штатам и сделали довольно много уступок, – сказал Большаков. – Вы потребовали от нас вывести ракеты – мы их вывели. Вы потребовали от нас вывести бомбардировщики – мы это сделали. Вы, наконец, потребовали отозвать Большакова – меня отзывают. Но учтите – больше вам уступок не будет".
Присутствующие на приеме оценили изящную шутку Георгия Большакова. В журналистских кругах она была признана лучшей шуткой года.
Возвращение в Аден
Володька Наон, сколько помнил себя, столько мечтал стать военным. Только военным. От роду ему было семнадцать лет, но характер еще тот – упертый, резкий. Ежели что задумает, обязательно своего добьется.
Отец не одобрял решения сына. Хотел видеть Володьку студентом университета. Да только что ж от его хотения. Попытался убедить, да толку никакого. Наон-младший и слушать не желал про студенческую жизнь, грезил офицерскими погонами.
Ованес Наон был секретарем райкома партии Адлерского района Сочи, руководил тысячами людей, и делал это вполне успешно. А вот с сыном совладать не смог. Володька, несмотря на молодость, был сам себе голова.
В конце концов отец сдался, махнул рукой. Хочешь стать офицером – езжай. И вчерашний выпускник школы Владимир Наон махнул в Ленинград, в знаменитую "фрунзенку" – Военно-морское училище им. М.В. Фрунзе.
Прошел медкомиссию, успешно сдал экзамены. А на "мандатке" начальник училища, старенький, седенький адмирал (во всяком случае, таким он показался семнадцатилетнему парню) сказал: "Давай, сынок, расскажи свою биографию". А что тут, собственно рассказывать: родился, учился, не женился. Вот и начал Володька с того момента, как появился на свет. Отчеканил, как положено: "Родился в 1933 году…" Хотел было перейти к делам школьным, да видит, у адмирала лицо от удивления вытянулось:
– Так тебе сколько лет, сынок? Семнадцать, что ли?
– Семнадцать, – подтвердил Наон.
– А ведь мы с восемнадцати принимаем. Таков закон.
Адмирал развел руками.
– Приезжай на следующий год.
Володька чуть не заплакал от обиды. Как это на следующий год. А до восемнадцати как ему жить?
Но, как говорят, выше головы не прыгнешь. Собрал вещички и двинул в дорогу. Только не домой, а в Батайск, в военное авиационное училище. Наон не собирался сдаваться. Тем более, знал, в Батайском авиационном учат летать на реактивных самолетах.
Но и там его быстро вычислили как "малолетку" и отправили к месту постоянного жительства. Вернуться домой, к отцу, означало пойти в университет. А он мечтал о курсантской жизни. Однако мечты мечтами, а возвращаться пришлось.
Володька добрался до Краснодара и от нечего делать коротал время на вокзале, ждал поезда на Адлер. Случайно познакомился с ребятами, тоже выпускниками школы. Они ехали в Саратов, поступать в танковое военное училище. Те, видя его настроение, естественно спросили: "Че киснешь?" Рассказал. И про Ленинград, и про "фрунзенку", и про Батайск. Пацаны поначалу притихли, осмысливая сказанное, а потом кто-то неожиданно предложил:
– А, была не была, давай с нами, в Саратов. Может, повезет.
– Поехали… – поддержали другие.
– Да что толку, – отмахнулся Володька. – Опять домой отправят.
– Авось не отправят, – успокаивали его ребята, – бог любит троицу…
Это был серьезный аргумент, и Наон, подхватив свой чемоданчик, поспешил за своими новыми товарищами.
В Саратове все повторилось заново: медицина, экзамены, мандатная комиссия. У него были справки из обоих училищ об успешной сдаче вступительных испытаний, но Владимир их зажал, не показывал. Ведь ясно – предъяви справку, и сразу вопрос: а почему не приняли? Потому и пошел он в третий раз по большому кругу, все сдал, выдержал, а на "мандатке" его опять завернули.
Вышел из кабинета, на душе кошки скребут, присел в комнате дежурного, вытащил из кармана куртки свои любимые спортивные значки.
– Твои, что ли? – спросил через плечо курсант с повязкой помощника дежурного на рукаве.
– Мои, – отозвался со вздохом Володька.
– А чего невесел, голову повесил?
– Да в училище не приняли.
– Как не приняли, – удивился помдеж, – с такими значками? Да я с ними в любое военное училище поступлю.
Наон удивленно поднял голову. Курсант ткнул пальцем в значок второго спортивного разряда.
– Это по какому виду?
– По самбо.
– А тот?
– По боксу… У меня еще грамоты и дипломы есть, – с надеждой сказал Володька.
– Так вот, завтра натягивай все значки на грудь, бери под мышку дипломы и вперед на мандатку. Только не стесняйся, будь понаглее. Точно примут, это я тебе говорю…
Назавтра Владимир Наон так и сделал – переступил порог кабинета, где заседали члены мандатной комиссии – вся грудь в значках, а под мышкой – сверток с грамотами.
Начальник училища, генерал, бывший кавалерист, удивился:
– По-моему, ты вчера был, Наон.
– Да был, вы меня не приняли. Но я хочу стать танкистом. Я что, виноват, что родился на год позже?
Генерал аж из-за стола подскочил от такой наглости. Захотел разглядеть поближе нахала, подошел и остановился. Стал рассматривать значки и, подобно вчерашнему помощнику дежурного, спрашивал: это по какому виду спорта, а это?..
Увидев сверток, попросил развернуть. Читал, удовлетворенно качал головой. Потом возвратился за стол комиссии.
– А впрочем, ему уже восемнадцатый год. Я в его лета уже шашкой беляков рубил. Ничего, жив, здоров. И он выдержит, парень крепкий, спортивный, – подвел итог генерал, оглядев членов комиссии. – Наон Владимир Ованесович, вы зачислены в училище. Думаю, возражений нет.
Возражений не было. Так Владимир стал курсантом Саратовского танкового командного училища.
Через два года его в числе лучших курсантов в качестве поощрения переведут в Ульяновское гвардейское танковое училище. Практиковался в ту пору подобный вид поощрения. Хотя был весьма спорным. Курсантов срывали из родного училища, из привычной обстановки, коллектива и отправляли к новому месту учебы. Тем более, что в Саратове обучение шло на тяжелых танках, а в Ульяновске на средних.
Пришлось курсанту Наону срочно догонять своих товарищей по роте, которые уже два года учили средний танк. Но тем не менее догнал.
В 1953 году окончил училище и попал служить в Китай, на Ляодунский полуостров, в город Цзиньчжоу. Волей судьбы оказался не в танковом подразделении, а в батальоне, на вооружении которого стояли самоходные артиллерийские установки. Опять пришлось переучиваться.
Через два года советские войска из Китая стали выводить, и он в составе своего подразделения прибыл в Группу Советских войск в Германии. Попал в 12-ю танковую дивизию, которая дислоцировалась в городе Нойруппине.
Прибыв в отделение кадров, случайно услышал, что один из полков дивизии перевооружают на новые танки Т-54. "Ага, – решил он, – значит, есть возможность освоить самые современные боевые машины". И Наон во время беседы, как бы между прочим, заметил, мол, в училище изучал Т-54. Хотя на самом деле и в глаза его не видел. Разумеется, Владимира распределили в этот полк.