"Вы нам подходите"
Командиром взвода в полку лейтенант Наон был передовым, лучшим, но отношение к нему у руководства было неоднозначное. Уж очень отличался Владимир от других взводных. Он никогда не повышал голос, не кричал на подчиненных, но потребовать, добиться своего умел, как никто другой.
На занятиях взводный дважды не повторял. Он заранее предупреждал об этом своих подчиненных. Проводит, к примеру, занятие по инженерной подготовке. Рассказывает об окопе полного профиля, дает для запоминания размеры. Однако видит, его предупреждению не все вняли. Поднимает солдата, просит назвать размеры окопа. Тот не слушал объяснения командира, мямлит, ответить не может. Нет, лейтенант не ругает его, не взывает к комсомольской совести. Приходит очередное воскресенье, и нерадивый солдат-двоечник в сопровождении взводного оказывается на полигоне.
Приказ: отрыть окоп полного профиля. Начинается работа. После упорного труда – окоп готов. Лейтенант рулеткой придирчиво вымеряет стенки. Ошибся солдат: тут на десять сантиметров больше, а там – на двадцать меньше. Окоп зарывается, и работа начинается заново. Перед этим двоечник взводному докладывает точные размеры саперной лопатки. Ведь у солдата нет рулетки, а лопаткой можно прекрасно измерить стенки окопа.
Такое "воскресное воспитательное занятие" дает прекрасные результаты: солдат не только натренирован в рытье окопа, но и на всю жизнь запоминает его размеры.
Подобных воспитательных приемов в арсенале лейтенанта Наона было немало. Однако не всякий вышестоящий командир одобрял их, а замполит батальона считал, что лучше "пропесочить" двоечника на комсомольском собрании. Но Владимир упрямо гнул свою линию. И она давала отличные результаты – взвод от проверки к проверке признавался лучшим в полку. За три года службы в ГСВГ за успешное командование подразделением и высокие результаты в боевой и политической подготовке Наон получил две грамоты ЦК комсомола. Всякий, кто помнит те времена, подтвердит: такие грамоты направо и налево не раздавали, их действительно надо было заработать.
Поговаривали, что его вот-вот выдвинут на роту, но неожиданно лейтенанта Наона вызвал к себе комдив. Честь высокая, редко какого взводного приглашает на разговор сам генерал. Казалось бы, радоваться надо, а Наон после беседы с комдивом огорчился. Дело в том, что генерал предложил ему, как лучшему взводному, назначение в учебный батальон. Иные от такого назначения были бы вне себя от радости, но Владимир отказался. А батальон, между прочим, ходил в лучших, его командир сам объезжал подразделения, искал, подбирал офицеров.
Теперь пришла очередь удивляться и огорчаться командиру дивизии. Естественно, он спросил, почему Наон отказывается служить там, куда другие мечтают попасть. Лейтенант сказал, что, во-первых, видит себя только в боевых частях, а не в учебных, во-вторых, методы его работы с личным составом не вписываются в систему воспитания и обучения в батальоне.
Генерал позеленел от возмущения и, едва сдерживаясь, сказал, что командованию дивизии виднее, где и как использовать лейтенанта.
Так Наон оказался в учебном батальоне. Правда, комбат вскоре пожалел, что взял этого ершистого взводного к себе. Нет, служил лейтенант добросовестно, обязанности свои выполнял в полном объеме и учебный взвод под его командованием также числился в лучших. Но головной боли у командира прибавилось.
Любил комбат по утрам пройтись по территории части. Идет – ба! – окурок. "Командира дежурной роты ко мне!" – звучит команда. Обязанности ротного исполняет лейтенант Наон. Появляется пред очами комбата.
– Это что, товарищ лейтенант?
– Окурок, товарищ майор.
– Почему на территории?
Вместо того чтобы быстро устранить недостаток, исполняющий обязанности ротного с невинным видом заявляет:
– Это не ко мне вопрос, а к вашему заместителю. Такие папиросы курит только майор Кирий.
Ну какому командиру понравится подобный разговор! Однако опытному комбату признаваться, что он ошибся в подборе кадров, тоже не с руки. Что ему ответят? Да как обычно в таких случаях – воспитывайте. И тогда комбат использовал старый проверенный прием – выдвинуть Наона кандидатом для поступления в бронетанковую академию. Кто усомнится в правильности решения? Никто. Наон – образцовый офицер, лучший в соединении командир взвода. Словом, с глаз долой – из сердца вон. И, разумеется, подальше от себя.
Наон и здесь сопротивлялся как мог. Он хотел в академию на командный факультет, его же рекомендовали на инженерный.
Экзамены сдал успешно, поступил, отучился пять лет. По окончании просил послать его в любой гарнизон, где похолоднее, – в Забайкалье, на Чукотку, Камчатку. Послали в Закавказский военный округ, в Ахалкалаки.
Была еще одна беседа перед отъездом в часть. Правда, он не воспринял ее всерьез, тем более что на некие странные предложения Наон ответил в своем стиле – прямо, жестко, с насмешкой. Беседу вел полковник, как он представился, "одного из Главных управлений Генштаба":
– Мы изучили ваше личное дело. Вы нам подходите.
– Товарищ полковник, а чем я буду заниматься, что делать, объясните!
– Этого вам сейчас сказать не могу.
– Но тогда возникает другой вопрос: я вам подхожу, а вы – мне? Поймите, здесь я получил образование, люблю и знаю свое дело. То, что вы предлагаете, – не представляю.
На том и разошлись. Полковник, видимо, ушел в свое Главное управление, Наон уехал в Ахалкалаки.
В дивизии его назначили старшим помощником замкомдива по технической части. Однако он целый год исполнял обязанности зампотеха соединения, так как его начальник находился в командировке на Кубе.
Однажды Наона пригласили на беседу. "Неужто вновь полковник одного из Главных управлений Генштаба", – подумал Владимир. Однако на сей раз приехал вполне нормальный, понимающий офицер. Рассказал, что он представляет Главное разведывательное управление и о Наоне не забыли в Москве. Предложил стать кандидатом для поступления в Военно-дипломатическую академию.
– Боюсь, что в моей биографии есть один сложный момент, – признался Наон, – и я вам не подойду.
– Говорите…
– Моя сестра вышла замуж за румына и покончила жизнь самоубийством.
Полковник улыбнулся и сказал:
– Правильно, что не умолчали, но мы это знаем. Наше предложение остается в силе.
Вскоре капитана Владимира Наона перевели в разведуправление Закавказского военного округа на стажировку. На следующий год он уехал в Москву, сдал экзамены. На мандатной комиссии ему задали всего два вопроса. Первый – что это за значок у него на груди? Наон ответил: "Мастер вождения".
Второй вопрос задал седой человек с красивыми вьющимися волосами. Был он в гражданском костюме, сидел в сторонке, что-то чиркал на листе бумаги и, казалось, совсем не слушал, о чем говорят члены мандатной комиссии.
Когда начальник академии спросил, есть ли еще вопросы, седой встал, подошел к Наону, показал лист бумаги. Владимира удивило, с каким мастерством был сделан карандашный набросок одного из лидеров арабского мира.
– Это кто? – спросил седой.
– Гамаль Абдель Насер, – ответил Наон.
– Я его беру.
Позже Владимир Ованесович узнает: это был начальник ближневосточного управления ГРУ генерал Сеськин. "Так я попал на арабский язык, – скажет в беседе со мной Наон. – Было неимоверно тяжело. Приходил и до полуночи учил. В шесть утра встал, и опять зубрил. Но язык не шел совершенно. Со второго курса стали давать нам английский. И вот мне сдавать госэкзамены по арабскому языку, а я начинаю успешно говорить на английском.
И, тем не менее, экзамены сдал, из академии выпустился и был назначен помощником военного атташе в Египет.
4 апреля 1970 года я прибыл в Каир".
Выговор от министра и орден на груди
К тому времени Владимиру Наону исполнилось 37 лет. Он уже двадцать лет носил погоны, имел солидный послужной список, но вот в разведке, на практической работе подполковник делал только первые шаги.
К счастью, ему повезло на учителей. В ту пору резидентом советской военной разведки в Египте был генерал Николай Леонидович Румянцев. Личность неординарная, профессионал самой высокой пробы, с огромным опытом работы за рубежом.
Как вспоминал сам Наон, "у Румянцева была потрясающая работоспособность. Мог работать без отдыха сутками. А еще он всегда мыслил нестандартно.
Однажды "дед" (так мы звали Николая Леонидовича между собой) дал мне предметный урок по подбору тайников. Для разведчика, знамо дело, тайник первейшая забота. Ходишь, смотришь, выбираешь. Потом, как учили в академии, описываешь. Ну, вот я присмотрел такой тайник, описал. "Дед" прочел и говорит:
– Поехали, посмотрим.
Приехали. Он все оглядел, ничего не сказал. Молча вернулись в посольство.
Наступил вечер. "Дед" меня вызывает:
– Вперед, по коням. Туда же.
Едем, пока ничего не понимаю. Останавливаемся. Выходим из машины. И… немая сцена.
Слева и справа от того места, где я выбрал тайник, два огромных фонаря. Горят ярко, светло, как днем. Как к такому тайнику подойдешь?
– Ты теперь все понял? – спрашивает "дед". – Место для тайника надо выбрать ночью, а сам тайник днем. Отличный урок".
Потом, когда Наон сам станет руководителем разведаппарата, будет постоянно применять "метод Румянцева". Только, разумеется, дополнит и разовьет его.
Помнится, подчиненный подберет тайник и будет настаивать, доказывая, сколь он хорош. "Ладно, – согласится Наон, – у нас сегодня день зарплаты. Так вот половину от нее оставишь в тайнике, а я через сутки лично заберу ее оттуда".
Офицер задумался, притих. Потом воспринял слова шефа за розыгрыш.
– Что вы, Владимир Ованесович, это же зарплата.
– А агент, который придет к тайнику, между прочим, туда не зарплату кладет, а голову.
Больше подчиненный не проронил ни слова. Только попросил поработать еще некоторое время над выбором тайника.
Да уж, генерал Румянцев был классным педагогом. Однажды, напрочь выбившись из сил, использовав, на свой взгляд, все возможные варианты подхода к агенту, Владимир Наон сдался.
Право слово, не в его правилах сдаваться, но тут, как казалось разведчику, был случай особый. А познакомиться помощник военного атташе желал ни много ни мало, а с египетским генералом. Станет ли этот генерал впоследствии источником, время покажет, а пока задача одна – "подойти к нему поближе", как говорят в разведке.
В общем, пробовал Владимир и так и этак – не выходит. Пришло время, доложил шефу все как на духу. Тот выслушал, да как гаркнет:
– Ах, мать вашу, никто думать не хочет.
– Да думал я, все время думал, – пытался оправдаться Наон.
– Плохо думал. Разбей ему машину. И дело с концом.
Видя, как опешил подполковник, Румянцев улыбнулся.
– Заодно и повод будет познакомиться.
Разбить машину… Для молодого советского разведчика, чье детство пришлось на войну, а юность – на голодные послевоенные годы, проделать подобное – из ряда фантастики. Ему и в голову такое прийти не могло.
Но шеф дал "добро". И через два дня старенькая посольская "Волга", неуклюже пытаясь припарковаться у небольшой лавчонки рядом с домом генерала, разбила фару у "мерседеса".
Из "Волги" вышли двое, из магазина выскочил испуганный хозяин, все ахали, сожалели.
Одни из двоих спросил хозяина лавки:
– Кто хозяин этой машины?
– О, это большой человек! – закатил глаза к небу араб.
– Он в форме?
– Да, но форму одевает редко. По праздникам. – И тут же посоветовал: – Вы уезжайте скорее, он сегодня был не в духе.
Наон не согласился:
– Как же уехать, ведь мы разбили машину. Где он живет?
Хозяин лавки назвал подъезд, квартиру. Владимир Ованесович поднимается, звонит. Дверь открывает заспанный недовольный генерал. Происходит объяснение не из приятных: мол, я работник советского посольства, случайно разбил фару у вашей машины. Но обязуюсь восстановить, а пока она будет в ремонте, поработаю у вас за водителя.
Назавтра Наон отвез генерала на службу, доставил обратно, на следующий день проделал то же. Вечером, когда возвращались к дому генерала, отремонтированный сияющий "мерседес" уже стоял на стоянке. Так они познакомились.
За четыре года работы в Египте у Владимира Наона было много всякого. Попал он и на войну, ту самую, которую египтяне назвали "Операцией Бадр", а израильтяне "Йом-Киппур", что в переводе на русский означает "День искушения", или "День суда". Советские историки именовали ее просто "Октябрьской войной 1973 года".
Конечно, он не шел с передовыми частями наступающих египетских войск и не сидел в окопах с солдатами 3-й окруженной армии, но у него были свои очень важные задачи. Каждый день помощник советского военного атташе проводил в войсках, чтобы собственными глазами убедиться, в каком положении находятся противоборствующие силы, каковы итоги боев, потери и многое другое, что интересовало в те дни Москву. Дважды в сутки он добирался с фронта в посольство, чтобы написать отчет. А утром – новая поездка на фронт. Такой график был у Владимира Ованесовича практически целый месяц.
"Жутко тяжелый месяц, – признавался Наон. – С передового командного пункта надо было отмахать 120 километров. Усталость дикая. Хорошо, что там пустыня, максимум в песок зароешься. Вот я выезжал, намечал две точки и, закрыв глаза, старался делать только одно – держать руль прямо. Доезжал до предполагаемой точки, и все повторялось заново".
На той войне он увидел много такого, что не сможет забыть потом всю жизнь. Например, расстрел танковой колонны израильской бригады. Египтяне устроили примитивную засаду у дороги, подбили первые два танка, последний, и началась бойня. Боевые машины пылали как свечки, солдаты выскакивали из танков. Бежали. Падали убитые, раненые. Это он видел собственными глазами.
Потом вместе с офицером из египетского Генштаба побывали на поле боя. Страшная картина. Остовы догорающих танков, погибшие, погибшие… Зацепился взгляд на убитого молодого мальчонку, израильского танкиста. Лет девятнадцать, не больше, лицо открытое, красивое, ветерок шевелит волосы на голове.
Часа через два, когда возвращались обратно, Наон вновь отыскал глазами этого израильского юношу. Но теперь он лежал почему-то босой. Стало горько на сердце: неужто украли ботинки? Присмотрелся, оказывается, ботинки лежали рядом. Солнце высушило труп, ступни усохли, и обувь свалилась с ног. Голова танкиста тоже ссохлась, стала с кулачок, и только ветер по-прежнему шевелил его густые волосы.
Разумеется, кроме самой свежей информации с переднего края на сотрудниках атташе лежала другая традиционная задача – добывание образцов новой военной техники и оружия. А поскольку израильтянам эта самая техника и оружие поставлялись из США, задача обретала особую ценность.
На первый взгляд, тут не было никакой проблемы. В те годы Египет – дружественная Советскому Союзу страна. Вся их армия оснащена нашим оружием. В период той же октябрьской войны 1973 года СССР организовал, по сути, воздушный мост. В Египет, в Сирию, в Ирак на самолетах АНТ-12, АНТ-16, АНТ-22 перебрасывалась боевая техника, оружие, боеприпасы, словом, все необходимое для ведения войны.
В свою очередь, подобным образом американцы помогали израильтянам. Казалось бы, стороны определились, ясно, где друг, а где враг. Однако на самом деле все обстояло намного сложнее. После смерти президента Гамаль Абдель Насера Египтом вот уже третий год правил Анвар Садат. Он проводил иную политику, чем его предшественник. От помощи Советского Союза не отказывался, но по всему чувствовалось охлаждение отношений между двумя странами. А летом 1972 года советских специалистов и вовсе попросили из страны. Так и объявили: по решению египетских властей миссия советских военных специалистов прекращается.
Кстати, с поворотом политики администрации президента Садата связана поучительная история из жизни помощника военного атташе Владимира Наона.
За несколько месяцев до высылки советских специалистов из Египта, когда, казалось, отношения между нашими странами по-прежнему были безоблачны и крепки, один из ценных источников Наона, имеющих доступ к информации государственной важности, принес поистине шокирующую весть: принято решение отказаться от помощи военных советников и специалистов из СССР. Когда это будет осуществлено, источник не знал, но то, что принципиальное решение принято, – утверждал со стопроцентной уверенностью.
Действительно информация неожиданная, и в ту пору больше похожая на некую провокацию, чем на правду. По существу, этот агент, как оракул, предсказывал крушение почти двадцатилетнего сотрудничества между СССР и Египтом. В такое трудно было поверить.
Резидент приглашал к себе подполковника Наона еще и еще раз. Но ничего нового Владимир Ованесович добавить не мог, кроме того, что источник надежный, а решение в Каире было принято в узком кругу президента Садата и его самых близких соратников.
После раздумий, сомнений резидент все-таки принял решение, и в Москву была отправлена соответствующая телеграмма.
Три дня Центр молчал. Потом в резидентуру пришел разгромный ответ. Информация источника Наона была названа дезинформацией, а резидент строго предупрежден. В телеграмме – резюме: подобная дезинформация может нанести ущерб долголетним советско-египетским отношениям.
Владимир Ованесович потом не раз будет возвращался в мыслях к этой жесткой оценке Москвы. Каким образом его развединформация могла помешать отношениям двух стран, сложно сказать. Но с Центром особо не поспоришь. Тем более в данном случае.
Жизнь вскоре подтвердила правильность действий ценного источника, его руководителя Наона и резидента, однако официально этого никто не признал. Да и кому хочется посыпать голову пеплом и каяться в своих ошибках. Хотя пример весьма показательный.
…Однако вернемся в 1973 год, в октябрьские дни, к задаче, которую выполняли наши разведчики, – добывание образцов военной техники вероятного противника.
"Мелочовку от египтян, – вспоминал Владимир Ованесович Наон, – какие-то мины, снаряды, которые и не шибко нам были нужны, мы получали без проблем.
Шариковые бомбы имели. Поначалу ведь непонятно было, от чего погибает человек. Ранение в ногу вроде не тяжелое, а солдат – погиб. Почему? Оказывается, от болевого шока.
Получили от египтян танк "Центурион". Но это же старье, ничего интересного. Он нам был известен от и до еще в академии. А вот как только дело дошло до новых моделей американских боевых машин, тут – стоп! Все кивают наверх. Хорошо, идем с атташе к начальнику генштаба. Мило улыбается: "Конечно, дадим. Есть у нас такие образцы, захвачены. Но я не вправе. Только министр обороны может дать добро".
Идем к министру. Та же картина. Только теперь министр кивает на президента".