Глава 6
Мою встречу с шелтозерскими подпольщиками он устроил следующим образом. Он сказал мне: "Пойдем, как будто на охоту". С вечера он приготовил ружья, собрал узлы с продуктами, которых было два-три пуда, а утром, в воскресенье, мы отправились втроем - Тучин Дмитрий, его брат Степан и я. Но Степана Тучин с полпути вернул, чтобы убедиться, нет ли "хвоста". Дав ему пистолет, Тучин сказал: "Если кто спросит, откуда идешь, то говори, что дичь гонял, устал, идешь домой. Увидишь, плохо дело - стреляй.
Из дневника Николая Антонова. 1944 год.
1
Весь следующий день староста Тучин проводил инвентаризацию сельхозтехники. К вечеру он положил на стол Саастомойнена не ахти какой длинный перечень тракторов, косилок, сеялок, молотилок. Все это была безнадежная рухлядь, но и ее Тучин отдавал не задарма - он получал взамен стопроцентную тайну: оккупация дрогнула.
В сорок первом году она начиналась с мелиорации, с очистки полей от кустарников. В сентябре сорок третьего года она вытаскивает плуг из борозды: что посеешь, то по всей видимости, уже не пожнешь.
- Здесь все, до последнего колесика, - сказал Тучин голосом человека, поработавшего всласть.
А Саастомойнен сидел за столом, устремив глаза в вечность. Ткнул пальцем в подсунутый лист:
- Эт-то - что?
- Это черновик будущего акта о капитуляции, господин комендант.
- М-мы?.. А я в-в-в отпуск еду, - в-в-в отпуск… К-какой акт?
Его приплюснутые веками глаза уже не способны были выразить ни вопроса, ни удивления, но угол жесткого рта трезво и настороженно полез вверх: "М-мы"?
- Акт о наличии сельхозтехники в бывшем колхозе "Вперед".
Саастомойнен сдвинул опись на край стола, нагнулся к мусорному ящику и извлек оттуда полбутылки самогона - на горлышке побрякивал стакан.
- В-выпей, я в-в-в отпуск еду.
Тучин поднял стакан:
- Скатертью дорога, господин комендант.
"Отдохни, - добавил про себя, - отдохни, набирайся сил, скоро тебе драпать…"
Когда пришел домой, навстречу ему поднялся Николай Антонов… Была суббота, 24 сентября 1943 года.
2
…Вышли затемно. Как и намечалось, Степана Тучин с полпути вернул. Разделили ношу.
- Если не ошибаюсь, - охотно рассуждал Тучин, - у нас с тобой дело так обстоит: на двоих три руки, три ноги, два ружья и мешок удовольствия. Поскольку две ноги в дороге лучше, чем одна, ты повесь-ка мешок на мою могучую спину… Вот так. А сам прибери-ка к рукам двустволочки…. Вишь, и утро разматренилось…
Прошли километров пять, и Тучин оставил Антонова под елкой:
- Передохни. Если кто придет без меня, пароль: "Я - Терентий".
Минут через двадцать он привел двоих. Один из них был Горбачев, другой представился: "Гайдин".
Свернули с вырубок в ельник.
Тучин, и без того подвижной, быстрый в жестах, оптимист, как все люди действия, был по-ребячьи доволен, суетлив. Посмеиваясь, хлопал Антонова по спине:
- Высыпай, Коля…
Коля высыпал. Торопясь, взопрев от пристального внимания к себе, - резкая смена обстановки была ему, человеку замедленному, хуже пахоты.
Горбачев, устроившись на пне - блокнот на коленке, - спокойно сводил его рассказ в "пункты":
"Петрозаводск сильно разрушен, особенно центр, где почти не осталось ни одного целого здания. Малая Подгорная перекрыта вовсе - разрушена, и по ней не ходят.
Город разбит на 4 района. В центре живут только финны, русские на Голиковке, карелы и вепсы - в районе Неглинки и ул. Красноармейской. И только у ст. Петрозаводск население смешанное.
Военных в городе много. Их казармы нах. на ул. Гоголя, у вокзала, в 7-м военном городке. В Петроз. стоит знаменитая у финнов 64-я колонна Лагуса.
На Кукковке - один из лагерей военнопленных. Отсюда пошел новый способ пытки: избитое тело оборачивают в простыню, смоченную в соленой воде. Там, как и в Бесовецком лагере, ежедневно умирают 8-9 человек…
Работают мастерские при Онежском заводе. Ремонтируются все виды оружия и автомашин. К работе допускаются только финны… Действуют хлебозавод, электростанции, лесопильный з-д в Соломенном.
В здании СНК и ЦК - штаб управления Восточной Карелии. Нач. штаба занимает кабинет секретаря ЦК КП(б). Почта и телеграф - в здании Наркомфина. В Госбанке - финский банк и его охрана.
Есть в лагерях коммунисты - Яков Кустов, Романов Иван Мих., Смолин Петр Вас. (лагерь № 3) и четыре комсомольца, с кот., удалось установить связь…"
- Диверсии, случаи открытого протеста? - допытывался Горбачев.
- Были. Есть… Осенью взорвано несколько автомашин во дворе Онежского завода, отремонтированных… На улице Лесной сожжен склад лыж и велосипедов… Недавно на Голиковке молодежь собрала вечеринку. Нагрянула полиция. Расходиться отказались - драка. Один наш убит, полицейский ранен…
Тучин сервировал по соседству валун, пологий, угловатый. Хлеб, вареная картошка, пирог с капустой, банка моченой брусники, две бутылки браги, подкрашенной жженым сахаром.
- Для поддержки штанов, - объяснил. Довольный, поднес Горбачеву кружку. - Прими, Михалыч. Сгинь нечистая сила, останься чистый спирт!
- Давненько не баловался, - признался Горбачев и передал кружку Антонову:
- Тебе, Коля, по чести, - первому. Цены тебе, Коля, нет.
- Да ну, - сказал Коля. - Какая цена.
А кружку взял, обеими ладонями - как птенца. Пригубил и пошел с придыхом - редкими глотками чаевника.
- За тех, кто там, в зоне, - предложил Горбачев.
Через несколько минут камень был чист - воробьям делать нечего. От Антонова требовали подробностей.
- Про Ронжина, - напомнил Тучин. Живо развернулся на картофельном мешке. - Ты, Дмитрий, знал ли Ронжина?
- В МТС работал, слесарь? Тихонький такой?
- Он, он. Озверел мужик - страх! Террорист-одиночка. Скажи, Коля.
Антонов, устроившись на камне, привычно мял в руках кепку. В кепку откашлялся и почти слово в слово повторил то, что рассказал ночью Тучину.
- Есть у меня в гараже товарищ хороший, Зайцев Виктор. Ну, и как-то раз догадались мы с ним склад поджечь, с гаражным бензином. "Давай, говорит, луч света в темном царстве сделаем". Давай. А склад стоял отдельно, за колючей проволокой. Решили так: пустим "петуха" в кочегарку, а там уж он сам - прыг-прыг - через проволоку и на цистерны. Огонь я брал на себя - сам в этой кочегарке кочегарил.
Только мы все продумали, как на следующий день гараж поджег кто-то другой. Пожар быстро затушили, бензин не сгорел.
Кто? Полиция ищет, мы присматриваемся… И вот дня так через три иду с обеда, а навстречу из кочегарки - Саша Ронжин. Мастера, говорит, не видал? Пропал, говорит, мастер куда-то, черт его дери… Ну, ладно. Поговорили, спускаюсь я к себе, а из-за большого стационарного котла дым валит. Бросился туда - тряпка догорает, бензином смочена. Ах ты, думаю, сукин сын, ну, погоди, я тебя научу с огнем обращаться.
Вспомнил, как распекал Ронжина мастер: "Ты, Ронжин, наферно, лакеря не поишься, саатана! Опять тфой машина караш пришла, тень рапотала - ломалась". А Ронжин ему покорно: "Так что же вы хотите, господин мастер, - запчасти-то старые…"
Короче, пригласил я Ронжина к себе, на улицу Хоймасо Тяринен. Усадил за стол. "Я ведь, - говорю, - помню тебя, Ронжин. Ты перед войной в Шелтозерской МТС работал?" "Работал". "Так что ж ты мне огонь за пазуху суешь?" "Какой огонь?" "Да вот такой, горячий…" В общем у нас такое мнение, говорю, что ты - провокатор…"
Он, Ронжин-то, года на два постарше и вдвое дюжей меня. Лет двадцать восемь ему, а нервы - без предохранителя… Двинулся на меня: "Я - провокатор? Я? Да я тебе капот сверну". Но ничего, не свернул, в словах перегорел. Вот тут-то я узнал, что он поджигатель с биографией. В Шелтозере подряд испортил несколько тракторов - на тракторах метили перебросить запчасти из МТС в Петрозаводск для отправки в Финляндию. Не вышло. Нашли для этой цели машину, он ее на совесть отремонтировал и самолично сжег… В июне сорок второго года послали его вывозить из Педасельги сельхозинвентарь. Загнал трактор в кювет, выплавил подшипники, так добро и лежит там, на полдороге… Посадили его за саботаж в тюрьму Киндосваары.
- Ну, а здесь, - спрашиваю, - ты один или помощники есть?
- Есть.
- Кто?
- Сердюк.
И тут он назвал еще одного человека - Ивана Ивановича Остова, сторожа склада стройматериалов в лагере номер шесть. Якобы, Остов этот устроил побег восьми заключенным. И еще, будто бы, старик здорово умеет агитировать. Мало того, выдает финским солдатам такие удостоверения: "Я, Остов Ив. Ив., участник революции и красный партизан гражданской войны - позволяю солдату (такому-то) перейти на сторону Красной Армии, как он есть сочувствующий Советской власти".
- Хорош! - восхитился Горбачев, а Тучина поразил его смех - резкий и короткий, как вскрик. Обернувшись, увидел, как Дмитрий сунул под ребра кулаки, как навалился на них, словно рану зажал. Глаза измученные, губы с синевой и мелкий, как мурашки, пот на лбу…
- Ну и через день, - продолжал Антонов, - Ронжин привел его ко мне. Забавный. Под интеллигента: "К вашим услугам, любезный товарищ Антонов", а вологодский мужичок в нем так и светится. Рассказал о себе… Ага:
- Стало быть, - говорит, - в одна тысяча девятьсот сорок первом году я работал на приемке и отправке гонок на участке Иниенский мост Ковжинского района Вологодской области. Никакой, представьте, связи, при наших достижениях, с конторой не было… 15 сентября, приехавши я на завод, увидел, что подготовлена баржа. Для чего спрашивается? Для эвакуации на Каму. В чем дело? Война… А у меня, позвольте, семья оставши в Оште. Восемь воспитуемых разных лет. Результат, извините, поздней любви. Я, естественно, еду. Возглавил я семью, и в лес, прикинувши: защитит Свирь-батюшко, рубеж природы… Да недалече отступили. Оккупировали нас, посредством окружения. На машины, в Петрозаводск, в концлагерь, за проволоку, на сто граммов галет…
Доброе лицо Антонова улыбалось: избавился от неловкости, разошелся:
- Мужественный старик этот Остов. Вроде это и не мужество даже, а так - норма. В нем как один раз устроилось все на советский лад, так и закостенело… Нескромность и та ему к лицу. "Мой, говорит, пожилой возраст и живое слово сильно действует на молодежь". И это чистая правда…
Бойко́й мужик. Точил пилы в финских казармах на Зареке - снял затворы с пяти винтовок, спрятал три ящика патронов и несколько гранат "на светлый день". ("Не один, говорит, подсобили Василий Тикачев и Николай Иванович Фомкин"). В марте сорок второго года "сослали" его на реку Свирь, в урочище Ровское - привез сведения о строительстве понтонов. Перевели строить дорогу Токари - Пидьма - Гоморочи - подбил трех финских солдат бежать в Красную Армию. Мне так объяснил: "Свои оне, пролетарии, красногвардейцы осьменадцатого года, в Хельсинкской тюрьме отбывали…" Теперь Остов сторож в лагере. Рядом казарма курсантов-шоферов, так он там лекции закатывает…
Горбачев вдруг нетвердо отошел в сторону. Схватился за живот, на колени рухнул, головой землю боднул. Замер так.
Подскочил к нему Тучин, руку под мышку сунул, на коленку навалил, приподнял:
- Что, Дмитрий, что?
- Оставь, Митя… Язва у меня… На карачках отойдет, оставь…
Опустил:
- Изжога, что ли?
Шевельнул головой листья:
- Под ложечкой… Поем - через полчаса… Боль… Коле скажи… тех людей пусть не теряет, объединит их, готовит… Списки даст…
Подошли Гайдин с Антоновым. Горбачев поднялся, видно, с неутихшей болью. Стыдясь своей слабости, сказал зло:
- Расходимся.
Пожал Антонову руку. Подхватил мешок с тучинскими припасами, но Гайдин молча отобрал его. Вскоре они скрылись за холмом - как в землю ушли.
Глава 7
Утром 14 октября я послал трех человек - Асанова, Июдина и Гайдина для обследования берега Онежского озера в районе Каскесручей - Другая Река.
Разведка вернулась 17 октября без Асанова.
Д. Горбачев.
1
Задули, надвинулись из-за болот безнадежные октябрьские ветры. Кутермилась листва и желто оседала на невиданно ранний снег. Потемнел вдруг дым над землянкой, стал виден за полверсты.
- На бездымный порох переходим, - сказал Асанов. Из меню прожорливой финской печки исключили сосну и ель - Павел таскал редкую в этих местах ольху. У Павла еще были силы.
Вечность назад ложки выскребли последнюю кашу - ячневую, еще из тучинских круп. Кончились подарки "мамы". "Маму" теребили за небесный подол еще в начале сентября: "Продукты на исходе, бросайте срочно". А "мама" бросать не решалась, ее интересовала возможность доставки груза по озеру: "Обследуйте места, - советовала, - для безопасного причала катера с продуктами".
"Мама" не знала, почем тут шаги, поэтому пренебрегала километрами.
Но голод - не тетка. В разведку Горбачев взял с собой Июдина. Компаса не надо - оба здешние. Обшарили берег у Каскесручья, у Рыбреки. Колючая проволока, траншеи, патруль.
На обратном пути, под самой Мундуксой, унюхали дымок.
- Не иначе - партизаны, - решил Июдин.
Подкрались к костру - финская речь. Семь солдат и рядом - лосиная туша. Варилось мясо, запах шел сногсшибательный: Июдин, не долго думая, брякнулся в голодный обморок.
Финны ушли, оставив лосиные потроха и копыта.
Из копыт Сильва соорудила суп с сушеными грибами. Последняя похлебка.
Не шел и Тучин. После ухода Антонова Тучин лишь однажды явился на явку, и это был крайний случай - связной Асанов принес от него соду и таблетки белладонны.
- Что он сказал? - спросил Горбачев.
- Белла, - сказал, - красивая, а донна - женщина. Сонная одурь, говорит, еще называется. Три раза ее в день. Добыл в Шелтозере, к врачу ходил под видом язвенника - врач ему и прописал.
- И все?
- Нет. Связь, говорит, покамест прекратим. Комендант уехал в отпуск, а Ориспяя машину карателей привез. Снова лес прочесывали. Проводником взяли Николаева, а Николаев завел куда-то к черту на кулички, под Ропручей. Избили Алешку и в лесу бросили.
- Жив?
- В сохранности. И еще… Мы сообщили в Центр, что около Николы - аэродром. Это все верно - аэродром. А вот самолеты на нем - фанерные, ложные все двадцать четыре. Дело это старик Гринин разнюхал, а Тучин просил передать…
- Пусти на лося, Михалыч, - неуверенно мечтал Асанов.
Но Горбачев лицензии на лосиную охоту не давал - ни к чему шуметь.
А сам был плох предельно. "Сонная одурь" не помогала. Сломленный болезнью и оптимизмом "мамы", решился Горбачев протрубить отбой.
- Мы посланы сюда на два месяца, - напомнил. - Срок на исходе, и мы тоже, ребята, выдохлись.
Он сидел за столиком в тусклом свете окна. Задувал в щели ветер и чуть раскачивал уютный абажурчик из парашютных строп. В самое окошечко снаружи упиралось корыто - выдолбил его Асанов из дуплистой осины; в корыте, словно взбитая пена, снежная замять.
У Горбачева изможденное лицо - бледное, а на нем черно горят расширенные зрачки: в белладонне - атропин. Мучает его содовая отрыжка. Но держится молодцом, голос тверд, ясен:
- Нам не в чем упрекнуть себя. В разведывательном смысле район у нас на ладони. Думаю, наступательные операции Красной Армии на территории Прионежья обеспечены.
Вспомним… Вся линия берега озера и реки Свирь укреплена. Вдоль всего озерного побережья тянутся стрелковые ячейки и пулеметные точки. Имеется линия проволочных заграждений на козлах. Тянется сигнальный провод.
В деревне Янигуба - два орудия и двенадцать человек гарнизона. В Вехручье - наблюдательная вышка.
- С постом из шести человек, - подал с нар голос Удальцов.
- Верно. В пяти километрах от Педасельги, на реке Пуста, установлены шесть орудий, здесь значительный гарнизон. На мысе Сухой Нос расположены батарея и прожектор.
- В деревне Черный Омут - сто солдат, - припомнил Бекренев, - батарея гаубичная, калибр сто двадцать два и пять десятых. Прожектор тут же, слабый.
- Верно. От деревни Черный Омут в сторону Вехручья идут два ряда проволочных заграждений. В деревне Каскесручей сорок пять солдат, у церкви - одно орудие. Между Каскесручьем и Телаоргой - застава. В Ропручье, спасибо Тучину, - самый большой гарнизон противника, до тысячи человек. Установлен мощный прожектор, имеются зенитные и полевые орудия… Что еще?
- Железнодорожная ветка, - подсказал Асанов. Миша без дела не сидел - выстругивал, чудак, ложку, которая никому не нужна.
- Да, новая ветка Токари - Вознесенье. И у поселка Никола аэродром с ложными самолетами.
Горбачев глянул на часы, скосил глаза на Сильву. Сильва, надев наушники, стояла перед рацией на коленях. Близилось время связи.
- Должен сообщить вам, - продолжал Горбачев. - Материала Антонова о Петрозаводске нашей рации не поднять. Батареи на ладан дышат… Не поднять, и это тоже за выход…
Проголосовали за выход. Был стылый полдень 8 октября. Гайдин, согреваясь, шлифовал ладонями печную трубу, и ржавый этот звук был в притихшей землянке единственным.
- Центр выхода не разрешит, - сказал Гайдин. И нетвердо вышел сменить на посту Июдина.