3
- Капитан сказал, если к началу облавы ты не вернешься, он лишит меня отпуска.
- Рад, что выручил тебя. А теперь отстань от меня, к чертовой матери!
- Да?.. Ты, все-таки, если разобраться, мерзкий тип, Пильвехинен… Ты не помнишь добра. Ты знаешь здесь все ходы, и выходы… Ты…
Тучин схватился за автомат. Его трясло. Саастомойнен попятился.
А Тучин почти бежал. Мир его восприятия сузился, сжался до минимума необходимых звуков, движений, зримых предметов… Он слышал, как за спиной хрипло дышали придавленные ошейниками глотки собак, как волочился следом глухой топот ног. Он весь был нацелен вперед, на тот единственный метр, на ту единственную секунду…
Он думал, как это сделать лучше, - с его-то рукой управиться и с автоматом, и с гранатами.
Еще бы километр-полтора. Лабручей останется далеко в стороне… Горбачев сказал, что уйдет на Мундуксу, значит, круг замкнет пустоту.
Глава 4
В течение 17-21 сентября 1943 г. рация PRO в эфире не появлялась и на вызовы Центра по расписанию не отвечала.
Из справки помощника заведующего оргинструкторским отделом ЦК партии республики С. Пашкевича.
1
Была на редкость тихая ночь. Они расположились под гигантской сосной, метрах в восьмистах от Калинострова.
- Говорят, во Франции, - сказал Горбачев, - один художник предлагал на безымянной могиле разведчика установить такой памятник: узкая тропа на гранитной скале, а скала повисла над пропастью… по тропе навстречу друг другу идут Человек и Смерть, пристально глядят друг на друга и… улыбаются.
- Не знаю, улыбаться что-то меня не очень тянуло, - признался Тучин. Он только что коротко, с достоверностью измотанного человека рассказал о погоне по пеленгу, о Петрозаводске и возможном приезде Антонова. - Устал, братцы, - через губу не переплюнуть.
Впереди на бледной полосе горизонта четко рисовался купол церкви с крестом и рамочной антенной пеленгатора, ориентированного, как на крест, - от "ночи к летнику". Вдали, на взгорье мигали огни Сюрьги. Полоска дороги, вода Кодиярви. Слева Теткино болото, за спиной - лесистый перекат Запольгоры. И подступы видны, и отступать есть куда.
Тучин откинулся спиной на траву. Ему стало до неправдоподобного хорошо. От того, наверное, что есть рядом люди, которым можно, наконец, сказать о своей усталости…
…Круг облавы замкнулся поздно вечером. Они прошли берегом озера Сарай-ярви, оставили слева деревню Залесье. Дальше никаких неожиданностей быть не могло.
Во время перекура подозвал Саастомойнена, шепотом сказал:
- Вели, теперь разуй глаза, обуй ноги. Тут все может случиться - такие места. Держись рядом, чуть правей, шагов пять, не больше.
Ориспяя сверился с картой и, как намечалось, развернул отряд редкой цепочкой в сторону матвеевосельгского тракта. Овчарки бросились вперед. Они, казалось, пытались понять, чего хотят от них люди, нервничали, суетились, близоруко вчитывались в запахи, изредка, как бы в отчаянии, садились на задние лапы и виновато оглядывались на поводырей.
- Я не удивлюсь, если мне скажут, что собаки взяты из трофейного цирка, - позднее, за разбором операции, устало сказал Ориспяя. Он снова ругал рамочную антенну, береговую рефракцию и союзную разведку, у которой, черт ее подери, все, что душа захочет, - и антенны Эдкока, и электрические указатели направления, и пеленгаторы с электронно-лучевыми трубками…
- У этой сосны, ребята, на каждом суку по веку сидит, - тихо говорил Горбачев. - Моему отцу было семьдесят, деду, когда умер, - тоже семьдесят, так она при деде была такой же… Ручьи у нее землю повытаскали, подрылись, поросята, метра на два, а ей хоть бы что, - стоит и в корнях валуны зажаты, как горсть орехов. А нам и одного такого ореха вдесятером не сдвинуть…
Горбачев был чем-то сильно доволен. Может быть, впервые почувствовал, понял, поверил, что и его рисковое дело пустило корни на родной земле.
На встречу с Тучиным он привел Мишу Асанова и Гайдина. Миша, как уяснил Тучин, тот не говорун вообще. А вот Гайдин, чувствовалось, не спешил вступать в разговор по принципу человека опытного, и было в этом умелом молчании что-то интригующее.
Со слов Горбачева Тучин уже довольно хорошо знал Гайдина. Службу в армии начал в ноябре сорок первого года командиром разведгруппы 185 пограничного батальона, и уже к весне сорок второго года совершил с Орловым четыре ходки в оккупированный Заонежский район. И вот, наконец, эта новая выброска, доставившая столько хлопот начальнику Шелтозерского штаба полиции.
- Дусю Тарасову переводят из Кашкан в Петрозаводскую тюрьму, - сказал, ни к кому не обращаясь, Тучин. - С ней ничего не могут поделать. Молчит… Сколько ей лет?
- Семнадцать, - не сразу ответил Гайдин. Он сидел на земле, подтянув колени к подбородку. Тучин услышал, как хрустнули пальцы сцепленных рук. - Пять пуль - это… верно? Куда ее?
- Начальник штаба полиции - при нем врач вытащил три пули - говорит, что еще две остались в спине… Ориспяя - краснобай, но характеристику на себя я попросил бы писать его. "Я, - говорит, - смотрел ей в глаза - ни слезы, ни крика". Он уже тогда считал, что она будет жить, но жизнь эта для них, для полиции, то есть, бесполезна. Слова, говорит, у нее - как пули в спине: у живой не вытащишь.
- Моей Клавке четырнадцать, - с каким-то изумлением в голосе сказал Горбачев. - Это что же - еще три года, и…
- По нынешним временам и того меньше, - понял его мысль Гайдин. - Дуся тоже казалась подростком, а она… Дуся Тарасова… выдержала то, после чего и железо уже никуда не годится.
Горбачев деловито предложил:
- Прошу поближе, товарищи.
2
Они пристроились у самых корней, в ложбине, и словно слились с валунами, зажатыми в могучей пригоршне сосны.
Горбачев говорил о тех немногих встречах с людьми, которых приводил к нему Тучин.
- Так вот этот Иван Федорович Гринин вдруг спрашивает: "Кроме Пудожа-то советские районы в Карелии есть?" У Василия Герчина свой туман в голове: слышал, мол, от финнов, что половина Ленинграда сгорела, а вторая по сей день у немцев, верно ли?.. Серый, говорю, ты человек, Василий Агафонович, серый. Вчера, говорю, наши войска Донбасс очистили, позавчера Италия сдалась… Смотрю, у него глаза хлоп-хлоп, рот открылся, а во рту язык шевелится. Онемел человек… - Думаю, товарищи, в середине сорок третьего года люди должны жить посветлей, мало ли что оккупация… А, кроме нас с вами, правду им сказать некому. Для этого мы сюда и посланы. Оружие, нам сказали, - на черный день, правда о положении на фронтах - на каждый…
Гайдин резонно заметил, что правду из-за угла не скажешь, нужны открытые встречи с людьми, а условия в районе, судя по его личному опыту, не из таких. Он опасался, и не без оснований, как бы пропагандистская работа не поставила под угрозу важнейшую цель группы - разведку.
- Условия не из легких, верно, - согласился Тучин. - Если финны завидуют немецкой контрразведке, то немцы могут позавидовать финской пропаганде… Я бывал в Хельсинки, нам показывали такую штуку, как "Карельское академическое общество". Там учат хорошим манерам при захвате чужих земель. И все у тамошних Риббентропов и Геббельсов вежливо, съедобно, вкусненько. Не доктрина оккупации, а рыбник с ряпушкой… Нет, они, финны, не немцы, им ничего такого не надо, им бы вот только освободить братьев по крови карел и вепсов, и баста… А уж остальное, извините, дело министра земледелия Каллиокоски, ему решать, как распорядиться землями, лесами.
Я вот к чему. Если находятся люди, которые во все это верят, это еще не враги. Это не предательство, а беда. Туман, как говорит Горбачев…
- Район заполнен финскими газетами, - тихо, сдерживая голос, продолжал Тучин. - Только управление Восточной Карелии издает две газеты - "Вапаа Карьяла" - "Свободная Карелия" - и "Северное слово". Обе печатаются в городе Иоэнсу… Ложь, подтасовка… Неделю назад "Северное слово" сообщило баснословные цифры потерь Красной Армии. Так при прорыве блокады Ленинграда было, якобы, уничтожено шестнадцать советских дивизий. Тут же говорится, что застрелился представитель Советского Союза в Уругвае. Перед смертью он кому-то заявил, будто бы, что война все равно проиграна.
Эти газеты читают сотни людей, не читают, так слушают. Тот же Леметти на последней сходке тряс "Северным словом": "Красная Армия имеет только одни винтовки. Кадры не подготовлены и воевать не умеют… Большевики за долги отдали Англии Мурманск и Баку…"
А сходки два раза в месяц… Я за любой риск, но чтобы правду люди знали. Нам нужны советские газеты, листовки, нужна книга Куусинена "Финляндия без маски". Краснобай Ориспяя считает ее идеологической "катюшей". И опять же ему можно верить…
…В эту ночь весь район был разбит на участки - Горнее Шелтозеро, Залесье и Матвеева Сельга, Шокша и Янигуба, Вознесенье. Центры будущих подпольных организаций. Тучин предложил и наиболее подходящих руководителей - Николаев, Бальбин, Герчин. С ними предстоял разговор.
Он решил, что лучше начать с Николаева…
Глава 5
По военному времени в Николаеве было главное - честность, решительность.
Д. Горбачев.
1
Тучин шел прямиком - мимо сосны, через гору, берегом Сарай-ярви. В спину зябко напирал ветер, в попутчиках волочилось низкое, взлохмаченное небо. Погода была ему по душе. Точнее, разногласий с погодой у него вообще не возникало.
Он думал, с какой стороны подойти к Николаеву. Николаев - человек без прихожей, где бы отоптаться, развесить по вешалкам разные гостевые слова, причесать растрепанные мысли. Тут тебе ни здрасьте, ни как здоровье. Тут на пороге берут быка за рога, и - профессиональный разговор: "А-а, Дмитрий Егорович! Шкуру не собираетесь сдавать?"
Все это было. Когда-то гудело от этих слов в ушах.
Тучинские губы тронула чуть грустная, насмешливая улыбка, он адресовал ее самому себе. Нет, думал, худа без добра: ненависть Николаева раскрыла в нем человека железного: копни этот наружный слой горячности, и добывай бесценную по нынешним временам человеческую надежность.
Бороздя ногами желтую наваль листвы, Тучин вдруг признался себе, что ему как разведчику сетовать на судьбу не следует: его ненавидели достаточно, поэтому он знает, кто его друзья.
Сегодня ему важнее других были ребята с оборонных работ на Свири - Бальбин, Бутылкин, Реполачев. Свирь - новоявленная "линия Маннергейма", хребет его стратегии. На Свири около тысячи молодых "оборонцев". Без Свири какой разговор об организации, подполье, разведке.
А на Свирь, к этой тройке ребят, каждый из которых может стать коренником при десятке пристяжных, без Николаева не попадешь. У Николаева вся сбруя в руках. И это еще надо понять - чем он их берет. Их - необузданных, с крепкими скулами и сильными затылками. Он - тихий, хроменький полукровок, у которого одно диво на лице - спокойные и уверенные глаза.
Им всем по двадцать. К разбору винтовок в сорок первом не успели. А когда завыла, засуетилась, запричитала эвакуация, бросились в Рыбреку, к баржам. Барж не подали. Семитысячная толпа на пристани и финны - в тридцати верстах, Шокшу взяли… А их отцы ушли на фронт не без наследников: Сергей Бутылкин и Федор Реполачев повели с пристани по трое меньшеньких, Ефим Бальбин, у которого отец умер еще в 1938 году от аппендицита, выстроил по ранжиру семерых.
Парни работать на финнов отказывались. Пошел, старостой уже, к Бутылкину. Недалеко - деревня кругом стоит. Серега встретил на крыльце, шапчонку сдернул, к груди прижал, поклон сотворил - низенький; задом дверь толкнул и правой рукой перед собой, как балерина, - круть-круть: "Милости просим, господин староста, милости просим". На табуреточку подышал, обмахнул ее ладошкой, подставил…
Стерпел, изложил, зачем пришел.
- Ой, господин староста, ой, уж и не знаю, что сказать. Понимаю, что надо, надо укреплять новую власть, а вот некогда, совсем некогда. Мать мох в печку, а сама за хворостом. Мох-то и сгорел. Надо новый рвать на болоте. Нарвешь, посушишь, с опилочками потрешь, дудочек прошлогодних добавишь - в ступе толочь. Потолкешь - лепешки печь. Дела, без конца дела. Опять же избаловались - ухи, говорят. А в Кодиярви, знаете, - рыбешка с палец. Рыбешку-то льдом давит, озерко - мель, задыхается которая по локоть-то, Дмитрий Егорыч. Ерши. А вы говорите…
Недолго и думал - пустил против них указ о трудовой повинности, карточки выдал - по 300 граммов муки на иждивенца: детям, рассудил, - есть надо.
Фактически он, Тучин, был в роли колхозного бригадира. По утрам собирался люд у дома Дмитрия Гордеевича Бутылкина, дяди Сергея. В тридцатых годах раскулачили его нечаянно, а четверть дома отошла под колхозную контору. Здесь в ту зиму и рядил Тучин - кому на очистку ближних полей Соссарь, кому на Каллямпууст, как записано в Вечной книге, меж Тихоништой и Калиностровом, кому на дорожные работы и лесозаготовки.
Дел по зимнему времени - кот наплакал. А тут вдруг подвалил заказ - на Кодиярви лед пилить для холодильников, ни норм, ни расценок - выгодную эту шабашку он и предложил сильно отощавшим приятелям.
Бутылкин Реполачеву - вопросик:
- Как ваше мнение, Федор Михалыч, - лед - сырье стратегическое?
Федор Михайлович в знак высокого напряжения мысли упер в лоб рваную брезентовую рукавицу:
- Это как сказать, Сергей Василич. Смотря от кого заказ поступивши - от горпищеторга или от военторга.
- Молодцы, Федор Михалыч, молодцы, далеко пойдете… Так чей, извините, заказик-то, Дмитрий Егорыч?
- Не знаю. Кончай Ваньку гнуть.
- Они не знают, Федор Михалыч - как?
- Не подойдет.
- Это, Федор Михалыч, ваше последнее твердое слово?
- Ага, последнее и заключительное…
Любезный этот разговор шел по-вепсски. Стоял рядом Саастомойнен, мерзлый, злой, непонимающе озирался на смешки.
- Ну, вот что, дорогие, - построжал Тучин. - Хватит. Куда пошлю, туда и пойдете. Здесь вам не собес… Понятно? - добавил сорванно и повернулся к Аверьяну Гришкину.
- Круто берешь! - бросили ему в спину. - Круто! Придержал бы голову на поворотах, не снесло бы.
- Что происходит? - вмешался Саастомойнен. - М-мы?
- А! - махнул рукой Тучин, бледный. - Энтузиасты! Дай им, чертям, работу потяжелей, и баста. Лед пилить - это, мол, и бабы могут… Ну и хорошо, ну и ладно, пусть бревна ворочают…
Пошли бревна ворочать. Валили осину, таскали "нестратегические" метровые чурки - топливо для школы и комендатуры, по 2,1 плотных кубометров на брата. Норма…
Тучин в ту пору впервые постигал, как тяжел крест молчания. Маска старосты, которую он напялил на себя, как шапку-невидимку, с неутешительной мыслью о неуязвимости и свободе действий, лишь стерла для людей его истинное лицо. Маска была уже не маска, а сама его прирожденная суть. И он глухо, безъязыко страдал под ней, в безнадежном ожидании единственного на земле человека под именем "Егор", еще способного узнать его.
Тяжело, безотчетно тянуло к людям. Через два дня после стычки у конторы он пошел к ребятам в делянку. Километров за шесть, в конец болота Гладкое. Без цели, без повода. Покурить, что ли.
Увидел их на вытоптанной поляне, у костра. Бутылкин, Реполачев, Коля Гринин с отцом. На воткнутых в снег палках дымились рукавицы.
Прислонился к штабелю, снял валенок, снег вытряхнул. Донесся голос Сережки Бутылкина:
- Как же так, дядя Ваня, получается? У нас вчера три кубометра, а у вас с Николаем - шесть. А? Работали равно, вроде.
- Так ведь зима, милок, - серьезно отвечал старик. - Начфин кресты поставил, а штабель и занесло. Штабель занесло, а вы потоптиче вокруг-то. Потоптали - края у чурок спильнули. Начфин Тикканен в очках, снег блестит… Края спильнули - кругляки с крестиками в костер бросили. В костер бросили - и вот результат…
Разговор не для чужих ушей. Крякнул… Сергея с Федором как ветром сдуло.
Ребята быстро - вжик-вжик - сучили поперечной пилой. Трудно сказать, когда он разобрался во всем… С затяжным, невозможным треском обрушились деревья. Лишь в ту последнюю, словно высвеченную молнией секунду, он увидел все: дерево на дереве и третье, подпиленное, на котором зависли два, - "шалаш"!.. Снегом обдало, хлестнуло, с ног сшибло, хрястнуло сучьями…
Костер, дрожащая головня в руках Гринина-старика, чужая самокрутка в зубах. Покурил. Шатаясь, как в бреду, придерживая руку, незряче поплелся к дому.
…У Залесья, думая все о том же, с какой стороны подойти к Николаеву, свернул на тропу, легко, как в мальчишеском сне, сбежал с пригорка.
Еще минута, и староста Пильвехинен снимет маску с занемевшего лица разведчика Тучина…
2
Присел к столу, бережно уложил на коленях левую руку, пригладил волосы. Ладонь застряла на затылке, и он откинул на нее голову - не дыша, решаясь. Затем ладонь жестко сползла к подбородку. Он поднял глаза и долго, словно привыкая, всматривался в лицо Николаева.
- Алексей, - сказал наконец. - Я долго ждал этого дня. - Я… я не тот, за кого ты меня принимаешь… я - советский разведчик, Алеша…
Николаев и бровью не повел. Не сглотнул, не ерзнул - неподвижен, как изваяние.
Тучин встал и, тяжело волоча ноги, отошел к окну.
- Я направлен сюда в сентябре сорок первого года, за месяц до оккупации. Единственное задание, какое мне было дано, - закрепляться и ждать… Ждать человека, который назовет условленный пароль… И вот недавно этот человек пришел. Отныне, Алексей, в нашем районе действуют подпольные райкомы партии и комсомола… Ты первый, кроме меня, кто об этом знает… И еще. Вчера решением подпольного райкома комсомолец Алексей Николаев назначен одним из руководителей подпольной организации…
Тучин ждал, не оборачиваясь. Сердце его колотилось отчаянно. Было тихо. Тюкал на дворе топор дядьки Васи, отца Алексея. Размашисто шли часы на стене - время работало на него, или против… Обернулся напряженно - как больной, которому сняли с глаз повязку и велели смотреть на свет.
Николаев стоял в двух шагах, сугорбый, чуть наклоненный вбок. Спросил требовательно:
- Я смогу увидеть этих людей?
- Да.
- Что нужно от меня? То есть, не то… С чего мне начать?
- С людей, Алеша. Нужны люди. Много и высшего сорта. В каждой деревне, в любой точке обороны финнов. На Свири - в первую очередь. Займись Свирью… Выясни, участвовал ли кто из наших ребят в строительстве дотов типа "вепсский замок". Срочно нужны их схемы, расположение, секторы обстрела, мощь огня…
Алексей, как это часто случается с людьми, сдержанность которых - воля, но не характер, вдруг схватился обеими руками за голову, метнулся на кухню.
- Елки-палки… Мамка! Где ты?.. Мамка! Чаю давай…