2
Начинался его первый самостоятельный день. Пока шел к Погосту, на ежедневный свой старостин ритуал, впервые почувствовал, как полегчало за спиной. Пройдет, думал, Горбачев, тогда ему сам черт не брат; не пройдет Горбачев, тогда уж как в песне поется: "Повенчай меня, маманя, с домовым"… Время шло, и он все больше становился самим собой. Часики тикали, часики напомнили круговую облаву по пеленгу и кольцо контрольной лыжни. После ухода группы стрелки почти замкнули круг. Тикали часики-то!
Перед Погостом с горы окатило звоном бубенцов: две разряженных тройки. Дай бог памяти, - свадьба. Мелькнуло белобрысое лицо жениха, невеста в фате поверх платка и шубы. Переселенец из-под Ленинграда, офицер тайной полиции Сеня Коскинен вручал свою судьбу лотте-учительнице из Хельсинки. Днем раньше чистокровный финн - начальник земельной управы Юли Виккари вот так же торопливо катил к венцу горнешелтозерскую девчонку.
Во все времена; решил, так: чем ближе опасность, тем больше люди торопятся со свадьбами. Видно, и в самом деле конец ей, стерве…
3
В комендатуре из-за стола Саастомойнена поднялся ему навстречу лейтенант Матти Канто.
- В качестве нового коменданта Горне-Шелтозерской местности рад приветствовать лучшего старосту Восточной Карелии, - Матти давал знать, что не лишен чувства юмора, но фраза казалась заготовленной, и Тучин понял, что его прихода ждали.
Новый комендант был невысок, лыс, с продолговатым и, пожалуй, красивым лицом. Казалось, он из тех людей, кто ничего не нажил, но все имел от роду: уравновешенность, такт, солидность. Интеллигент, одним словом, и не в первом колене. Сам Тучин считал, что растратил за последние годы все, чем наградила его природа, и жестко переоборудовал себя по-походному - выдержка, воля, осторожность, хитрость. Утешал себя: он не сам выбрал этот кипящий котел, в который прыгают Ванькой-дурачком, а вылезают царевичем в звании вянрикки. И все же ему был страшен день, когда он снимет грим, выйдет из роли Пильвехинена, предстанет перед людьми печником Митькой Тучиным. А люди скажут: "Добыл перо - так добывай жар-птицу". А он предстанет перед людьми пустым и усталым. И не будет знать, куда деть нажитое, где найти брошенное.
Матти Канто был первым, в ком он почувствовал не тронутую войной цельность. Он еще не знал, что она, эта цельность, представляет собой, но разве так уж мало говорит нам смутное почтение перед человеком, который враг, но - личность.
- Я не требую присяги на верность, - говорил Матти Канто с хорошо заметным шведским акцентом. - Последнее время присяга держится не крепче бутылочной пробки. Я рассчитываю на добрую человеческую дружбу, которой люди не должны чураться в любых условиях. Поэтому, не скрою, мне грустно, что комендант Саастомойнен не захотел попрощаться с вами.
Тучин счел, что отвечать пока не на что. Матти указал на скамью, присел на угол стола, как бы отказавшись тем самым начинать знакомство на официальной ноге. Протянул пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, преподнес огонь - движения простые, ненавязчивые.
- Саастомойнен срочно отозван в распоряжение штаба Управления. Сдавая дела, он уверял меня, что вы… как бы это вам сказать… что вы неблагонадежны. Нет, нет, - Матти предупредительно выставил руку, - мне достаточно высокого мнения о вас начальника штаба полиции Ориспяя. Честно говоря, мне вообще нет до всего этого дела. Но я, очевидно, должен спросить вас, что имел в виду Саастомойнен. Поймите, я не последний, кому он выскажет свои соображения…
Тучин усмехнулся: тикали на стене ходики. Стряхнул в мусорницу пепел - там еще высовывалось из-под бумаги горлышко бутылки Саастомойнена.
- Видите ли, в чем дело, господин лейтенант. Ваш предшественник ушел не по своей воле. Он снят по моей докладной записке, в чем я, извините, почему-то не имею оснований раскаиваться…
Вошел без стука агроном Тикканен, медлительно-мрачный, длиннорукий, с вечно прищуренным левым глазом - будто прицелился однажды, да так и осталось.
- Терве! - буркнул.
Матти встал:
- Извините, господин Пильвехинен… где вы обедаете? Дома? А что если я напрошусь за ваш стол? Так сказать, без регалий и чинов?
- Ради бога, - рассмеялся Тучин. - Перед щами все равны.
- О! Тогда минуточку…
Тикканен интересовался, есть ли какие установки насчет весенней посевной.
- Нету!
- А как же быть?
- Ждать.
- Чего?
- Да уж что-нибудь произойдет. Что-нибудь наверняка произойдет.
- Весна-то уж во всяком случае будет, - хмуро бросил агроном и вышел.
4
- Мой дядя был финским красногвардейцем, осужден на вечную каторгу и только по болезни помилован. Мой отец участвовал в красном походе интернациональной бригады Тойво Антикайнена на Кимасозеро, его судьба мне неизвестна…
Видно, это были главные козыри в колоде его родни. Но для чего он их вытащил? На каком основании, с какой целью раскрыл? Что он понял, какое представление вынес о нем, Тучине, из той стычки с Саастомойненом, из прощальной характеристики, что Саастомойнен передал новому коменданту вместе с делами?
Тучин помедлил с ответным ходом. Подлил в стаканы крепленой спиртом браги. Думал: на провокатора не похож, усталое умное лицо, нескладно сидевшая форма полицейского, непривычная и, видимо, тяготившая его. Школы Саастомойнена, заметно, не прошел: пьянеет быстро, по-юношески.
- Считаете ли вы, господин комендант, - спросил, - что Финляндии необходима была эта война?
- К чему столько такта? - нахмурился Матти. - Война проиграна. Чтобы сказать: "Войну не стоило начинать", теперь не надо быть политиком, достаточно быть просто побежденным. Но я не из тех, кто в сорок первом году бил в барабаны. Я считал, что Россию не победить. Да, в ту пору это утверждение было смелым. После Москвы и Сталинграда оно стало банальным.
- Однако же, - упорствовал Тучин, - нам говорят, что отступление германской армии предусмотрено ставкой Гитлера, что это плановое, дай бог памяти, эластичное отступление.
Матти укоризненно покачал головой: зачем, мол, добрый человек, темнить. Он протянул руку к этажерке и вытащил из стопки газет свежий номер "Суомен кувалехти".
- "Союзники все время обнадеживали мир, - читал он, - скорым генеральным наступлением и разгромом Красной Армии, но после летних разочарований никто уже не может верить в боеспособность немецкой армии"… Впрочем, я вижу, это место у вас отчеркнуто ногтем.
- Читал, - рассмеялся Тучин. - У меня, как у всякого недоучки, дикая любознательность.
Матти надолго замолк. Пожалуй, у него были основания считать, что разговор не клеится. Постукивал по коленке пальцами. Тучин укачал руку и, сдвинув тарелки, уложил ее на стол. Вспомнил свою исповедь перед Николаевым. Признания давались ему нелегко: так много угроблено сил на игру и молчание. Но Матти - нужен. Чувствовал, как сжимает лицо бледный холод. Нашел его глаза, сказал просто, без интриги, явно щадя собеседника:
- Что бы вы стали делать, господин комендант… что бы вы стали делать, если бы перед вами сидел коммунист, подпольщик, руководитель активной подрывной работы в пользу своей родины?
- Я бы сказал, что это шутка, - ответил Матти - растерянно, грустно.
- Со смертью не шутят.
- Остроумно, но… нет, я бы не торопился верить… Учитесь у Пильвехинена, - Матти ловко подделал голос Ориспяя, - и вас не постигнет судьба Саастомойнена. За три года ни единой жалобы от народа.
- Очень лестная характеристика, - улыбнулся Тучин. - Узнаю Ориспяя. Спрашивал не раз: "Скажи, Пильвехинен, почему на тебя не жалуются?" Говорю: "Держу народ в руках, господин капитан".
- И это верно.
- Верно. Но эти руки - советские, господин комендант. В этом весь мой передовой опыт, другого нет. И быть не может. Наш маленький народ, господин комендант, неохотно жмет руки людям, которые приходят в его дом с оружием.
Матти Канто встал, склонил голову.
- Благодарю вас за доверие, господин Пильвехинен. Вы смелый человек… Я коммунист. Мой подпольный стаж, очевидно, значительно больше вашего. Чем я могу помочь вам?..
Из записей Д. Тучина:
"Особых поручений я ему не давал. Просил только по возможности информировать о мерах, предпринимаемых военным правительством в связи с наступлением Красной Армии на Карельском перешейке, о передвижении войск и сроках эвакуации, что он мне регулярно сообщал… Потом я у него спросил, можно ли переправить подпольную литературу в Финляндию, на что он сразу не ответил. Но, узнав, что едет на родину товарищ из Ропручья, послал с ним газеты и листовки. Когда у меня кончилось радиопитание, он достал мне один комплект за 1000 марок"…
Однако главная заслуга Матти Канто перед подпольем впереди. Благодаря его предупреждению избежит увоза в Финляндию молодежь Вознесенья. Еще позднее он спасет от облавы созданный в подполье партизанский отряд…
Глава 2
Дмитрий!
Вся группа "Егора" благополучно прибыла на советскую территорию. Благодарим Вас за помощь и представляем к награде.
Власов.
9/IV-44, 13-00
1
"Добрая весть девять ден идет, плохая в одночасье управится" - старик Гринин как в шифровку смотрел.
За эти дни Егорка дважды гонял в Шелтозеро. Докладывал кратко: в комендатуре тихо, на пристани тихо, у магазина тихо; Матвея Лукича бабка говорит, что в сапожной мастерской офицера ни про каких партизан не разговаривают.
Егорка вошел во вкус:
- Дядя Митя, а вы ценные сведения о зверствах оккупантов принимаете?
- Принимаем, Егор.
- Так вот. Вчерась начальник шелтозерской школы избил палкой семьдесят четыре ученика. Его фамилия лейтенант Хеймо Хейкка. Он напился пьяный и пьяный ходил по классам и кричал, что они, ученики, все коммунисты, и бил палкой. Сведения законные. Один мне две шишки пощупать дал, а другой заголился, Петькой звать, так на ем три раза палкой пройдено.
- Хорошо, Егор, спасибо. Мы обязательно сообщим об этом Красной Армии. А ты, надеюсь, молчать умеешь?
Егорка подцепил ногтем большего пальца верхние зубы, щелкнул, тем же пальцем черкнул по шее - могила…
Ответил Центру только 15 апреля в 15-00:
"ЦК, Власову. Благодарю за заботу. Установил связь с финским "батальоном соплеменников" через Ивана Мартьянова. Дайте конкретные указания по работе с батальоном. Измените время приема на два часа".
Центр: "19/IV-44, 13-00. Дмитрий! Разъясните солдатам батальона бесполезность сопротивления, готовьте переход батальона на советскую сторону. Всем перешедшим мы гарантируем жизнь. Питание по нормам наших войск. Возвращение на родину после окончания войны, при полном разгроме Финляндии, в чем нет никакого сомнения. Оставим в их пользовании все лично принадлежащее им имущество.
Сообщите время и место перехода, безопасность будет гарантирована.
Секретарь ЦК Г. Куприянов".
Центру: "25/IV-44, 12-05. ЦК, Власову. Работу с батальоном лично вести не могу. Батальон находится на Карельском перешейке. Указания дал, согласно вашей инструкции, через Ивана".
Тучин шел к своей первой и последней ошибке.
Игра с батальоном началась еще при Горбачеве. Тогда в марте, все выглядело заманчиво. Пришел Николаев, сообщил, что в Залесье приехал сослуживец Мартьянова Петр Г.
- Хвастается, - рассказывал Николаев. - Говорит, на каждый выстрел русских мы отвечаем шестью выстрелами. Батальон стоит на Карельском перешейке, в первом эшелоне и часто вступает в перестрелку… Выпил и признался: "Если русские побьют немцев, всем нам перережут глотки". Я спросил, есть ли еще кто из наших в батальоне. Да вот, говорит, Мартьянов Иван в лейтенанты вышел.
Мартьянов всю войну считался в нетях. Во всяком случае, его жена Маша, Мария Васильевна, тихая добрая женщина, работавшая в шелтозерском магазине и не раз помогавшая подполью продуктами, еще в сорок первом году получила извещение о том, что муж пропал без вести в боях на Балтике.
Оба - и Горбачев и Тучин - хорошо знали его: местный, родился в Низово, работал директором Матвеево-Сельгской школы, до войны еще призван в Красный флот.
- Судьба у него, как у Одиссея, - рассказывал Николаев с давно замеченной завистью к большим биографиям. - Конечно, кривые шаги у него были, но в таких обстоятельствах, что не известно, кто бы из нас ходил прямо: Мартьянов воевал на полустрове Ханко, Красный Гангут держался пять с половиной месяцев, и только в начале декабря свыше двадцати тысяч человек гарнизона были переброшены с оружием в Ленинград. Для прикрытия отхода на базе осталась группа добровольцев и в том числе Мартьянов. А тут все, кто не погиб, попадают в плен. Немцы увозят его в Германию, а там выясняется, что он вепс, и его переправляют в Финляндию… Все это Мартьянов рассказывал Петру под Олонцем… Долгое время он сидел в концлагере, а в сорок третьем году ему предложили вступить в "батальон соплеменников", и он согласился. Теперь давайте разберемся, почему он согласился…
- Хватит, - перебил тогда Тучин. - Ясно, куда клонишь, у тебя, Алексей, что ни мученик, то - герой.
Однако тут же решили с Горбачевым, что ничем не рискуют, если направят на имя Мартьянова воззвание к солдатам батальона.
Через день Тучин передал жене Мартьянова листок бумаги в клеточку. Она запекла его в пирог и отправила Ивану с Петром Г. "Передай, - сказала, - что муки-то у нас нету, а я с трудом достала у Тучина".
"Земляки, карелы, вепсы, сражающиеся в национальном батальоне, - гласила записка, - ваше сопротивление бесполезно. Вспомните, что вы сражаетесь против своих отцов, братьев, сестер. Бросайте оружие! Только этим вы спасете себе жизнь. Мы, партизаны-подпольщики, готовы оказать вам помощь при переходе на сторону Красной Армии".
Через полмесяца Тучину пришло письмо:
"Благодарю за помощь моей семье. 1-го апреля буду в отпуске и смогу лично поблагодарить вас. Мартьянов".
2
Девятого апреля, к обеду, у Тучина появился Алексей Николаев. Девчонки брызгались у рукомойника. Мария у печки в слезах.
- Где ж ты, поросенок, пропадал девять ден?
Весело вытолкал Николаева в сени: считалось, что Маша ничего не видит, ничего не слышит; загреб в однорукую охапку, на ухо: "Вся группа Егора благополучно прибыла на советскую территорию. Наизусть говорю".
Николаев в таких разговорах - горе, не собеседник: ни "ну", ни "ах". Помолчал, сглотнул, да глаза поглупели.
- Мартьянов приехал.
- Радиограмму в час принял. Вся группа, понимаешь, благополучно… Маша, дуреха, ревет, а чего реветь-то - верно? Чего реветь? Да много им, бабам, и надо - верно?
Николаев кивнул:
- Мартьянов приехал.
- Тьфу! - в сердцах сплюнул Тучин. - Пошли, обед стынет…
Мартьянов приглашал в гости к своему родственнику Михаилу Андреевичу Егорову.
Тучин приглашение принял: "Егоров Мартьянову свояк, а нам - свой человек… Ты на коне? Тогда, Алеша, вот что: обскачи-ка десяток дворов на предмет кожсырья и часиков на девять собери ко мне коммунистов, комсомол - по выбору. Дело есть".
3
В семь часов вечера Тучин сидел за семейным столом Егоровых, на коленях полотенце - на двоих с Мартьяновым. Застолица, к которой привык: что ни человек, то оборотень:
- хлебосольный родственник лейтенант финской армии Михаил Андреевич - подпольщик, кандидат в члены партии;
- сын его Саша - комсомолец в должности залесского старосты;
- новый секретарь подпольного райкома комсомола Алексей Николаев - показной радетель частного предприятия кожедубильного профиля;
- Мария Васильевна, жена Мартьянова, работница акционерного общества "Вако", - тайная союзница Тучина и против торгового общества, и против мужа;
- сам он, Тучин, крученый - переверченный на службе богу и черту, двум столицам и трем армиям;
- не посвященные ни во что домочадцы Егоровых.
Компания, где говорят не то, что думают, и не то поют, что хотят.
Мартьянов - в гражданском костюме, белый воротник навыпуск - вызвался резать пирог с брусникой.
- Представьте, до чего люди странные существа, - говорил, глядя в этот самый пирог, - вздрагивала сбитая налево светлая челка. - Не дадут соврать, я не поклонник пирогов. За это, подозреваю, и мать и теща меня недолюбливали - ведь кухаркам - что? Им надо, чтобы слышать, как у едока за ушами пищит. А у меня на пироги ни нюху, ни писку. И вот, - Мартьянов положил на тарелку Тучина ломоть пирога. - И вот зимой я получаю колоб, испеченный Машей. Это было в траншеях под Свирью. Я вышел из укрытия проверить свой взвод. Мороз! После тепла пуговицы заиндевели, извините, как шляпки гвоздей в солдатской уборной…. Тут мне и вручили колоб, колоб с начинкой. Что за начинка, я умолчу - это, можно сказать, военная тайна. Но, боже мой, что делалось в траншеях! Белый хлеб с родных полей… Я раздал по куску и видел, что люди не едят, а как бы читают, словно это был не кусок хлеба, а письмо с родины.
Мартьянов сменил нож на рюмку:
- Я пью за наш карельский рыбник, за наш пирог с брусникой, испеченный в русской печи.
Тучин выпил. Отметил про себя: "Между строк ориентируется не хуже, чем в траншее". Впрочем, ему было все равно. Краснобайство нравилось ему в любом виде. Мартьянову он верил: нетрудно верить человеку, когда знаешь, что сами обстоятельства толкают его к тому решению, какого ты ждешь. Если, конечно, он не трус.
Вышли покурить.
- Как воспринят мой рассказ? - ни "ты", ни "вы" Мартьянов употребить не решился. Бодрячество, которое Тучин позволил себе не заметить. Вспомнил досужие толки: не от одного ли рубанка стружки? Говорят, они сильно схожи с Мартьяновым, и было время, когда Тучин гордился сходством: директор школы - кто не пасует перед учителями.
- Я усвоил одно, Иван Александрович. И тебе, и твоим товарищам начинка пришлась по вкусу. Я жду дела. Должен сказать, вступления ради, что ваш батальон в любом случае хода войны не изменит. Он может просто погибнуть, а может и не погибать, может замарать учебник истории строчкой о предательстве, а может не делать этого. Я, Иван Александрович, как и ты, - вепс, и тоже за то, чтобы печь карельский рыбник в русской печке, а не в финском камине.
Мартьянов затянулся, высветилась напряженная усмешка: