- Это я и есть, - уже примиряюще и вкрадчиво сказал мужчина и, пригласив врача в комнату, суетливо придвинул стул.
- Вы?! - с нескрываемым удивлением спросила опять Ирина Петровна.
Больной съежился и отступил. Такой гнев увидел он во взгляде участкового врача.
Перед ее приходом он долго готовился к тому, как "отчитает эскулапа" за промедление, представлял ее оправдания, полагал, что это даст ему возможность легко и просто получить желаемое. "Вы?!" мгновенно превратило его в провинившегося школьника, который беспрекословно выполнял приказания классного руководителя.
Теперь только и слышался сухой, отрывистый голос:
"Дайте термометр…" "Температура нормальная…" "Разденьтесь!.." "Так… хорошо…" "Ложитесь…" "Не напрягайте живот…" "У вас печень немного увеличена" "…Пьете?"
- Изредка, доктор… По праздникам, - заискивающе хриплым голосом отвечал больной. Но опытному врачу, Ирине Петровне, видно было, что пьет он много, часто, и даже одеколон не может заглушить полностью сивушного запаха. Да и одутловатое лицо свидетельствовало об этом. Но человек в майке уверял, что пьет очень мало и мучительно длинно подыскивал слова для описания симптомов своей болезни. А часы уже отсчитали сорок минут. "Только бы не опоздать" - думала Ирина Петровна.
- Разрешите от вас позвонить? - прервала она его.
- Пожалуйста, доктор… Телефончик вот здесь, - засуетился Кудряшкин.
Ирина Петровна позвонила дежурному врачу и договорилась, что сюда к дому подъедет машина и немедленно доставит ее к тяжело больному Травникову.
Ирина Петровна присела к столу и начала выписывать рецепт на пирамидон, так как больной жаловался на головную боль.
Пока Ирина Петровна выписывала рецепт, Кудряшкин вкрадчиво спросил:
- Вы, доктор, денька три дадите?
- Что такое? - продолжая писать, спросила Ирина Петровна.
- Я, видите ли, ответственный работник в торговой сети… Так сказать, имею возможность отблагодарить… Надеюсь, у вас ребятки есть… - оглядел он ее еще стройную красивую фигуру. - Полакомиться ведь все любят…
Знакомое гневное выражение вспыхнуло в больших Потемневших глазах врача. Было в них страшное, видящее насквозь, презрение. Ирина Петровна медленно поднялась со стула и, сделав шаг в направлении "больного", сквозь зубы с рыданием в голосе сказала:
- Как вы смеете? Здоровый человек срочно вызывает врача и позволяет себе еще мерзости! Эх, вы "ответственный"!
Решительными шагами Ирина Петровна быстро прошла в коридор, сорвала с вешалки пальто и мгновенно скрылась за хлопнувшей дверью. Уже на первом этаже вспомнила, что забыла на столе свою авторучку. Хотела было вернуться, но потом, махнув рукой, быстро выбежала на улицу. Не сразу в сумерках разглядела ожидающую ее машину. Над крышей соседнего дома молнией вспыхивал красный люминесцентный свет электрических трубок, выложенных в слова: "Покупайте витамины". Грохот трамваев и уличная суета казались отдаленными, странно тихими. Гораздо сильнее слышалось биение крови в сосудах правого виска. "Почему шофер так далеко остановился?"
Ирина Петровна не расслышала слов шофера: "Доктор, плотнее закройте дверь машины". Она сидела окаменевшая от обиды.
Шофер перегнулся через сиденье и с силой захлопнул дверь. Стук болью отдался в голове Ирины Петровны.
- К больному Травникову?
- Да… - не сказала, а выдохнула Ирина Петровна. "Хорошо, что я в машине, по крайней мере отдохну немного… лечь бы! Да неудобно, шофер…"
Через двенадцать минут машина стояла у подъезда дома, в первом этаже которого жил Травников. "Что это у больного так ярко горит люстра? Как хорошо, что не нужно подниматься на пятый или шестой этаж…" Ирина Петровна глубоко вдохнула свежий воздух, собрала остаток сил, бодро вошла в подъезд и торопливо позвонила.
Жена Травникова Ефросиния Ивановна, всегда такая приветливая, очень медленно, словно лишенная сил, наконец, открыла дверь.
- Доктор?! - произнесла она слабым безрадостным голосом. Вешая на крючок пальто Ирины Петровны, она вдруг, громко проглотив слюну, сказала: - Афанасию Гавриловичу худо…
- Что? - встрепенулась Ирина Петровна.
- Чуть не кончился…
Не замечая яркого света, Ирина Петровна поспешила к больному. Его мозолистая большая рука свисала с постели. Прощупывался слабый пульс. Глухие тоны сердца были замедлены. Ирина Петровна быстро ввела больному с помощью шприца необходимое лекарство и распорядилась об остальном.
Ноги больного уложили выше, облегчая ему кровообращение. К бледному рту поднесли кислородную подушку.
Больному было сделано все необходимое, но Ирина Петровна ушла с тяжелым чувством тревоги за жизнь старого слесаря.
Остальных больных Ирина Петровна осматривала торопливо и не было в ее глазах обычной ласки и участия…
Шофер быстро доставил Ирину Петровну к ее дому. Она вышла, как всегда вежливо сказав "до свидания", и пошла мимо дома по улице без цели. Хотелось плакать, но слез не было. Губы были плотно сжаты. Мысли мучительно распирали голову.
Ирина Петровна продолжала думать:
"Не заставь ее этот "ответственный" непременно посетить его в первую очередь, не стало бы хуже Травникову. Небольшое врачебное вмешательство и, она уверена, больному не стало бы хуже… Почему у таких, как этот с пятого этажа, не ставят на лбу клеймо общественного позора? Что делать? Написать жалобу? Нет. Надо больше… чтобы понял он и ему подобные… Это главное… Какой позор она пережила, какую обиду!"
Долго еще Ирина Петровна не могла успокоиться.
Дома сразу легла. Сунула термометр подмышку, но так и заснула с ним…
* * *
Прошел месяц. Каждый день Ирина Петровна посещала больного Травникова. Он выздоравливал.
И сегодня был такой же день, не лучше и не хуже других.
Пришлось и понервничать. Тяжело больная Клюшина отказалась ехать в больницу, заявив: - Хочу лечиться у Ирины Петровны и все! - "Что поделаешь с капризными больными!?" - думала Ирина Петровна, открывая дверь своей квартиры. По коридору она прошла тихо, чтобы не разбудить соседей, которые рано ложатся из-за маленькой беспокойной дочки. Ирина Петровна разделась и направилась в кухню. Усталость быстро пройдет, если попить чайку.
На ее кухонном столе лежало письмо. Ирина Петровна разорвала конверт, зеленоватый, как весенние побеги. Это писал Митенька из далекого края.
"Дорогая мама!
Я на земле настоящего Алтая! Таких маков - красных, желтых и голубых - мы с тобой никогда не видали. Они покрывают всю целину. Нас поселили в палатки, а рядом строят большой коммунальный дом. Но и в палатке пока хорошо и крепко спится, а в поле дышится вольно. Такая сила вливается, что, кажется, всю бы землю перевернул. А какой аппетит! Уплетаю два обеда!
Здесь еще совсем нет ни болезней, ни врачей, а есть только, ух, какая строгая сестра… А не надумаешь ли, ты, мама, приехать к нам? Мы тебя сделаем профессором здоровья…"
Серые глаза Ирины Петровны посветлели. В широко раскрытое окно вливалась свежая вечерняя прохлада.
"ИХТИОЗАВР"
- Полюбуйтесь, до чего довели врачи мою жену! - с искренним огорчением воскликнул муж больной. Плотный, с блестящими, водянистыми глазами, тщательно выбритый, в отлично выглаженном костюме, он был противоположностью истощенной, небрежно одетой женщиной - своей жены.
Муж перечислил пятерых виновных врачей и, поминая их, но имея в виду меня, предупредил:
- Если в ближайшее время моей жене не будет оказана помощь, то я напишу жалобу министру здравоохранения. Я - юрист и пути знаю.
Такое предисловие не обещало ничего хорошего.
В самом деле, если пятеро известных врачей не смогли помочь больной, то что сделаю я?
Видимо, я произвела на юриста невыгодное впечатление, и он то и дело повторял:
- Я хочу, чтобы вы, доктор, поняли… у жены болит затылок, а не вся голова. Оттого и тройчатка не помогает. Я прошу согласовывать со мной назначения. Я детально изучил жену и знаю, что и как на нее действует. К вашему сведению, депрессия у нее возникает без всяких поводов и чаще с утра. Это, как вам должно быть известно, признак депрессии эндогенной, то есть беспричинной.
- Вы знакомы с психиатрией? - спросила я.
- В свое время изучал судебную психиатрию.
Муж больной говорил долго. Женщина не произнесла ни слова. С равнодушно-безрадостным взглядом она сидела, поникнув головой.
Я слушала и в то же время читала заключения врачей.
- Разрешите мне кое-что уточнить? - осторожно прервала я юриста. - У вас трое малолетних детей?
- Да. Последнему два года.
- Вы одна справляетесь с детьми и со всем хозяйством? - обратилась я к больной.
Она продолжала молчать, а муж ответил:
- К сожалению… Конечно, могла бы помогать ее мамаша, но я терпеть не могу никаких родственников. Впрочем, это к ее болезни не имеет никакого отношения… Ну-с, доктор, теперь вы можете начать осмотр, - сказал он тоном, каким, видимо, говорил со своими клиентами. - Надеюсь, я вам не помешаю?
- Лучше остаться с больной наедине.
- Ах, да… вы психиатр. Это тот же следователь. Ну, что ж, оставайтесь, - милостиво разрешил он. - Ты, детка, только не волнуйся. - Он похлопал жену по плечу и вышел.
Сразу исчезла угнетавшая меня тяжесть. Усевшись против больной, я взяла ее слабые тонкие руки в свои.
Не знаю, как это происходит, но иногда вдруг чувствуешь, что больной тебе близок и понятен, хотя он и не сказал ни слова. Видимо, то же самое почувствовала и больная. Действительно, скоро между нами не осталось ничего недосказанного.
- Я так утомляюсь, что сон не облегчает меня. При одной мысли, что сегодня надо сделать непочатый круг работ, у меня уже с утра болит голова… Когда муж дома, да еще пишет речь, у нас в квартире все ходят на цыпочках. Чистоплотен и требователен он ужасно. Вот я все годы и старалась. Отняли много сил и дети. Все недосыпала, думала: муж работает, надо создать ему условия. Вот и дошла…
"Не от этого "дошла", - думала я. - Ничего нет зазорного в том, что жена создает мужу условия для работы. Это хорошо, но плохо то, что он обезличил жену, оторвал полностью ее от жизни окружающих людей".
- А вы сами работали?
- Работала. Учиться хотела, но муж не разрешил и с работы снял. Я сначала против была, а потом врачи сказали, что заболела. Пусто, тоскливо стало. И все безразлично, даже дети. Жить не хочется… Такая тяжелая у меня голова, тело словно скованное. А муж не понимает. Требует порядка, чистоты, уюта в доме. Поднимает скандал, если приготовлено не по его вкусу… Только не говорите ему, что я жалуюсь…
- И вы хотели бы жить, как все, и работать?
- Еще бы! - горячо воскликнула больная. - Только вот не в силах уже…
Слушала я ее и передо мною оживали некоторые герои рассказов Чехова. Вот нянька Варька из рассказа "Спать хочется".
"Она не может только никак понять той силы, которая сковывает ее по рукам и ногам, давит ее и мешает ей жить. Она оглядывается, ищет эту силу, чтобы избавиться от нее, но не находит".
Отчего Варька совершила преступление - задушила младенца, которого укачивала? Во врачебном понятии это "патологическое состояние", "момент короткого замыкания сознания", "аффект", выключивший на доли секунды сознание. А проще говоря, к этому состоянию привело Варьку хроническое недосыпание, переутомление, бессовестная эксплуатация, постоянный психический гнет.
Передо мною ожил другой герой чеховского рассказа "Тссс!.." - газетный работник Иван Егорович Краснухин, который, "придав своему лицу выражение оскорбленной невинности, садится за письменный стол". Он не терпит ни лишних звуков, ни случайного шума. Он считает себя владыкой, которому в доме все подчинено. Он любит чай, и поэтому ночью несколько раз будит свою жену и заставляет ставить себе самовар.
"Деспотизм и тирания над маленьким муравейником, брошенным судьбою под его власть, составляют соль и мед его существования… Спит он до двенадцати или до часу дня, спит крепко и здорово".
"Он всю ночь писал, - шепчет жена, делая испуганное лицо. - Тссс!".
Никто не смеет ни говорить, ни ходить, ни стучать. Его сон - святыня, за оскорбление которой дорого поплатится виновный!
"Тссс! - носится по квартире, - тссс!"
- А все-таки, - спросит нетерпеливый читатель, - чем была больна и выздоровела ли больная? И если выздоровела, то вы, значит, и есть лучший из пяти докторов?
Отвечу чистосердечно. У больной не оказалось эндогенной депрессии, в чем меня заверял ее муж. Хроническое переутомление резко истощило больную. Ее неудовлетворенность, разочарование, разрыв между желанием итти в ногу с жизнью и невозможностью осуществить это из-за постоянного психологического гнета - вызвали тоскливое состояние.
Муж больной в моем представлении выглядел ихтиозавром - огромным допотопным ископаемым мезозойской эры, который случайно сохранился в нашей советской действительности. Но я знаю, что сравнивать человека с животным нехорошо. Подобные типы людей изредка встречались мне и прежде. Эти люди всегда трудно поддаются общественному воздействию. В данном случае мне было понятно, что психотерапевтической ролью врача здесь не ограничиться.
Я позвонила председателю месткома учреждения, в котором работал юрист, объяснив ему семейную ситуацию моей больной, просила его "вникнуть" в жизнь юриста, "воздействовать" на него и выделить больной путевку в санаторий.
- Это дело семейное… не наше дело, - ответил мне председатель месткома, - а что касается путевки в санаторий, то это устроить можно.
Однако меня, советского психиатра, ответ председателя месткома не удовлетворил.
На следующий день я посетила секретаря партийной организации и пояснила ему, что именно меня "не устроило".
Нельзя сказать, чтобы муж больной от столкновения со мной перевоспитался. Ему принесла пользу не моя психотерапия, а вмешательство партийной организации того учреждения, где он работал.
Беседа имела свой результат. Быт больной организован по-новому, по-советски. Скрепя сердце, "ихтиозавр" вынужден был пойти на уступки. У юриста поселилась престарелая родственница. Она с большой охотой приняла на себя половину забот о доме. Больная же была направлена на два месяца в санаторий, откуда приехала здоровой и стала работать.
Дело обошлось без жалобы министру здравоохранения.
ЗАГАДКА
Издательский работник Борис Николаевич Малов был культурным человеком и интересным собеседником. Он пользовался уважением окружающих.
Осень 1941 года была напряженной. Все ближе слышалась орудийная пальба. Малов работал, не жалея себя, когда в соседний с издательством дом попала фугасная бомба. Малов никогда не видел такого ужаса. На его глазах погибло несколько человек. В самом издательстве воздушная волна выбила оконные стекла, разбросала, оглушив, работников издательства, в том числе и Малова.
Потрясение не остановило работы. Снова были вставлены стекла, починены поврежденные провода, и работа закипела. Сердца советских людей были полны горячей ненавистью к фашистам. Патриоты шли в народное ополчение, чтобы преградить дорогу гитлеровцам, подступавшим к Москве. Многие литераторы, писатели и сотрудники издательства добровольно отправились на защиту родной столицы. Что касается Малова, то с ним скоро произошло что-то странное. Каждый вечер он осторожно подходил к окну и, прячась за штору, грозил кулаком гудящим в небе самолетам.
Однажды Борис Николаевич не пришел на работу и слег в постель. Когда раздавался зловещий звук сирены, возвещавший воздушную тревогу, он вскакивал и метался по комнате.
К Малову приезжали родственники, сослуживцы и заставали странную картину. Он лежал на постели и, уткнувшись лицом в подушку, рыдал. Жена теряла голову от горя.
Пригласили из поликлиники невропатолога, но тот рекомендовал консультацию психиатра. Психиатра долго не вызывали, из ложного предрассудка опасаясь травмировать больного.
Здоровье Малова ухудшалось. Наконец, пригласили районного психиатра. Старый опытный врач побеседовал с больным и, несмотря на уверения жены, что, кроме контузии, никаких травм не было, все-таки написал диагноз "Реактивное состояние" и направил Малова в психиатрическую больницу для окончательного выяснения заболевания.
Здесь впервые пришлось мне познакомиться с Маловым. История болезни, составленная районным психиатром, была довольно подробной, но мне показалась неубедительной. Я уже собиралась вызвать больного в кабинет, когда раздался стук в дверь и на пороге показался Малов.
- Вы доктор? - спросил он, метнув на меня сердитый взгляд. И, не спрашивая разрешения, быстро вошел в кабинет.
Его крупная фигура и низкий сочный голос показались мне внушительными.
- Садитесь. Давайте познакомимся.
Больной не сел, не подал руки, а нервно зашагал по кабинету.
"Вот уже есть один из симптомов шизофрении - негативизм, противится простым вещам", - подумала я, сразу решив, что районный психиатр ошибся.
- Когда вы заболели? - спросила я.
Не ответив на вопрос, он разразился бурной речью:
- Доктор! Я ничего не понимаю. Из меня хотят сделать сумасшедшего. Вы себе представляете? - гневно взглянул он как будто на меня и в то же время мимо.
Я сразу заметила его мрачные глаза, полное лицо, кудрявые смоляные редковатые волосы и почти детский, пухлый, бесхарактерный рот.
- Прислали этих, как их… в белых халатах. Они схватили меня и заперли в сумасшедший дом… сюда. А я не хочу быть сумасшедшим!
Потом он долго сидел, подперев голову руками. Видимо, находясь, как мне казалось, под властью своих бредовых идей, шептал: - Нет, им не удастся сделать из меня сумасшедшего. Не удастся. Не удастся!..
Он вышел из кабинета так же неожиданно, как пришел.
В следующие встречи попрежнему неохотно, но все же рассказывал, что по ночам через окно он видит своих врагов, которые хотят внушить ему, что он сумасшедший. "Но пусть они только мне попадутся!" - в ярости сжимал он кулаки.
"Шизофрения", - решила я и распорядилась усилить надзор за больным.
По всей вероятности, Малов был одержим зрительными галлюцинациями, под влиянием которых мог изувечить не только себя, но и других, и этого, видимо, районный психиатр не распознал.
В поступках Малова, как и вообще в поведении больных шизофренией, наблюдались переживания, лишенные реальности, и стремление отгородиться от окружающей жизни. При шизофрении страдает логическая сторона мышления. Такой больной может работать, но все его мысли, как бы раздваиваются и уже руководятся одновременно двумя импульсами. С одной стороны, больного направляет прежний опыт, с другой - его насильственно подчиняют себе больные бредовые мысли. Они как бы вклиниваются, мешают ему, а порой толкают к странным даже страшным по жестокости поступкам.
Прошло несколько дней. Для меня стало ясно, что районный психиатр ошибся в диагнозе. Однако в типичную картину шизофрении вклинивалось что-то непонятное для меня.
Беседуя с Маловым, я говорила с ним о науке, литературе, морали. Но эти беседы всегда прерывались его неожиданными вопросами вроде: "Почему лето не называется зимой?" Или: "Переносят ли крысы чуму?"