А.П. Ну да, похожие – по росту, прическам, мерзопакостные добрые злючки́. Стиль разведчиков соблюдался.
М.Б. Если сформулировать кратко "гариковский" вклад того периода, то это как раз подтягивание в художественную среду именно таких людей, которым с одной стороны было нечего терять, с другой стороны, у них была уличная подготовка.
А.П. Естественно. И все понимали, что так лучше, чище, правильнее. Неформалы давали тот самый драйв и опыт, которого не было в зашуганной артистической среде. А наши рок-звезды наряжаться особенно и не умели. Тусовщики сначала хотели влезть в вещи помажористей, а когда этот "общий" уровень упал и все стали ходить в джинсе, то тут же захотели винтажа. Пошла такая тенденция: чем хуже одеваешься, тем лучше выглядишь. Вплоть до откровенной рванины, апогеем проявления которой стал Подольский фестиваль. А потом и эта эстетика утратилась. Юра Орлов после того, как прошел "рейверскую школу", начал одеваться в брендовые вещи. Но сами концерты в те времена были генератором событий и оттяга. Они же и породили всплески уличных перформансов.
Был такой период, когда доехать до ДК Горбунова и не напороться на люберов было сложно. Я помню сцену: Гарик, я и Алан едем в Горбунова на метро. На мне был фрак, трико, сверху трусы красные в горошек, и веревка, на которую был привязан мертвый голубь. На переходе на Киевской натыкаемся на кучу люберецких парней, и противостоим молча до самой Багратионовской. Никто не дергается, но все готовы и ждут выход, чтоб людей не смущать. Выходим, а из другого вагона выкатывает Хирург и человека три-четыре, Орлие с Блиновым точно были. Саша весь в перстнях блестючих… И, ойк, группа сопровождения сразу изменила траекторию похода. Чуть только численность смещалась в сторону десятка, тут же агрессия у люберов куда-то испарялась.
М.Б. Да, разное бывало, побоищ хватало разных, ты, помнится, в них тоже участвовал.
А.П. Приходилось, уличные панковские перфомансы заразительны.
Помнится, после одного из первых перформансов меня позвали на выставку авангардисты. По дороге я захватил найденный на помойке трупик кролика, недоеденного. Крысами чуть подъеденная такая тушка, и вот из нее-то я и сделал объект, посвященный батьке Махно, под названием "Загнанный кролик". А уже на официально разрешенной выставке на Кузнецком мосту сделал несколько объектов с товарищами-художниками. Выставка была закрыта через час, потому что в одной инсталляции немецкий солдат трахал ливерной колбасой немца, а в другой пионер показывал смерти дорогу в будущее. А по середине лежала скульптура по мотивам питерских некрореалистов "Труп-пап". Потом мы их подожгли и устроили танцы прямо там же, на Кузнецком, и к нам на дискотеку приехали пожарники. Тема некро присутствовала у многих. Я помню, любил на кладбище собирать цветы пластмассовые, делал себе на шею всякие украшения из лент, вроде "Дорогому папе от", коллекцию собрал целую. Возможно, после этих экспериментов меня и перестали пускать в официальные проекты и начали звать на неформальные выставки и квартирники, которые проходили в брошенных квартирах.
М.Б. Еще бы, все делалось по-быстрому, по-тихому. Нужна была продукция, а не балаган. Поскольку начался процесс героического противостояния нонконформистов и иностранного бабла, вызванного Горбиманией. В этом вопросе можно обозначить ключевой датой 1987-88 года, когда открылись границы и многие сущности проявились.
А.П. Да, в этот период рисовать стали все, даже те, кто по определению не способен. Потом некоторые одумались и стали модельерами. Ко мне тоже, в силу порочных связей и радикализма, относились с опаской, и в новые неформальные объединения, вроде Фурманного, не звали. Где-то с 1986-го года понеслось общение. Женя Круглый ко мне захаживать стал, поселили ко мне в общагу Сережу из "Комитета Охраны Тепла". Стали смешиваться две категории людей, не жлобские, студенчество и неформалы. А после окончания института я переехал в панк-салон на Преображенку, но долго там не задержался.
Появился сквот на Осипенко, где поселилась "Матросская тишина", "трехпрудники" только приехали из Ростова. Меня туда позвал Сережа Жегло, который опасался находиться в одиночестве. Помещение оказалось полной развалиной, каких в Москве было множество. Но мы сделали ремонт, и началась работа. Я делал некроромантические натюрморты из дохлых кошечек на золотых бумажках. Я же не Юфа, это он за "некро" отвечает, а у меня была смесь "некро" и романтики.
Потом открыли сквот на Гашека, благодаря Саше Кулешову. С нами с Осипенко переехали Рыжикова, Жегло, Зайдель, Сидоров, а остальные просто в гости приходили. И Кирилл Преображенский с Машей Носик, Жанна Агузарова, ныне покойный Ваня Дыховичный. Большая тусовка набралась.
Но, в конце концов, и из этого помещения пришлось свалить, и я начал искать нечто большее. В 1989-м году появилась "Свободная Академия", которую создали Борис Юхананов и Камиль Чалаев, куда вошли все лидеры нетрадиционных видов искусства, в том числе и я. Это образование стало толчком для того, чтобы найти помещение вроде брошенного детского сада или школы.
М.Б. И ты нашел Петровский, я помню, еще вещи тебе перетаскивать помогал…
А.П. Да. Гуляя в поисках места, я наткнулся на один симпатичный дворик на Петровском бульваре, 12. Там была прописана одна только Броня и ее муж – Абрамыч, и я понял: это чудо, это и есть тот самый знак, который я искал. Я стал заботиться о стариках, и когда начали приходить хитроватые мужички, я им открыто заявил, что мы опекуны. Бронина прописка неоднократно нас спасала от нападок ментов и чиновников. А поскольку мы числились ее опекунами, то и в дурку ее списать никому не удавалось. Мы обозначили себя коммуной, чтобы просто закрепить за собой место. Поддерживали там полную чистоту, никаких бутылок, бычков, грязи. Видимо, поэтому местные депутаты вскоре сдружились с нами, поскольку территория была немалая, но в короткие сроки была приведена в порядок.
Ну и понеслась. Начался полный дурдом с перемещением творческих единиц, я уже и не помню, в какой последовательности заселялся дом. В нашем крыле жили Лариса и Регина – дуэт "Ла-Ре". Маугли и Серега Рыжий поселились по соседству, там же рядом жили Саша Осадчий, Кирилл Рубцов и Кирилл
Мурзин, Павлик, Митя Колейчук. На втором этаже заселилась группа "Север", Катя и Маша Рыжиковы с Лугиным получили комнату, но больше времени они проводили в театре у Намина. Переехали Деткина с Могилевским, Жегло, Леша Казаков с Дельфином, Леша Блинов с "Терминовоксом" своим и Коляном. Потом заселились Таня Морозова, Гела и Рост. Некоторое время мастерскую занимали Маша Круглова с Ваней Максимовым.
Начались фестивали, выставки, перформансы, праздники. При этом было два основных праздника, на которые сходилась вся альтернативная Москва и подъезжало множество делегатов из близкого и неблизкого зарубежья: день рождения петровского и день рождения Брони, которое я называл жертвоприношением. И эгоистичные художники, типа Германа и Кати Рыжиковой, отрабатывали перед нашим талисманом пани Броней. Помимо перфомансов на Петровском была представлена живопись Паши Лилы, который делал стеклянные многослойные картины, он потом разбивал их вдребезги кувалдой; Таня Морозова писала картины, Аристарх Чернышов занимался синтезом искусств, делал инсталляции, сочетая не сочетаемое. Музыкальный спектр был охвачен Лешей Тегиным, Славой Пономаревым, которые занимались урбанистическим этно, и, в первую очередь, Германом Виноградовым, который перфомансил и играл на своем железе. Позже появилась мастерская у Оли Солдатовой, которая делала хорошие объекты и инсталляции. Ей дали комнату. Галя Смирнская приходила к Солдатовой, Дина Ким, они там организовали свою женскую тусовку. К тому времени мы существовали по схеме, придуманной нами в "Свободной Академии". Каждый занимался на своем факультете.
Таня Диденко успела снять фильм "Αρτ-Москва", туда вошел материал по Петровскому. Приезжали поляки снимать фильм "Белая река". Все творческие группы представляли собой отдельные клубки коммуникаций, объединенные фестивальной деятельностью в течении нескольких лет.
М.Б. А рядом была Тишинка и тусовочное кафе "Шкура", поскольку там на стене висела шкура неопознанного зверя, сильно смахивающего на медведя или овцебыка.
А.П. Да, и это было удобно, потому что можно было с самого ранья пробежаться по рынку и всем персонажам, которые, конечно же, были изумительными. Один мужичок делал инсталляции из вещей, одновременно похожие на Дюшана и Новых Диких. Он приносил разные вещи и белой эмалью красил все, что выставлял на продажу. А когда однажды закончилась зима, сгреб кучу снега и стал продавать. "Купите снег, последний снег, может, и останется еще месяцок, полежит. Где ты потом его возьмешь?" Гениальный втюхивальщик, живой. Некоторые элементы обстановки Тишки я взял потом за основу одного из первых своих спектаклей, который назывался "Белые ботинки". Когда всем приходящим в сквот ботинки красили белой смывающейся краской. Но больше всего я любил бабушек. Они прямо на моих глазах покрывались трещинками. Сидела одна такая, приносила что-то продавать, на хлебушек. И вот раз от раза она сужалась, сужалась. А потом и вовсе исчезла, но она была дико фактурная и этим красивая.
На Тишке обувь стояла отдельно, потом висели платья, костюмы, ткани, мелочь всякая – уцененные товары, мужская утварь. Красота! Бабушки на улице тусовались. Там встречались действительно редкие вещи, далеко не барахло. Причем ко мне подходили незнакомые женщины: "Нам так нравится, что вы делаете, мы за вами давно наблюдаем". С такой любовью… И отдавали просто так серебряные ручки, старинные трости и броши, часы Буре. Иногда просто пакетами, приговаривая, что очень хотят сделать подарок. Иногда зоновские персонажи синепузые зазывали в туалет. Но они меня тоже отличали, и фуфла не предлагали. Были серьезные вещи, чуть ли не нумерные. На Тишке никогда не было сверхфраков, все достаточно простенькое. Много крепдешиновых платьев, которые вызывали у меня восторг. Можно было найти весь спектр одежды: от начала века до конца. И это был праздник, продлившийся до 1998-го года.
М.Б. По какому принципу складывались твои коллекции?
А.П. Какой-то методики в сборе коллекций поначалу не было. Принцип, по которому я стал собирать вещи, пришел после знакомства с Гариком. Мне очень понравилось название придуманного им стиля – "мертвый разведчик". И я стал ковырять названия из двух-трех слов. У меня были шляпки с цветами, и к ним пришло название "Солнечные цветы". Потом начал составлять блоки вещей, постепенно добавляя к ним новые.
К 1988-му году у меня уже скопились четыре-пять тем и разработки в их рамках: "Солнечные цветы", "Шпионские страсти", "Мертвый разведчик". "Бриллианты для рабочих" появились после кооперативов. На создание этой коллекции меня вдохновила встреча с человеком, у которого были рандолевые коронки, имитирующих золотые зубы. Впервые я этот образ показал на фестивале "Что ты думаешь по поводу Америки", который проходил в Берлине в 1991-м году. Там я сделал перформанс, в начале которого я появлялся в телогрейке, с собачьими орденами, в красных трусах с серпом и молотом, с как бы рандолевыми зубами (из фольги) и в шапке с зоны особого режима. А в конце выходил с татуировкой I love America, на трусах красовался американский флаг, с сигарой и весь облепленный долларами. Народ на показе ржал до слез, руки отбили хлопаньем. А после в берлинском метро висели плакаты с тем первым совковым образом, под которым стояла подпись "Петлюра – лидер золотой советской молодежи".
Удивительно, но тяжелее всего доставались вещи семидесятых-восьмидесятых годов. Я иногда даже думал, что никогда их не найду, поскольку времени прошло немного, считались они редкой идиотией и поэтому их держали дома за шифоньером. И только с середины девяностых они там начали появляться: футболки с надписями "Рига", "Париж-Дакар", джинсы "Ну, погоди", галстуков у меня собрался целый набор. Потом подгреблись БАМовские курточки, они тоже в шифоньерах висели как некая семейная гордость, потому что до 89-го года еще все ездили по стройотрядам разным. Так сложилась коллекция "Олимпиада. Прощайте, голуби". Мне тогда достались платки "Олимпиада", а там голуби летят, отсюда и название.
М.Б. И все же, если сосредоточится на фигуре Брони, кем она была для тебя и какую роль сыграла в становлении твоих постановок?
А.П. Она стала талисманом Петровского и моим инструментом. В рамках своего факультета я решил делать не скульптуры и объекты, а сделал таковыми объектами Броню и Абрамыча. Тогда все еще стояла задача найти свой материал, а потом придать ему форму. Из чего выросла целая культура перформансов, начиная с создания образов, заканчивая сценическими действиями. Но в итоге на костюмированные показы спровоцировала меня лично Броня.
Когда мы знакомились, она сказала, что она актриса Мосфильма. А я сказал, что режиссер Мосфильма. И первая серия перформансов прошла под названием "Мосфильм". Потом, когда во дворе завелись собаки, то на воротах появилась надпись "Здесь живет Мосфильм и злая собака". Абрамыч сначала был яростно против любого соучастия, лупил палкой всех и даже Броню. Однажды мне пришла в голову мысль сделать сказку с их участием, "Красную шапочку". И начали эту придурковатость репетировать. Дурковали, но при этом все начало систематизироваться, пошла режиссура, причем, конечно же, неформальная. Я объявил репетиции, стал всех будить по утрам. Это, конечно, был пипец. Репетиции, растяжка Брони под визги на брусьях.
М.Б. Можно ли назвать действа, которые показывались на Петровском, спектаклями?
А.П. Я никогда не относился к своим действиям как спектаклю, я даже краснел от стыда и недопонимания – почему всем так нравится такая милая ерунда. Говорят, как смотрим тебя, плачем. У меня же никогда даже толковых репетиций не было. Успевал только рассказать, что хочу, одеть и запустить на сцену. Нет, конечно, концепт и режиссура была, но подавать это на уровне театра… То, чем я занимался тогда, это были показы авангардной моды в форме историй. Подбирая вещи и персоны, я составлял некоторые рассказы. Всего-навсего. С помощью одежды подбирались произведения под Броню, которая создавала образ на восемьдесят пять процентов.
В 1992-м году перед масленицей, как в сказке про Снегурочку, состоялся показ зимней коллекции пальто, и фотосессия под названием "Снегурочки не умирают". Это была такая красота, такой секс! Броня – мадонна в старости. В каком возрасте она ни была бы, вся в морщинах и беззубая, но все к ней лезли целоваться, обниматься. Тема такая: зима, переход к весне, снег и Снегурка растаивают вместе с коллекцией зимней одежды. Коллекция была продумана последовательно – от зимы к весне, от холода – к теплу: сначала шла модель в пальто с каракулевым воротником, а затем уже в плюше, панбархате и велюре. Модели в пальто несли на себе образы из сказки: люди-птицы, люди-звери, люди-утки или просто царь и царица. Птицы, одним из подвидов которых была Маша Цигаль, приносили Снегурочку к Матушке-весне. Многие знакомые, известные и неизвестные, приходили в этом балагане поучаствовать.
М.Б. Значит, все-таки костюмированный показ?
А.П. Показ, провокация, дефиле. За счет комбинирования настоящих вещей я просто показал, какая была иерархия в одежде, ее разновидности. Но в рамках юмористического рассказа. Человек одевает пальто, шапочку, ботики и превращается в сценического персонажа – человека-утку.
М.Б. Как складывались дела у твоих коллег в те времена?
А.П. В 1993-м Инна Шульженко открыла первый галерею "Аз-Арт"; предполагалось, что всех необузданных дизайнеров, которые косят под авангард, наконец-то привлечь к суду и ответственности, то есть заставить шить. Легче было открыть второй журнал "Бурда", там как раз такая же игра мусора. Все делали образы и перформансы, и никто не хотел заниматься одеждой. За новой музыкой, новыми действиями и образами народ съезжался на любые пати из Москвы в Питер и обратно. А в Прибалтику начала девяностых меня не звали из-за шлейфа некроромантики, да и не нужно это было, все происходило на Петровском. Ездили туда "Ла-Ре" и Бартенев, они там были любимы. Андрей возник в 91-м и сразу туда поехал, еще Бухинник, Сережа Чернов, который тогда еще был заряжен энергией "Поп Механики" и слыл любимым актером Евгения Юфита.
М.Б. Постепенно Петровский стал международным местом, в котором жили и иностранцы.
А.П. К 1992-м году на Петровском уже было много иностранцев. Катрин Раттерт, моя гражданская жена, приехала ко мне в 1991-м году из Германии. Из Австрии приехал Лупо Бернхард (сейчас устраивает чемпионты мира по футболу бомжей) на неделю, но среди нас ему так понравилось, что он потом выбил грант и приехал на полгода. Я поселил его в комнату с Броней и Абрамычем, он там проходил обучение, пел и рисовал. Он потом стал дико популярен, благодаря совместному проекту Лупо и Брони "Иди со мной в мой дом", который прошел сначала в Москве, потом в Австрии. Потом приехали большой партией австрийцы на какой-то фестиваль. На Петровском жили американцы и француз Пьер Дозе. Москвичи держались отдельной группой, потому что у них был свой дом, и они могли в него вернутся, а остальные жили настоящей коммуной. Из-за такого жесткого коллективного творчества каждый участник стал расти не по дням, а по часам. Эти иностранцы, даже такой мажор, как Пьер, стали носителями альтернативной эстетики в среде совкового чуханизма. Нас посещали Ямамото, Френк Заппа и другие интересные западные люди.
М.Б. И тут мы приходим к выводу, что даже без посреднического звена в виде кураторов художники наладили международное общение и коммуникацию, аналогов которому пока еще не случилось.
А.П. Да, Катрин в какой-то момент удалось обойти кураторские щупальца, которые мешали, чтобы на проект "Местное время" было выдано 16000 марок. Она попросту продавила грант в министерстве культуры Германии, а ее отец выступил гарантом. В 1993-м году Катрин организовала совместный проект с Потсдам фабрик (культурный центр) и мы поехали по обмену в рамках проекта "Белка Интернэшнл" в Потсдам. Все проекты проходили при поддержке иностранных культурных организаций, наши не давали ничего.
Потом открылся клуб "Ням-бур", где работал кинотеатр, подпольный магазинчик одежды, проходили тематические вечера, выступали группы "Колибри", "Два самолета"… Потом понеслось: каждый уикенд проходил день открытых дверей, устраивали перформансы, концерты, проводила свои незабываемые дискотеки Алла Алловна. Петя Чайник открыл "Чайную".
М.Б. И все-таки, почему сквот начали выселять?