Е.С. Блохина и Е.Л. Дужека от 5 июня 1918 года
Троцкий : Вы когда, т. Блохин, сдали дела?
Блохин : Только вчера, раньше было невозможно. Тов. Флеровский пояснил, какое положение было тогда, что это было невозможно. А теперь я должен был дожидаться тов. Флеровского, потому что все комиссары были на митингах, я был единственный во всем флоте. Последнее время у нас в штабе было расстройство некоторым образом, потому что главные офицеры, которые были после Щастного, один начальник штаба, другой по распределительной части, флаг-капитан, подали в отставку и ушли.
Троцкий: Из штаба ушли Петров и Карпов. А было ли им известно, что есть декрет, по которому они не имеют права сами уходить?
Блохин: Было только объявление по флоту, что будет такой декрет.
Троцкий: Относительно подложных документов об отставке Блохина <…>.
Блохин : Щастный показал мне эти документы. Это провокация, этому верить нельзя. На другой день уехал с докладом. После этого он документы видел еще раз у т. Зиновьева, но только не такие, а снимки.
Троцкий: Щастный не сказал, откуда он получил документы? Он показывал совершенно невероятную, неслыханную по подлости подделку, и вы говорите, что это провокация.
Блохин: Безусловно, иначе быть не может, это чудовищно. Щастный сказал, что получил документы, но каким путем, он не хотел сказать, не мог сказать, сказал, что мы будем это расследовать. Это дело было поручено Штареву, который может ответить больше, чем я, и больше может осветить положение в этом направлении, чем я.
Троцкий : Но вы как думаете, откуда он мог их получить?
Блохин: Не знаю.
Троцкий: Ведь там речь идет о Блохине, в Берлине это не может быть сделано, потому что там не могут интересоваться этим делом. Это было сфабриковано во флоте, кто же мог сфабриковать это?
Троцкий: А Зиновьев откуда получил?
Блохин: Он сказал, получил у погромщика эти снимки.
Троцкий: Зиновьев добыл их у контрреволюционера, но каким образом? У Щастного были оригиналы?
Блохин: У нас тоже копии.
Троцкий: Хорошо, но каким образом у Щастного были копии?
Блохин : Я не знаю, но может быть Щастный ответит на этот вопрос. У нас ведется известная разведка и хотят докопаться, откуда шли эти снимки. Если бы я арестовал Щастного, то я бы сел в лужу.
Троцкий: Вы обязаны были поставить вопрос ребром. Тут одно из двух, либо Щастный не замешан в этом деле, и они попали случайно, и тогда он как честный человек заинтересован в том, чтобы найти человека, который подделывал их, либо Щастный не заинтересован в этом, а в том, чтобы скрыть, тогда очевидно он принадлежит к тем подлецам, которые это делали. Стало быть, если бы я был комиссаром, я арестовал, а может быть, вынул револьвер и сказал, скажите, откуда вы получили снимки.
Блохин: Он не ответил, потому что сказал: мы, может быть, найдем всю организацию.
Троцкий: Кто это мы? Как же он не отвечает по этим вопросам? Ведь вы главная скрипка, ведь это вопрос политический, ведь комиссар – политический представитель советской власти.
Блохин: Насколько я знаю, он сказал, что найдет эту организацию, которая подделывает, так как он в одинаковой мере был задет.
Троцкий : В чем же выразилось, что он был задет?
Блохин: Потому что он говорил, что это чудовищно, мы пришли к одному взгляду, что это чудовищно по своему содержанию и по своему характеру, но в каком смысле он говорил, что это чудовищно, то есть чудовищно ли то, что подделывают такие гнусные бумаги, или же то, что там говорится – чудовищно, я не знаю.
Троцкий : Это для нас очень важно выяснить, в каком смысле он говорил. Он говорил, что немцы поддерживают советскую власть?
Блохин: Нет.
Троцкий: А когда говорил о своей отставке, он говорил это?
Блохин: Нет.
Троцкий: А по своим взглядам, по своему поведению он мог это сказать?
Блохин: Мнение мое такое, что он не мог этого сказать. Но не могу сказать это определенно, потому что для этого нужно знать душу человека, а я всегда докладывал, что он такой хитрый, что в его душу не влезешь. На всех собраниях он говорил, что настоящая, единственная власть в настоящее время – это только советская власть.
Троцкий: А вы слышали его доклад на Совете съезда?
Блохин: Нет. С ним были Штарев и Минаев, я был болен.
Троцкий (Дужеку): Когда была вынесена резолюция Минного дивизиона?
Дужек: Резолюция Минных дивизионов была вынесена до съезда. Я делал доклад, но потом ушел, а кто вносил резолюцию я не знаю. Я сообщил главному комиссару, на съезд мы ее не посылали, в кадетском корпусе было собрание и собрание было бурное, так как т. Раскольников помнит, я был председателем и старался его сорвать. Что касается роли Засимука в этой резолюции, то он выступал защитником ее, Лисаневич тоже защищал. Я возражал, говорил, что ваша резолюция неприемлема, неосуществима, что никогда этого не может быть.
Троцкий : Скажите, не было ли у вас таких слухов, которые пущены были такими негодяями, которые подделывают бумаги, что мы хотим подкупать моряков, чтобы они топили суда по требованию немцев?
Дужек: Юзограмма ввела нас в заблуждение. Мы, лично я, не могли понять, пока не получили разъяснения от т. Флеровского, и моряки не понимали, что это значит.
Троцкий: Что вы делали, когда получили?
Дужек: Ничего.
Троцкий: Вы обратились к главному комиссару флота за разъяснением этой юзограммы?
Дужек : Мы все, сколько нас было на собрании, никто не понимал. Но после этого мы ничего не сделали.
Троцкий: А вы командам сообщали?
Дужек: Я не сообщал.
Блохин: На этом собрании выступал т. Гуркало, Дужек, затем Кижинский, он говорил, что в силу необходимости эту юзограмму нужно огласить.
Троцкий : Кто был Кижинский?
Блохин: Это был представитель.
Троцкий : Где же вы бывали?
Блохин: На "Кречете" по всем делам, что касаются флота, все это приходит ко мне.
Троцкий: А Щастный не занимался политическим делом?
Блохин: Нет.
Троцкий : А кто же занимался?
Блохин : Никто не занимался. Я могу сказать, что положение не подходило ко мне, я могу сказать почему.
Троцкий: А почему вы не заявили раньше?
Блохин : Я заявлял, что могу быть только по принуждению.
Троцкий : А кто вас принуждал?
Блохин: Другого не было.
Троцкий: Почему не было, мы могли назначить. Если бы вы заявили, что ответственность не по вас, мы могли назначить заместителя, а вы приехали сюда и ничего не говорили.
Блохин: Разрешите юридически разобраться в этом вопросе. Вы говорите, что я утвержден, но это не так, я был утвержден комиссаром флота, потом, когда был главный комиссар Измайлов, затем он уехал, я получил юзограмму отсюда, что Блохин заступает место Измайлова. Затем вернулся Измайлов, и действие юзограммы пропало. Когда я приехал сюда в Москву и сделал доклад и когда было составлено положение о главном комиссаре и начальнике Морских сил, то Измайлов сложил свои полномочия. Когда я приехал, я привез положение о флоте. Тогда у нас назрел вопрос, кто же у нас главный комиссар. Сколько мы не посылали телеграмм, но ответа не было, и мы остались ни с чем. Тогда у нас назрел вопрос, кому же быть главным комиссаром, но никто не хотел, потому что ответственность была большая и были беспорядки. Я на себя всю ответственность не взял, а сказал, я буду главным комиссаром, если Совет комиссаров будет со мной работать и будет отвечать за все, что мы сделаем вместе. Они согласились на это.
Троцкий (Дужеку): Так что вы не знаете, кто вносил резолюцию?
Дужек: Я спрашивал большевиков на собрании, они говорят, мы сделали ошибку, и эту ошибку приходится сгладить, никто не должен знать, и это должно быть исправлено. Больше ничего не ответили.
Троцкий: А постановление съезда, что Лисаневич и Засимука должны быть отданы под суд, было известно?
Дужек : Да, им было известно, я сказал это команде, они сказали, что сделали ошибку, за эту ошибку должны отвечать все миноносцы, которые подписали резолюцию.
Раскольников: Разрешите вопрос, во-первых, в чем состоял доклад Дужека и, во-вторых, на пленарном заседании было сделано сообщение, что контрреволюционная резолюция была принята после того, как Дужек сообщил, что Троцкий приказал подорвать корабли.
Дужек: Главный комиссар сказал, что Минному дивизиону надо идти в Ладожское озеро, они сказали, что не пойдут туда, я говорю, что это необходимо для защиты берега, они говорят, что как это так, я говорю, что мы должны развернуть свой флот, если большие суда не могут туда пройти, то мелкие должны туда пройти, возможно, что мы спасем мелкие суда, если нам придется скверно от немецкого нашествия. Тогда они сказали, хорошо, мы пойдем в Ладожское озеро. Но то, что Раскольников сказал, что я говорил про Троцкого, то это мною не было сказано. У нас была такая телеграмма, о которой все суда знали, что в Гельсингфорсе на всякий случай приготовили суда к взрыву, они спросили, а не так ли будет, как в Гельсингфорсе, я говорю нет, раз вас ведут в Ладожское озеро, то ничего не будет.
Раскольников : Вы не отвечаете на вопрос.
Дужек : Я отвечаю, что у нас не было такой телеграммы.
Троцкий: Но вы агитацию вели за то, чтобы власть передать морскому командованию, или за советскую власть?
Дужек : Я был сторонником советской власти и никакой агитации я решительно не вел.
Троцкий: Как же оказалось, что Минная дивизия вынесла резолюцию, а вы не заметили?
Дужек: Я заметил.
Троцкий : Но как же случилось, что команда выносит совершенно контрреволюционную резолюцию, продиктованную прохвостами, немецкими, английскими агентами, а вы, комиссар, этого не заметили.
Дужек: Часто бывает так, что человек воспользуется и сыграет на слабой струнке массы и перетянет ее.
Блохин: Разрешите мне по порядку рассказать. Я получил резолюцию, от кого не могу сказать, кто принес ее – не знаю, когда я прочел, я сказал, что завтра надо собрать собрание команды и сказать, что резолюция никуда не годится, что ее надо изменить. Там требовалась такая история, разогнать петроградскую коммуну и передать власть флоту, там было сказано: диктатуре морского флота. Я представляю себе так, что вся оборона Петрограда передается ему, и резолюция была вынесена поэтому. Это просто недоразумение.
Троцкий : Вы принадлежали к партии?
Блохин : Да, я принадлежал к партии с.-р.
Троцкий: Когда был издан приказ об увольнении Лисаневича?
Блохин: Приказ еще не издан. Вы сами понимаете, что приказы издаются только для того, чтобы их слушались, поэтому когда я вижу, что каждый день за Лисаневичем ходит 10 матросов вооруженные, они не послушаются, то я не проводил его в исполнение. Относительно резолюции я скажу, что там в конце говорилось о диктатуре флота, я думал, что командование флотом хочет слиться с Советом комиссаров и со штабом Шварца, и это будет военная диктатура для защиты Петрограда. Но что касается коммуны, то это не потому, что она не нравится, а потому что они распоряжаются военной частью, они только против этого шли, когда им разъяснили, то они согласились. Резолюция была изменена. Лисаневича я знаю, когда он приходил в Центробалт, он говорил, может быть, не так, как нужно, а теперь это очередное выступление.
Троцкий : Почему вы никогда не отвечали нам на вопросы, а всегда отвечал Щастный? Когда Зеленой заявил, что несвоевременно вступать с немцами в переговоры о демаркационной линии, кто подписал бумагу, посланную нам?
Блохин: Ее писал один из комиссаров, я подписал ее, но подписи Щастного не было. Когда вы говорили о ведении переговоров относительно демаркационной линии, был расстрелян один из комиссаров – Жемчужин. Это доказывает, что переговоры были невозможны.
Троцкий : Он был расстрелян позже.
Блохин : На другой день после того, как я подписал бумагу.
Троцкий: Вы путаете. Вы подписали раньше, чем он был расстрелян, а я вам телеграфировал еще раньше <…> Вы нас не извещали о том, почему приказ не исполняется, а когда я говорю, как же так смотрит Зеленой, Жемчужин, вы отвечаете, что нет устава.
Блохин: Нет, не так было отвечено. Вы говорили, почему Жемчужин и Зеленой не подчиняются начальнику Морских сил и главному комиссару. Затем копий юзограмм никогда не было у главного комиссара, они все были у начальника Морских сил, он мог не говорить мне это. Хорошо, если Щастный покажет, а если не покажет.
Раскольников: Я прошу подчеркнуть, что главный комиссар, зная недобросовестность и хитрость Щастного, тем не менее полагается просто на его добросовестность. Вы сами сказали, что все зависит от добросовестности Щастного, начальника Морских сил.
Блохин: Совершенно верно, ни одной копии юзограмм у меня не было.
Троцкий: Как же так, вы имели право все бумаги читать без исключения.
Блохин : Я читал, но это не исключает возможности скрыть бумагу.
Троцкий : Как вышло, что когда вы получили от меня запрос, вы отвечаете, что не было уставов?
Блохин: Вы спрашиваете о дисциплине, я говорю, что нет ни одного устава о дисциплине.
Троцкий : Скажите, что насвистал вам Щастный, когда расстреляли Жемчужина?
Блохин: Он ничего не насвистал, но мне было жалко Жемчужина как товарища, потому что мы спали вместе в одной каюте. Мне было обидно, что вы не дали никакого протеста.
Троцкий: Кто вам сказал? А вы знали, что я отдал распоряжение об аресте сотни финнов и белогвардейцев и о расстреле десяти, что их расстрелять не успели, а что 30 финнов арестованы и в том числе двоюродный брат Маннергейма?
Блохин: Вы сказали, что приняты меры.
Троцкий: Вы об этом Щастному не говорили?
Блохин: Я говорил с ним, он говорит, что как это ваши друзья ничего не предпринимают, ваши товарищи гибнут, а со стороны правительства шагов нет.
Троцкий: В каком отношении он стоял к Засимуку и Лисаневичу?
Блохин: Не знаю, они никогда не были на "Кречете".
Троцкий : Какое у вас впечатление о всем поведении Щастного и его речах?
Блохин: Я не знаю, что он говорил на съезде, но когда было заседание флагманов, я предупреждал, что о политике ни одного слова. Если же он говорил, что может существовать только советская власть и что ее нужно поддерживать, так он говорил это мне. Я говорил, что разгадать его трудно, что он очень хитрый.
Раскольников: Щастный в своем докладе на Совете съезда коснулся вопроса и сказал, что сейчас не имеется другой власти, для нее еще нет структуры, и в данный момент советская власть является общепризнанной, он говорил с печалью, явно говорившей о сожалении, что ему приходится совершать такую подлость, работать с советской властью. Так чувствовалось во всем тоне его речи.
Блохин : Возможно, что вы поняли его так, иначе, чем я.
Троцкий : Относительно Дужека какие у вас сведения?
Блохин: Он не выступал против советской власти. Я думаю, что он честный человек. Насколько я его знаю, он часто говорил со мной, часто бывал у меня, чтобы он говорил, что идет против советской власти, я не замечал. И должен предупредить, что мне политическим делом заниматься не приходилось, потому что я был завален мелочами. Был заведующий хозяйством, но он ничего не делал. Хозяйством флота в настоящее время заведует начальник порта.
Троцкий: Чем вы объясняете, что Зеленой не хотел обратиться к немцам по поводу демаркационной линии?
Блохин: Потому что это было невозможно. Он однажды заявил это германским офицерам – они на другой день запретили выход на берег командам и ответили уклончиво.
Троцкий: Но это после того, как он обращался, но почему он не обращался целую неделю, находя это несвоевременным. Вы так и не установили этого?
Блохин: Нет, я этого не установил.
Троцкий: У вас комиссары получают жалование?
Блохин: Комиссары получают 225 р. и главный комиссар то же самое.
Троцкий : А почему офицеры получают высокое жалование?
Блохин: Были большие претензии по поводу этого жалования, высказывались и матросы против этого, и я слышал, что в Москве недовольны, но дело в том, что когда нам нужно было перевести корабли из Гельсингфорса, и когда был лед, то <…>
Троцкий: Да, вы хотели иметь специалистов, а их можно было получить только за деньги. Вы считали, что надо дать большое жалование, чтобы спасти флот. Вы поступили правильно.
Троцкий: Щастный не указывал, что вам дается большое жалование?
Блохин: Нет, не указывал. Жалование комиссарам выдавалось в казначействе, а ордера писал чиновник казначейства, оно было установлено приказом по флоту, который подписан Щастным и вами.
Троцкий: Кто был избран из старого состава комиссаров?
Блохин: Только Кабанов, который подписывался вместе с командным составом.
Троцкий: А чем объясняется, что только он один?
Блохин: Я думаю, что массы восстали против нас. Меня несколько раз арестовывали и приходили с винтовками, просто нужно было жалование, они с винтовками приходят, говорят, что надо дать жалование.
Троцкий: Почему вы не телеграфировали?
Блохин: Потому что я считал это ненужным. Это не стоило поднимать, потому что ничего не получалось.
Троцкий : Ведь вы были поставлены следить затем, чтобы массы были сплочены, чтобы они понимали задачу революции. Если моряки волнуются, надо было сообщать нам об этом.