4
Спустя год после встречи с Талебом Виктор Нидерхоффер все продул. Он продал огромное количество опционов на индекс S&P, получив от других трейдеров миллионы долларов в обмен на обещание выкупить акции по текущим ценам в случае обвала рынка. Это была незастрахованная ставка, или, как говорят на Уолл-стрит, "голый опцион". Иными словами, Нидерхоффер делал ставку на один исход: в пользу высокой вероятности небольшой прибыли и против небольшой вероятности огромных убытков. И проиграл. Потому что 27 октября 1997 года котировки упали на 8 %, и все те, кто купил опционы у Нидерхоффера, разом потребовали у него выкупить акции по первоначальной цене. В ход пошел резервный фонд, сбережения, прочие акции - всего 130000 000 долларов. Когда брокер обратился к нему с требованием дальнейших выплат, Нидерхоф-феру просто нечем было платить. Всего за день одному из самых успешных хеджевых фондов Америки пришел конец. Виктору Нидерхофферу пришлось закрыть фирму, заложить дом и взять деньги в долг у своих детей. Он был вынужден продать на аукционе Sotheby's свою великолепную коллекцию серебра - бразильскую скульптуру XIX века, кубок, изготовленный в 1887 году Tiffany & Со для гонок Гордона Беннета, и много чего другого. Он не пришел на аукцион. Не смог бы этого вынести.
"Страшнее всего этого может быть только смерть близких людей", - признался недавно Нидерхоффер. Разговор происходил весенним днем в библиотеке его огромного дома. Две собаки с утомленным видом слонялись туда-сюда. Их хозяин - Виктор Нидерхоффер - высокий мужчина атлетического сложения, с выразительным лицом и мрачным взглядом. Он не обут. Один край воротника рубашки загнулся. Нидерхоффер говорит, глядя в сторону: "Я подвел друзей. Лишился компании. Я был одним из крупнейших финансистов, а теперь вынужден был начинать все с нуля. - Он помолчал. - Пять лет прошло. Бобер построил плотину. Река ее смыла, поэтому он стал сооружать более прочное основание. Думаю, мне это удалось. Но я ни на минуту не забываю о том, что еще может случиться".
Где-то в отдалении раздался стук в дверь. Это пришел Милтон Бонд, художник, который хотел подарить Нидерхофферу картину с изображением Моби Дика, нападающего на "Пекод". Хозяин отправился встретить гостя в холле. Пока Бонд снимал с подарка бумагу, Нидерхоффер разглядывал картину, стоя на коленях. У него есть и другие картины с "Пекодом", а также изображения "Эссекса", корабля, история которого легла в основу романа Мелвилла. На стене в офисе у Нидерхоффера висит изображение "Титаника". По признанию самого Виктора, они помогают ему смирять себя. "Что для меня важно в истории "Эссекса", так это судьба его капитана. Дело в том, что после возвращения в Нантакет он получил работу, - рассказывает Нидерхоффер. - Новые работодатели сочли, что капитан прекрасно проявил себя после атаки на корабль. Люди спрашивали, как же ему не боятся доверить новое судно. На что тот всегда отвечал, что молния не попадает в одно и то же место дважды. Все это дело случая. Но и со вторым кораблем приключилось несчастье: он застрял во льдах. Репутация капитана была погублена окончательно. Он даже не давал спасти себя, пришлось силой вытаскивать его с корабля. Остаток жизни он проработал уборщиком в Нантакете. На Уолл-стрит таких называют призраками. - Нидерхоффер возвращается в библиотеку, усаживается в кресло и кладет ноги на стол. В его глазах блестят слезы. - Понимаешь? Я не могу позволить себе проиграть еще раз. Мне придет конец. Вот в чем смысл "Пекода"".
Примерно за месяц до краха Нидерхоффер обедал вместе с Та-лебом в ресторане в Вестпорте и рассказал ему о продаже "голых опционов". Легко представить этих двоих, сидящих друг напротив друга. Нидерхоффер объясняет, что идет на допустимый риск, что вероятность крушения рынка слишком мала. Талеб слушает, качает головой и думает о черных лебедях. "Я расстался с ним в расстроенных чувствах, - вспоминал Талеб. - Этот человек выполнял тысячу ударов слева. Играл в шахматы так, словно на кону стояла его жизнь. Все, что бы он ни задумал, у него выходило лучше, чем у других. Он был моим героем…" Вот почему Талеб не желал походить на Нидерхоффера, когда тот был в зените славы. Вот почему не мечтал о серебре, доме и теннисных партиях с Джорджем Соросом. Он слишком хорошо представлял себе, чем все может обернуться, и мысленно видел, как Нидерхоффер распродает серебро, берет взаймы у собственных детей, с горечью признается в том, что подвел друзей. Талеб не знал, достанет ли ему мужества жить с осознанием такой перспективы. В отличие от Нидерхоффера он никогда не верил в свою неуязвимость. А разве можно в нее верить, если ты видел, как гибнет твоя страна, если ты оказался одним на сотню тысяч заболевшим раком горла? Талебу не оставалось ничего другого, кроме как всеми способами пытаться не допустить катастрофы.
Подобная осторожность не выглядит героической; она напоминает, скорее, унылую бережливость бухгалтера или учителя воскресной школы. Правда в том, что мы симпатизируем таким, как Нидерхоффер, потому что в глубине души похожи на него: готовность идти на большой риск - и подниматься после сокрушительного падения - мы почитаем за мужество. Но в этом мы ошибаемся. Это урок, который преподали нам Нассим Талеб и Виктор Нидерхоффер, это урок нашего неспокойного времени. Истинное мужество в борьбе с импульсивными порывами, в упорной и трудной подготовке к неизбежному.
Осенью 2001 года Нидерхоффер продал огромное количество опционов, делая ставку на стабильность рынка. Но вдруг, как гром среди ясного неба, два самолета врезались в здания Всемирного торгового центра. "Я был раздавлен, - Нидерхоффер качает головой. Событий 11 сентября не мог предвидеть никто. - Все случилось совершенно неожиданно".
Талеб прославился. Его вторая книга - опубликованная через несколько лет после выхода этой статьи - называется "Черный лебедь" (The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable). Она разошлась огромными тиражами. Во время финансового кризиса 2008–2009 годов фонд Талеба хорошо заработал. Мы случайно встретились на конференции весной 2009 года, как раз в разгар финансового переполоха. "Под нашим управлением теперь миллиарды долларов, - сказал Нассим, - и мы все равно ничего не знаем". Так похоже на него! Пока я писал эту статью, мы несколько раз встречались и обедали вместе. Ни с чем не сравнимое удовольствие от общения с Талебом омрачалось лишь ужасом от предстоявшей мне работы по расшифровке многих часов аудиозаписи!
Кстати сказать, Нидерхоффер за эти годы неоднократно то терял деньги, то снова зарабатывал их.
Естественный цвет
Краска для волос и история послевоенной Америки
1
Во времена Великой депрессии - задолго до того, как Ширли Поликофф стала одним из известнейших копирайтеров своего времени, она начала встречаться с Джорджем Гальпериным, сыном ортодоксального раввина из Рединга, штат Пенсильвания. Вскоре Джордж пригласил ее на Песах, чтобы познакомить с родней. Они ели жареных цыплят, цимес и бисквиты, и Ширли была очарована милым и веселым раввином Гальпериным. Но поладить с матерью Джорджа оказалось не так просто. Ортодоксальная еврейка из Старого Света с гладко зачесанными назад волосами не увидела в Ширли достойной партии для своего сына.
- Ну, как я справилась, Джордж? - спросила Ширли, едва они уселись в машину, чтобы возвращаться домой. - Я понравилась твоей матери?
Джордж ответил уклончиво:
- Моя сестра Милдред от тебя в восторге.
Повисла пауза…
- Она говорит, ты красишь волосы. Еще одна пауза.
- Ты действительно красишься?
Ширли Поликофф почувствовала себя оскорбленной. Она так и слышала голос будущей свекрови: "Fahrbt zi der huer? Oder fabrbt zi nisht?" ("Она красит волосы? Или нет?")
Она-то, конечно, красила волосы. Ширли Поликофф делала это всегда, даже тогда, когда блондинками ходили только хористки да проститутки. С 15 лет она посещала салон красоты мистера Николаса в родном Бруклине - для чего надо было подняться всего на один лестничный пролет, - и тот "высветлял макушку", пока ее природный каштановый цвет не исчез без следа. Она считала, что должна быть блондинкой - точнее, она считала, что решение быть или не быть блондинкой принимать только ей, но никак не Богу. Ширли любила насыщенные цвета: оранжевый, красный, кремово-бежевый. Носила фиолетовую замшу и голубой шелк и принадлежала к тем, кто, купив дизайнерскую куртку, собственноручно украшает ее новыми деталями. Однажды - тогда она уже владела собственным рекламным агентством - Ширли направлялась в Мемфис на презентацию для компании Maybelline. Вдруг прямо посреди скоростной магистрали ее такси сломалось. Она выскочила из машины и остановила грузовик Pepsi-Cola. По словам водителя, он подобрал ее потому, что никогда не встречал таких, как она. "Она могла нацепить три наряда одновременно, и все они выглядели потрясающе", - говорит Дик Хюбнер, который был ее креативным директором. Она была яркой, броской и тщеславной, совершенно неотразимой, и, по ее мнению, ни одно из этих качеств не сочеталось с каштановыми волосами. Та женщина, в которую она старательно превращалась всю жизнь, не могла иметь каштановые волосы. Родители Ширли, Химан Поликофф, мелкий торговец галстуками, и Роуз Поликофф, домохозяйка, выходцы с Украины, жили в районе Флэтбуш в Бруклине. Сама Ширли обосновалась на Парк-авеню. "Если вы спросили бы мою мать "Вы гордитесь тем, что вы еврейка?", она ответила бы "Да", - говорит ее дочь Алике Нельсон Фрик. - Она никогда не скрывала свое происхождение. Но она верила в мечту и считала, что каждый может обзавестись атрибутами принадлежности к высшему обществу, включая манеры и внешний вид. Она считала, что нужно быть тем, кем хочешь, например, блондинкой".
В 1956 году, когда Ширли работала младшим копирайтером в агентстве Foote, Cone & Belding, ей поручили заказ от Clairol. Компания запускала продукт под названием Miss Clairol - первую краску для волос, которая была осветляющим и оттеночным средством, кондиционером и шампунем одновременно и предназначалась для домашнего использования. Берете, скажем, Topaz (для блонда цвета шампанского) или Moon Gold (для пепельного блонда), наносите на волосы и оставляете на 20 минут. И всё. Когда команда Clairol представляла новый продукт на Международной выставке красоты в старом "Статлер-Отеле" напротив "Мэдисон-сквер-гарден", тысячи представителей индустрии красоты как завороженные, открыв рты, наблюдали за демонстрациями. "Они потеряли дар речи, - вспоминает Брюс Гельб, долгое время руководивший Clairol вместе с отцом Лоуренсом и братом Ричардом. - Эта краска произвела такой же эффект, как переход от арифмометров к компьютерам. Ребятам из отдела продаж пришлось принести ведра с водой и красить моделей прямо на публике, потому что парикмахеры из числа зрителей были уверены, что мы что-то химичим за сценой".
Осенью 1956 года Clairol выкупила 13 рекламных страниц в журнале Life, и продажи Miss Clairol стали расти как на дрожжах. И это было только начало. Для Nice 'n Easy, новаторской краски Clairol для волос, Ширли придумала: "Чем он ближе к тебе, тем лучше ты выглядишь". Для Lady Clairol, средства, которое принесло в массы серебряные и платиновые оттенки, она написала: "Правда ли, что блондинкам веселее живется?" И еще более запоминающийся слоган: "Если у меня только одна жизнь, дайте мне прожить ее блондинкой!" Летом 1962 года, незадолго до выхода в свет книги "Загадка женственности" (The Feminine Mystique), Бетти Фридан, по словам ее биографа, так "пленилась" этой фразой, что высветлила волосы. Ширли Поликофф писала тексты, a Clairol совершенствовала свою продукцию. С 1950-х по 1970-е, когда контракт Поликофф с компанией закончился, количество женщин, красящих волосы, выросло с 7 до 40 %.
Сегодня, когда женщины, не моргнув глазом, перекрашивают каштановые волосы в белокурые, потом в рыжие, потом в черные, а потом снова в каштановые, продукты для окрашивания волос воспринимаются нами так же просто, как губная помада. На магазинных полках длинными рядами стоят бутылки с названиями Hydrience и Excellence, Preference и Natural Instincts, Loving Care и Nice 'n Easy, и т. д. Каждая марка представлена десятками различных оттенков. Feria, новый бренд L'Oreal, разработанный для молодежи, представлен Chocolate Cherry и Champagne Cocktail - цветами, которые не спрашивают "Она красится или нет?", а безапелляционно заявляют: "Да, она красится!" Сегодня краски для волос - это бизнес, приносящий миллиарды долларов в год.
Однако еще не так давно - в период от начала правления Эйзенхауэра и до конца правления Картера - окрашивание волос вовсе не было рядовым явлением. Рекламные фразы вроде "Она красится или нет?" или не менее известного слогана 1973 года компании L'Oreal "Ведь я этого достойна" так же прочно отпечатывались в сознании, как "Winston хорош на вкус, как и положено сигарете" (Winston tastes good like a cigarette should) или "Жизнь налаживается с Coca-Cola" (Things go better with Coke). Они сохранялись в памяти гораздо дольше, чем сам рекламный ролик, и становились частью обиходной речи, приобретая значение, совершенно отличное от того, что вкладывалось в них изначально. Между 1950-ми и 1970-ми женщины вышли на работу, стали бороться за социальные свободы, получили возможность пользоваться противозачаточными таблетками и изменили свое отношение к волосам. При изучении рекламных кампаний красок для волос того времени перед нами совершенно неожиданно раскрывается тесная взаимосвязь всех этих важных, хотя на первый взгляд банальных вещей. Описывая жизнь женщин в послевоенный период, не упускаем ли мы чего-то важного? Быть может, мы забываем о волосах?
2
В 1956 году, когда была впервые запущена кампания "Она красится или нет?", большинство рекламных роликов предназнача-лед и пламя" - так охарактеризовал их Брюс Гельб. Однако Ширли Поликофф настояла на том, чтобы модели в рекламе Miss Clairol больше походили на "соседских девчонок": "Блузки вместо вечерних туалетов, - писала Ширли в служебной записке, адресованной Clairol. - Перекинутый через плечо кашемировый свитер. Восхитительный портрет той самой девушки-соседки, которая чуть привлекательнее вашей жены и живет в чуть более красивом доме, чем у вас". Модель должна была походить на Дорис Дэй - не Джейн Мэнсфилд, - поскольку краски для волос замышлялись как продукт максимально массовый. В одной из ранних телевизионных информационных реклам "Она красится или нет?" перед нами предстает домохозяйка, хлопочущая на кухне над закусками для вечеринки. Стройная, миловидная, в черном коктейлыюм платье и фартуке. Входит муж, целует жену в губы, одобрительно гладит ее по очень светлым волосам и придерживает перед ней дверь, когда та выносит к гостям поднос с закусками. Вся эта идиллическая сцена безупречно поставлена и срежиссирована, вплоть до небольшого наклона, который делает женщина, чтобы дотянуться локтем до выключателя на выходе из кухни. В одной из первых печатных реклам - снимавшихся сначала Ричардом Аведоном, а потом Ирвингом Пенном - на траве, зажав между пальцами одуванчик, лежит женщина-блондинка. Рядом с ней устроилась девочка лет восьми-девяти. Самое примечательное в том, что волосы у девочки точно такого же оттенка, как у матери. В печатных рекламах "Она красится или нет?" обязательное присутствие ребенка рядом с матерью снимало сексуальный подтекст - оно давало понять, что Miss Clairol пользовались и матери, а не только "беспутные" женщины. Но больше всего оно впечатляло идентичностью оттенков волос. Кто, сравнивая мать и ребенка, догадается о том, что цвет волос матери обеспечила жидкость из бутылочки?
Ролики Ширли Поликофф вызывали настоящую сенсацию. Компанию Clairol заваливали письмами. "Спасибо за то, что изменили мою жизнь, - говорилось в одном из них. Это письмо передавалось в компании из рук в руки и стало главной темой совещания по организации сбыта. - Я встречалась с Гарольдом целых пять лет, но он никак не хотел назначить день свадьбы. Из-за этого я очень нервничала. Мне двадцать восемь, и моя мать без конца твердила, что потом может оказаться слишком поздно". Далее в письме говорилось, что его автор увидела рекламу Clairol в метро. Она перекрасилась в блондинку, и в настоящее время "проводит медовый месяц на Бермудах вместе с Гарольдом". Поликофф получила копию письма с сопровождающей запиской: "Это слишком хорошо, чтобы быть правдой!" Сентиментальная идиллия белокурых матери и ребенка, придуманная Ширли Поликофф> стала образцом для подражания.
"Моя мать хотела быть той женщиной с картинки, - рассказывает ее дочь Фрик. - Ее привлекал образ со вкусом одетой, ухоженной женщины, обитающей в пригороде. Отрады для глаз мужа, любящей матери, кроткой жены, которая никогда не затмевает Его. Она хотела иметь белокурого ребенка. В детстве у меня, правда, были светлые волосы, но лет в тринадцать они потемнели, и мать начала осветлять их". Но на самом деле - ив этом заключается главное противоречие ранних кампаний Clairol - Ширли Поликофф была совершенно не из той породы женщин. Она всегда делала карьеру. И так никогда и не перебралась в пригород. "Она утверждала, что женщина должна оставаться женщиной, не занимать место главы семьи и не затмевать собственного мужа, однако постоянно затмевала моего отца, скромного, незлобивого интеллектуала, - рассказывает Фрик. - Она была невероятно яркой, эмоциональной и властной".
Ширли постоянно рассказывала о себе одну историю - после ее смерти об этом даже написали в некрологе в New York Times. Она всегда считала, что женщина не должна зарабатывать больше мужа, и только после смерти Джорджа в начале 1960-х позволила Foote, Cone & Belding поднять ей зарплату до заслуженного уровня. "Такова легенда, - говорит Фрик, - но в ней нет и слова правды. Идеальное для нее всегда было не менее реально, чем любая из существующих параллельных реальностей, в которых она жила. Она ни за что не отказалась бы от своей веры в мечту, даже распиши вы всю ее ошибочность, все недостатки, внутренние противоречия или скажи, что сама она жила совершенно иначе". Для Ширли Поликофф цвет волос был способом примирить расхождения между женщиной, которой она была, и женщиной, которой, по собственному мнению, должна была быть. Ей хотелось усидеть на двух стульях сразу. Хотелось выглядеть как Дорис Дэй, не будучи при этом Дорис Дэй. За 27 лет брака, в котором она родила двоих детей, домохозяйкой Ширли была ровно две недели, и каждый день из них приравнивался к кулинарной и хозяйственной катастрофе. Наконец, доведенный до белого каления Джордж заявил ей: "Знаешь, милая, на кухне от тебя никакого проку". В следующий же понедельник она вернулась на работу.