– Гена, да не грусти ты. Прекрати себя изводить, – похлопал его по плечу капитан Скворцов. – Совсем себя измучил. Вот посмотри на меня. Я ведь ни капли не печалюсь, хотя знаю наверняка, что жена мне с соседом изменяет.
– С каким соседом? – оживилась Элеонора.
– Да с майором, начмедом полка! Будь он неладен!
– И ты так спокоен? – удивился я. – Непостижимо!
– А что беспокоиться? Она в надежных руках. Тем более я сам виноват. Мы с начмедом соседи по лестничной площадке, семьями раньше дружили. Отправили Семена (соседа) в Афган на два года, а жена у него раскрасавица и знойная женщина. Мимо равнодушно пройти тяжело. Просто невозможно не обратить внимания. Короче говоря, через полгода после отъезда дружка под бутылочку и музычку мы с Валентиной согрешили. Потом еще раз и еще много раз. Полтора года я пахал на два фронта, в двух постелях. Но все хорошее когда-нибудь заканчивается. Вернулся начмед, а гарнизон маленький, правду не скроешь, про всех знают. Ехидные бабы любят влезть не в свое дело. Какой-то гадюке приспичило раскрыть глаза мужу на измену жены. У него дома произошло небольшое сражение, побили посуду, цветочные горшки. Валька шикарный синяк под глазом получила.
– Тебе, негодяю, майор морду набил? Признавайся, сволочь! – со злостью в голосе спросил Светлооков.
– Нет, Гена. События развивались совсем по другому сценарию. Я уже получил предписание убыть в Афган. Ну, думаю, пронесло, уеду без скандала. Мне и самому перед Семеном неудобно. Не знаю, как в глаза смотреть, друзьями же были. Собрала жена вещи в чемодан, плачет, провожая в дорогу, криком кричит. Я ей: "Дура, не хорони раньше времени!" Тут звонок в дверь. Открываю. На пороге стоит начмед с бутылкой водки. У меня в груди похолодело. Приглашаю войти, а жену выставляю из квартиры, к соседке. Она единственная, наверное, в городке про нас с Валькой ничего не знала. Сели мы с Семеном за стол, я закуску приготовил. Нарезал сало, колбаски, огурчики соленые, помидорчики, капустка. Грибочки всевозможные: грузди, маслята, рыжики…
– Ух, отменный закусон! – проглотил я слюну, представив все эти яства.
– Пьем, жуем, молчим, – продолжил рассказ Скворцов. – Выпили его бутылку, я достал свою из морозилки. Разливаю по стопкам, и тут сосед говорит: "Женя! Как ты уже понял, я знаю про тебя и Валентину! Нашлись доброжелатели, просветили. Ну спасибо, удружил, сердешный… Ты эти годы услаждал мою жену, холил ее, лелеял, пока я в Афгане служил. Ладно, забудем… Слышал, Жека, ты теперь воевать едешь?" Я киваю головой, а самого в жар и в пот бросает. Понимаю, к чему он клонит! Сосед же продолжает: "А теперь, Евгений, не обессудь. Моя очередь кобелировать. Служи спокойно, не переживай. Пригляжу за твоей супругой, будет в целости и сохранности". И так уверенно гад говорит. Улыбается недобро.
– Жека, не расстраивайся, на понт тебя брал медик, – попробовал я успокоить капитана.
– Если бы… С каждым месяцем письма реже и реже приходят. И те немногие как дежурные отписки. Последняя весточка – почти месяц назад… А раньше пару раз в неделю получал депеши. Мужик он видный и выгодный. Спирт, лекарства… Начмед такая же, как и я, сволочь…
Светлооков внимательно выслушал байку, но не повеселел. Наоборот, еще сильнее пригорюнился, нахмурился и ушел в себя.
Бедняга Генка Светлооков! Нельзя воевать с таким настроением! Пропали сто чеков. Зарекался же я не давать в долг перед рейдом! Гибнут все мои должники! Не везет им…
Глава 5. Расстрелянный стройбат
Тревога! Пропала колонна автомобилей строительной бригады. Стройбат отправился на девятнадцати КамАЗах за щебнем и исчез. Похоже, заблудились и уехали к духам. В карьере они не появились. Обратно в Кабул не возвращались. Затерялись в окрестностях Пагмана. Вскоре афганцы сообщили, что видны горящие машины в центре поля, вдали от трассы. Причем совсем в другой стороне от установленного маршрута.
Батальон быстро пополнили боеприпасами, продуктами и без лишних строевых смотров отправили на вертолетную площадку. Вертолеты сменяли друг друга, унося каждые пять минут в горы очередной взвод. Людей разбили на группы по десять человек. Всевозможные списки и донесения офицеры составляли на ходу, а штабные забирали бумажки прямо на площадке.
Что случилось, никто толком не знает. Остались в живых строители или давно погибли? Примерное количество духов не известно, точный район высадки для нас не ясен. Начальство, конечно, основной информацией владеет, но почему-то до нас она не доходит. Одни недомолвки. Не хотят верить в масштабы этой трагедии.
К лежащим на бетонке солдатам подъехал уазик, и из него выбрался важный начальник. Это был начальник политуправления армии. Я поспешил к нему и представился, доложил обстановку. Генерал махнул рукой и отправил меня обратно, начальство желало прямого общения с бойцами. Ну что ж, беседуйте. Следом за главным политруком армии из машины выбрался еще один не менее важный пассажир, которого не обхватишь и в четыре руки. Он был в отутюженном камуфляже, без знаков различия и звезд на погонах, но вид имел начальственный. Ходил сей товарищ степенно, переваливаясь с боку на бок, заложив пухлые руки за спину. Неизвестный остановился возле первой роты, и Сбитнев вскочил для доклада. Солидный поздоровался, похлопал Вовку по плечу и отправился догонять генерала. Я громко расхохотался и ткнул Вовку в бок:
– Не догадываешься, кому ты представлялся?
– Ну? Кому? Полковнику или генералу. А что?
– Да нет, ничего. Это прапорщик Вася, или Петя, или Сеня. Холуй-ординарец армейского ЧВСа (члена Военного Совета). Рыло, видишь, какое солидное наел за годы совместной службы! Генерал его с собой в Афган привез, с ним и уедет дальше. Тоже ветеран войны будет, как и мы с тобой.
– А ты откуда его знаешь? – с сомнением спросил Володя.
– На сборах видел, он генералу портфель носил и его распоряжения выполнял. Вот умора! Командир боевой роты перед денщиком прогнулся!
– Гад ты! Мог бы предупредить!
– Не успел. Ты так шустро рванул к нему, даже резина на ботинках задымилась! – рассмеялся я ехидно.
– Ну и рыло прапор наел! А солидный, прямо маршал! Породистый!
– За то и держат, за представительность, – усмехнулся я.
Батальон разместился по высотам, с которых можно было разглядеть убогие кишлаки, притулившиеся на крутых склонах. Виноградников было мало, но много ореховых деревьев и шелковицы. Витамины! В бинокль хорошо видны дома, дворы, домашний скот. Людей нет. Скрылись. Раз аборигены сбежали, значит, это они сотворили побоище, чувствуют за собой грехи. Первая установка командования: искать кого-нибудь из спасшихся солдат.
Артиллерия с площадки у шоссе обстреляла дальние горные хребты, авиация бомбила и наносила ракетные удары. Дымы от бесчисленных пожарищ в зарослях густого кустарника стелились по горным вершинам и столбами поднимались в небо. Ночь напролет артиллерия выбрасывала смертоносный груз по невидимому противнику. Кто знает, попадают они в кого-нибудь или нет? Стрельба приятно радует, потому что понимаешь: ты не один, не брошен на произвол судьбы в духовском районе.
Утром десантники вошли в кишлаки со стороны долины, а наши разведчики спустились со стороны гор. Что-то взорвали, что-то подожгли. Изредка происходили скоротечные перестрелки. Авиация теперь летала уже где-то в стороне, и слышны были только доносящиеся издали глухие взрывы бомб.
Время текло медленно и монотонно. Мир вокруг словно замер. На ясном голубом небе ни облачка. Сентябрь в Центральной Азии – это не сентябрь на Урале. Солнечные лучи опаляли камни, колючки, одежду и, конечно, наши тела. Марево раскаленного воздуха обволакивало укрытия, и не было никакого желания вылезать наружу – прочесывать кишлаки. Брезентовые накидки, натянутые над "СПСами", оберегали от прямых солнечных лучей, но не спасали от духоты и зноя.
Новости поступали с каждым часом все ужаснее. Обнаруженные машины были сожжены духами. Офицеры и солдаты найдены, но живых нет. Убиты, замучены, изуродованы. Многих из них сожгли в стоге сена. Некоторых бросили в огонь живыми. У строителей был один на всех пистолет, и у какого-то водителя под сиденьем лежали две гранаты. Постепенно выяснялись подробности этой жуткой трагедии.
Колонна сбилась с пути, какие-то афганцы указали дорогу, но не к карьеру, а в мятежный кишлак. Местные жители, работавшие в поле, увидели легкую добычу и обрадовались. Духи схватились за автоматы, гранатометы и принялись расстреливать головной КамАЗ. Он моментально загорелся. Замыкающие колонну машины попытались развернуться, сдать назад. Но из гранатомета подбили самую последнюю из них. После этого водители бросились врассыпную. Словно загнанную дичь на охоте, их расстреливали в упор. Раненых добивали прикладами, лопатами, мотыгами и прочими орудиями мирного труда. Многих оскальпировали, кастрировали, некоторым вспороли животы… Лейтенант был скошен очередью, так как расстрелял всю обойму из пистолета. Прапорщик бросил одну гранату, а вторую не успел – застрелили. Машины подожгли, даже грабить не стали.
После этого побоища местные жители быстро покинули кишлаки и ушли, кто в горы, кто в Кабул. Второпях и скотину не увели с собой. Голодные, привязанные к деревьям и столбам ишаки, брошенные в спешке хозяевами, оглашали своим ревом окрестности.
Батальоны на следующий день спустились с гор в аул. Через него шел маршрут к поджидавшей в долине технике. Жизнь после нашего посещения кишлака замерла окончательно. Коровы, лошади, ослы лежали всюду, тут и там, расстрелянные из автоматов. Это десантники выместили на них накопившуюся злость и ярость. После того как мы покинули поселение, крыши домов и сараев во дворах дымились и горели.
Черт! Эти жилища и не подожжешь толком. Одна глина и камни. Глиняный пол, глиняные стены, глиняные ступени. Горят только циновки на полу да плетенные из виноградной лозы и веток кровати. Убогость и нищета вокруг. Парадокс! По нашей марксистской идеологии тут живут как раз те люди, ради которых затевался пожар мировой революции. Это их интересы Советская армия прибыла защищать, выполняя интернациональный долг. И все же мы для них оккупанты, чужеземцы и неверные. Собрать бы этих вождей: Брежневых, Сусловых, Громыко, Андроповых, Устиновых и т. д., даже тех, кто уже умер, привезти в такой кишлак и ткнуть мордой в этот бессмысленный кошмар. Спросить: зачем? почему? Какой социализм они собрались тут строить? Раскройте глаза! Напрягите старческие мозги!
* * *
Это был мой последний рейд, во время которого я совмещал две должности. Сменщик не прибыл, и я воевал с родной ротой. Офицеры ухмылялись, но были смущены резким изменением моего статуса. Я и сам чувствовал неловкость.
Командование задачу несколько изменило, и полк перебросили в Пагман, в прошлом живописный дачный район Кабула. Когда-то, еще не очень давно, до череды революций, переворотов и мятежей, это был цветущий край. Здесь размещались загородные дома-виллы, принадлежавшие иностранцам и местной знати. Сейчас остались от былого великолепия только остовы плохо сохранившихся зданий. Разруха, одним словом.
Мы вошли в один из дворцов. На отциклеванных паркетных полах была рассыпана солома, а на ней разложены помидоры. Большая белая ванна до половины наполнена грецкими орехами. Бак газового титана старательно расстрелян автоматными очередями вдоль и поперек. Высокий зеркальный потолок холла зияет многочисленными выбоинами, а те стекла, что не осыпались, разбиты. Кто-то очень целеустремленно разрушал все вокруг. Оконные рамы вырваны, двери сломаны. В центре большой комнаты, на паркете, потухший очаг и казан на подпорах. Холл выгорел, в кухне нагажено. Вот она – деградация. Закончилась эволюция от обезьяны к цивилизованному человеку! Развитие пошло вспять, обратно к неандертальцу. Нашествие варваров из глубины мрачных веков.
Но стены этого дома были еще целы. А другие виллы взорвали или сожгли. Что-то уничтожили мы, что-то – духи. Сады в запустении, фонтаны загажены. Гнетущая картина. Домой, скорей домой!
Я стоял у казармы и переругивался с Лонгиновым. Он в прошлом году был избран партийным вождем батальона. Теперь из-за неоформленной партийной документации его не отпускали домой. Бронежилет пытался всю писанину свалить на меня.
– Товарищ старший лейтенант! Старший лейтенант Калиновский прибыл на должность заместителя командира первой роты по политчасти! – громко доложил подошедший к нам круглолицый голубоглазый офицер.
– Вот, видите, Семен Николаевич! Не могу я доделывать за вас документацию. Сами разбирайтесь с Цехмиструком. Мне и за Артюхина бумажки переписывать, и хвосты заносить, и за собой подбирать.
Я взял за локоть старшего лейтенанта и отвел в сторону, продолжая ехидно улыбаться майору Лонгинову, теперь я ему был не по зубам.
– Коллега, а как по имени-отчеству? – поинтересовался я.
– Александр Васильевич, – ответил мой сменщик. – Я выпускник Минского училища позапрошлого года.
– Меня зовут Никифор Никифорович. Выходит, выпускались одновременно. Рад твоему прибытию. Такая сложилась ситуация, что я и тут, и там, а в итоге нигде не успеваю.
Я подвел старшего лейтенанта к Сбитневу:
– Владимир Сергеевич, вот, получите моего наследника и сменщика. Любите и жалуйте.
Сбитнев удивленно посмотрел на меня. Впервые за всю службу я назвал его по имени-отчеству. Он едва выдавил из себя:
– Спасибо, Никифор… м-м-м… Никифорович! Надеюсь, сменщик окажется не хуже предшественника. Возможно, даже лучше.
– Конечно. Будем надеяться, что через год он встанет на мое нынешнее место. Сменит на батальоне, – усмехнулся я в ответ.
В канцелярии я сложил большущей стопкой журналы, тетради, амбарные книги, блокноты, дневники, планы. Хлопнув ими по столу и выбив пыль из макулатуры, я сказал:
– Вот мое наследство! Написаны планы за август, сентябрьские составишь сам. Знакомься, осваивайся, обживайся. Дерзай, Александр!
Я пожал новенькому руку и, загрустив, вышел из казармы. Закончилась большая, полная тягот, но и счастливая часть моей жизни. Были ведь и удачи. Можно сказать, что фортуна улыбалась мне до этого момента. Что же будет дальше?
Полк поразила эпидемия. До выхода в зеленку осталась неделя, а треть батальона скосила инфекция. Санчасть переполнилась. Санитарная машина каждый день увозила в госпиталь очередную партию пациентов. Их место занимали новые больные.
В батальоне заболело большинство офицеров и прапорщиков. Комбат лечился водкой и ежедневными физическими упражнениями на "стюардессе", поэтому не заразился. Я долго боролся, но вирус сразил и меня. Поднялась температура, начался кашель.
Помещением для карантина по распоряжению командования стала стоящая на бугре, рядом с горами, казарма. Вышло так, что я болел, не отходя от рабочего места. Общий кабинет заместителей комбата находился тут же, напротив канцелярии роты. Когда Золотарев звонил по телефону, отдавая распоряжения, приходилось вставать с койки, бросать игру в карты и писать бумажки.
Окончательно уяснив, что выход на боевые действия под угрозой срыва, в наш мини-лазарет примчались Филатов и Золотарев вместе со штабной свитой. Командир полка хлопал дверями, топал ногами, разбрасывал по коридору ротную документацию, крыл больных отборным матом. Затем сел на табурет у входа и спросил у Подорожника:
– Василий Иванович! Что будем делать, дорогой ты мой? Это катастрофа!
Командир вытирал большим платком пот со лба и лысины и шумно сопел. Подорожник сердито накручивал усы и нервно подергивал правой ногой. Что он мог ответить? Эпидемия – это стихия, снежная лавина. Обрушится – не остановишь, пока не долетит до самой земли. Так и тут. Когда все заразившиеся переболеют, тогда и встанут в строй.
– Рейд нужно отложить на два дня. С кем идти? Ни ротных, ни заместителей! Солдат по половине комплекта. Войти в зеленку сумеем, а как потом оттуда выбираться? Надо докладывать командованию.
– Черт! Слушайте мой приказ, обалдуи! Жрать таблетки! Пить микстуры, ставить уколы, выполнять назначенные процедуры, но чтобы через четыре дня чихающие были на ногах! Кто не подымется на пятый день, станет моим личным врагом, – прорычал Иван Грозный.
Командир отшвырнул табурет и с грациозностью африканского слона, сметая на своем пути мебель, умчался прочь. Золотарев невнятно промямлил что-то о сознательности, долге, чести, затем, переваливаясь с боку на бок, удалился. Штабные еще некоторое время позубоскалили, подшучивая над нами, и тоже ушли. Мы остались один на один со своей непонятной болезнью.
Чтение книг надоело, карты опротивели, анекдоты и байки закончились. Отлежанные спина и бока болели. В один из унылых дней, после обеда пришел в лазарет Виктор Бугрим, мой первый помощник-прапорщик. Он вернулся из длительной командировки в Ташкент со слета комсомольских вожаков ТуркВО. Я его давно ждал, чтобы нагрузить работой.
– Привет доходягам! – поздоровался Витек.
– Эй, прапорщик, не забывайся! – подал голос майор Вересков.
Бугрим заметил дремлющего рядом с зампотехом начальника штаба, приложил руку к груди и, смущаясь, извинился:
– Виноват, товарищи майоры! Это не к вам. Это ко всем лейтенантам, старшим лейтенантам и прапорщикам относится.
– И замполитов с нами лежащих касается? – съехидничал Вадик Хмурцев.
Бугрим нагло посмотрел на меня и Мелещенко и кивнул.
– И Ростовцев – доходяга? – продолжал уточнять Вадик.
Бугрим хмыкнул и ответил:
– Герои тоже бывают доходягами. Героями становятся, ими не рождаются. Может быть, он постепенно станет настоящим мужчиной. Вдруг тогда ему и Героя дадут.
– А у тебя, Витюша, похоже, будущего больше нет. И исключительно по глупости и из-за длинного языка, – улыбнулся связист.
– Вадик, ты чего болтаешь? О чем ты? – удивился нахальный прапорщик.
– Виктор, ты сейчас издевался над своим главным и ближайшим начальником, – пояснил Вадим. – Ростовцев назначен замполитом батальона! Люби и жалуй! Ха-ха!
– Ха-ха-ха, – рассмеялись лежащие рядом офицеры и прапорщики.
Виктор растерянно озирался вокруг и непонимающе бормотал под нос:
– Никифор – замполит батальона? Издеваетесь? Ладно, хватит разыгрывать! Он уходит в другой полк! Я точно знаю.
– Нет, Витюша, не Никифор, а теперь Никифор Никифорович! Или товарищ старший лейтенант! – продолжал насмехаться над Бугримом Хмурцев.
– Не может быть… – горестно вздохнул Виктор и сел на свободную койку.
Я завернул майку, почесал волосатую грудь и сказал:
– Ну что, подчиненный, пошли в кабинет, поговорим! Серьезно побеседуем!
Бугрим пошел за мной под градом насмешек, обреченно шаркая подошвами ботинок.
– Садитесь, товарищ прапорщик, не стесняйтесь, – радушно предложил я.
– Спасибо, товарищ старший лейтенант, за приглашение, – поблагодарил смущенный Виктор.
– Как будем дальше жить, Витек? – поинтересовался я, выкладывая из сейфа на стол комсомольскую документацию. Это был не сейф, одно название. Металлический ящик, доставшийся мне по наследству от предшественников. Только и годился что для тетрадок.
– Как прикажете, так и будем жить, – вздохнул Бугрим. – Не хотите – расстанемся.