Николай опять размечтался о скорой победе над Германией. Об этом писал ему и односельчанин, друг детства Михаил, воевавший на Первом Белорусском фронте. Теперь он лейтенант. Вспомнил, как в сороковом году познакомил его с Мариной. Мишка ей понравился: весь вечер читал стихи, пел, балагурил. Николай даже приревновал. Ему казалось, Марина глаз не отрывала от Мишки… Михаил писал, что танки его ведут бой на подступах к Берлину…
Там сейчас жарко… Здесь, на границе, тоже нелегко. Никому не напишешь об этом: убийства из-за угла, ежедневные вылазки националистов…
Застава Варакина охраняла трудный участок: более двадцати крутых перевалов. Вот почему ночью, когда поднимались в горы, лошадей пришлось оставить внизу. А после дождя здесь и человек не поднимется. Варакин придумал соорудить лестницы. К одной из них, возвращаясь на заставу, и подходили старший лейтенант и Шныриков.
Спустившись с гор, они направились к роще.
* * *
Шныриков посмотрел вслед старшему лейтенанту, ускакавшему с ординарцем, и прибавил шаг. До заставы было недалеко, но спряталось солнце, и набежали тучи. Погода в горах меняется часто. Похоже, что опять польет дождь. Март в этом году выдался дождливый. Шныриков поправил на ходу автомат. Прогоняя усталость, достал из кармана сухарь и отломил кусочек. Он не был голоден, просто любил похрустеть, даже после сытного армейского обеда. Сухарями его регулярно снабжал повар, потакавший этой слабости. Нарезав ломтями оставшийся от обеда черный хлеб и в меру посыпав его солью, повар сушил сухари в духовке.
"Не сухари, а мед, - отметил Шныриков, - давно такие вкусные не получались. Чем темнее мука - тем вкуснее сухари". Николай отобрал сухари покрупнее и румянее и отложил их в другой карман, для Сереги.
Серега Рудой - фронтовой друг Николая, следопыт, читавший отпечатки следов, как книгу. Его любили на заставе.
Бывают такие люди. Они располагают к себе с первого взгляда. Едва познакомишься с таким человеком, а кажется, будто знаешь его годы. Так с ним просто, хорошо…
Небо над головой треснуло, оглушительно прокатился гром, и хлынул неудержимый ливень. Шныриков постоял, прижавшись к стволу большого бука, потом закутался в плащ-палатку и припустил домой. На заставе его отпаивали горячим чаем.
- Люблю чаек, - говорил он Рудому, грея озябшие пальцы о железную кружку.
- Есть новости, Коля, - сообщил Серега. - Сержант Ильин назначен замполитом заставы, а Коробской - командиром отделения…
Николай слушал друга, видел близко его лицо, розовые язычки ожогов на щеках и шее и снова переживал все, что произошло на той неделе.
…Застава пылала. Только-только кончилась схватка с оуновцами, напавшими в полночь. Пытаясь избежать полного разгрома, бандеровцы подожгли траву. Сухая трава вспыхнула как порох. Ветер перебросил огонь к деревянным строениям. С треском рушились балки. Вот-вот упадет и крыша. В горящий дом, спасая имущество, бросились Ильин и Рудой. Они исчезали и появлялись, вынося вещи. И вот, шатаясь, из дома вышел один Ильин.
- Там Рудой! - крикнул он подбежавшему Шнырикову.
Объятый огнем дом был полон дыма, двигаться можно было лишь на ощупь. На втором этаже Николай наткнулся на неподвижное тело. Опоздай он хоть на минуту, случилось бы непоправимое: едва он оттащил друга, как на то место, где только что был Рудой, свалилась горящая балка.
Чтобы спасти Сергею жизнь, надо было сделать переливание крови.
- Возьмите мою, - попросил Шныриков.
Кровь вызвались дать все пограничники. Подошла по группе кровь Варакина.
- Породнились, - шутил потом старший лейтенант, - теперь будем служить не расставаясь.
- Коля, я спрашиваю, ты днем заступаешь? - повторил Сергей.
- Чего? - спохватился Шныриков. - Да, днем, с Костей Емелиным.
Вечером Шныриков пришел на заседание комсомольского бюро. Оно продолжалось около часа. После ужина писал письма домой и уже ночью, готовясь ко сну, услышал сигнал тревоги: нарушена граница.
Взлетела ракета. Мгновение - и Шныриков с Емелиным бегут по тропе, по скользким, крутым подъемам и спускам дозорки. Потеряв равновесие, напарник неловко съезжает вниз. Шныриков помогает ему подняться. Медлить нельзя. Нарушитель уходит…
Ракеты одна за другой взмывают в небо, освещая горы. Бежать все трудней. Где же тревожная группа? Рядом граница. Неужели уйдет?
…Нарушителя взяли у контрольно-следовой полосы. Это был немолодой оуновец, похожий на крестьянина. После недолгого запирательства признался, что шел на связь с куренем бандеровцев.
- Кто возглавляет курень? - спросил Варакин.
- Бир.
- Бир?! - повторил начальник заставы. - Выходит, правильно сказал полковник, что ему с нами не разминуться…
А Николай давно уже не вспоминал о Бире. Когда его спас начальник заставы, он сообщил Марине: "…Тут меня старший лейтенант Варакин крепко выручил. Ты не волнуйся, все обошлось. Сама знаешь, я в рубашке родился. Не затем прошагали войну, чтобы зря погибнуть…".
Потом новые схватки вытеснили впечатления от пережитого осенью боя.
Рабочая закваска
Проснулся Шныриков в полдень. В соседней комнате вполголоса дежурный записывал телефонограмму.
В спальне с окнами, наглухо закрытыми плотными деревянными ставнями, было темно. Даже солнечный луч, способный отыскать малейшую щель, не проникал в этот мир отдыха.
"Семь часов сна нужны пограничнику, как боезапас автомату", - вспомнились Шнырикову слова начальника заставы. Только спят ли они столько?.. Сейчас он выспался. Усталости как не бывало. Жаль только, не доглядел сон про Комаровку…
Накануне он получил из дому письмо. Отец писал, что все живы, здоровы, чего желал и ему. Новости касались главным образом деревни: домой вернулся один из товарищей Николая. Пришел под чистую после ранения и ампутации ноги. Односельчане поставили его председателем сельсовета.
"Придешь, Коля, тебя тоже не обидим, - писал Нил Кондратьевич, - потому как народ дюже уважает вашего брата фронтовика".
Николай перечитал эти строки два раза. Приятно было, что отец обращался к нему, как к равному. Да, война сделала его старше. На всякое нагляделся он за эти годы. Много видел горя. Видел и спаленную фашистами Комаровку. Повырубали леса. Люди ютились в погребах, в землянках. Сверстник Николая, воевавший в партизанах, рассказал, как каратели, словно медвежью берлогу, окружили соседнее с Комаровкой село. Убивали всех подряд, без различия пола и возраста.
Николай лежал с открытыми глазами.
Теперь пришло для фашистов время расплаты.
Рывком встав с постели, Шныриков оделся и вышел в соседнюю комнату. Группа пограничников собралась у репродуктора.
"…У озера Балатон продолжаются упорные бои, - слышался голос Левитана. - Только на небольшом участке между озерами Валенце и Балатон гитлеровцы бросили на нашу оборону больше двухсот пятидесяти танков".
- Давно передают? - поинтересовался Николай. - А что еще сообщили?
- Вроде фрицы хотели остановить Третий Украинский фронт.
- Ничего у них не получится! - весело отозвался Шныриков и прошел через веранду во двор заставы. В лицо ударило весеннее солнце. Николай зажмурился и улыбнулся: - Весна! Скоро победа, а там и домой…
Весной он, бывало, с Комаровскими ребятишками мастерил скворечники. Делал их добротно. Смастерив, укреплял на шесте и старался поднять птичий дом как можно выше на ольхе у избы. Только у Мишки получалось лучше.
Щурясь от солнца, Николай шел по двору, ставя ноги чуть внутрь носками. Подшучивая над этой походкой, дядя Алексей говорил: "Так ходят все Шныриковы, оттого что из поколения в поколение землепашцами были и ходили за плугом, крепко вдавливая ногами землю".
- Ефрейтор Шныриков, - окликнули сзади.
Серега и младший сержант Коробской в брезентовых плащах и маскхалатах, натянутых поверх плащей, разряжали оружие, только что прибыв из наряда.
- Как, выспался? - прищурил озорные глаза Коробекой.
- Вроде, - тряхнул головой Шныриков.
- Промок ночью? - спросил Серега.
- Было. Сам знаешь, какой ливень ударил. А тут еще нарушитель.
- Тебя, говорят, хвалили?
Николай шутя поднял руки:
- Я ни при чем. Это сержант Ильин. Его группа и захватила диверсанта.
Постояв с ребятами еще несколько минут, Шныриков побежал к брусьям.
- Славный парень, никогда себя не выставляет, - сказал ему вслед Коробской. - Ильин говорит, помог Шныриков.
После брусьев и турника Николай направился в душевую. Ледяная вода обожгла тело.
"Хорошо!" - приговаривал Николай, растираясь полотенцем. Он потянулся за бриджами и на мгновение замер, увидев в зеркале высокую фигуру с покатыми плечами.
Пограничник подошел вплотную к зеркалу.
"Ефрейтор Шныриков!" - сказал себе Николай, и высокий, худощавый парень с темными прямыми волосами обаятельно улыбнулся, показав крепкие белые зубы. "Смирно!" - и сероглазый парень с чуть оттопыренными ушами, смотревший из зеркала, послушно застыл.
"Кру-гом!" - скомандовал Николай, подмигнув двойнику, и тот, четко повернувшись через левое плечо, шагнул к выходу.
Начинались занятия. "Отделение, становись!" - услышал Шныриков и поспешил на середину двора, где выстраивались пограничники.
- Слыхал, Коля, - шепнул, шагая рядом, Рудой, - вчера я двенадцать раз поднял гирю.
- Двухпудовую?
- А какую же!
- Здорово!
- Разговорчики в строю! - крикнул сержант Ильин. - Споем? - спросил он и, не ожидая ответа, скомандовал: - Запевай!
Отделение грянуло песню.
- Надоели мне эти занятия, - проворчал Костя Емелин, готовясь к преодолению штурмовой полосы.
Шныриков неторопливо, привычным движением снял ремень, фуражку и негромко оказал:
- Нужно, парень.
Во время занятий Николай ловко преодолевал одно препятствие за другим, борясь с воображаемым противником. Вот он ползком преодолел трудный участок, напрягая силы, выкладываясь полностью, словно это была не учеба, а бой… Впереди последнее препятствие, но нет сил. Одышка, слабеют ноги. "Спокойно, - говорит он себе. - Еще один рывок. Еще один…"
- Здорово, Коля! Всех обставил, - искренне радуясь, похвалил Сергей. - А у меня тоже есть, чем похвастать. Вот! - Он достал конверт.
"Письмо от Вики", - понял Шныриков, узнав детский почерк сестренки Сергея, фотографию которой тот не раз показывал друзьям.
- Не женюсь, пока Вика не вырастет, - заявил Сергей.
Николай промолчал. Он знал: Серега мечтает преподавать физику, как отец. Ему еще надо окончить два курса института. С женитьбой и впрямь можно подождать. А вот ему, Николаю, никак без Марины нельзя. Пятый год она ждет его. Все равно как вдова.
- Надо и мне написать Марине, - вслух решил Шныриков.
- Напиши, что я зову вас на Урал, - напомнил Рудой. - Про озеро не забудь. Глубокое. Вода в нем как лед. А рыбы… И река есть у нас, Выя. Охота прекрасная…
Черноволосый, богатырского сложения, Серега напоминал Шнырикову Василия Буслая из кинокартины "Александр Невский", которую они с Мариной смотрели в "Ударнике" накануне войны.
- Зимой из дома выйдешь - лес, - гудел бас Рудого. - Ты ведь на лыжах любишь? Поди все Подмосковье с дядей обходил?
- Угадал. Дядя Алексей любил зиму и меня пристрастил к лыжам. Мы, бывало, с утра на лыжи и - айда на весь выходной.
- Баловал он тебя.
- Как сказать… Дядя был человек суровый. Любил он всех нас, и мы его любили… Понимаешь, Серега, рядовой вроде был, а душа у него такая большая была…
- Говоришь, он рабочим был?
- Да. Он ведь и бронь имел, а не остался в тылу. Ушел на фронт и погиб, как жил, - солдатом. Он и мне помог найти свое место в жизни. Помню, приехал я в Москву огольцом, неполных пятнадцать было. Маляром поначалу меня пристроил и все наказывал: "Иди, Колька, учись!" Выучился я на токаря. И знаешь, Серега, так мне полюбилось токарное дело… Силу в себе почувствовал. Однажды тендерные подшипники после заливки баббитом не поместились в станке. Как расточить их? Посоветовался с ним. Он неделю со мной у станка возился. Кумекали, что и как сделать, а напоследок сказал: "Гляди, Николай, осторожнее, не зарывайся, станок и запороть недолго".
Еще неделю я прилаживался, мастерил, а потом расточил первый и стал щелкать подшипники, как орехи, в один прием. Дядя научил и подшипник бегунка растачивать…
- Да, правильный был человек твой дядя. Его под Курском?
- Под Белгородом…
Они помолчали.
- Значит, решил в Комаровку? - спросил Сергей.
- Хочется домой, да и Комаровка теперь не та: МТС рядом, работа найдется. Каждый отпуск, почитай, там был. Приеду, бывало, дружки тут как тут. Я тебе рассказывал о Мишке? Сосед мой, танкистом стал. На Берлин идет.
- Слышал.
- Его орденом Отечественной войны наградили, вот будет разговоров, когда встретимся…
- Настырный, видать, парень, - сказал Серёга.
- Есть немного. Мы его поэтом прозвали. В школе стенгазету выпускали. Он стихи сочинял, а я рисовал. А скакал как лихо! Бывало, поведем лошадей купать, поскачем, кто скорей. А Мишку обойти никому не удавалось. И на коньках вместе бегали по замерзшей реке. Коньки сами делали - деревянные, окованные проволокой. Однажды оковка соскочила и Мишка носом лед прочесал. Лицо кровью залило, но не пикнул… Сам посуди, как мне в Комаровку не вернуться? Все Шныриковы возвращались после войн: и отец и дед…
- А дед твой в гражданскую воевал?
- Нет. Дед воевал в Крымскую войну, еще в том веке. Я его дома на карточке видел. Коренастый такой, чернявый. С деревянной ногой. А на груди медалей, как у полковника Туликова. Отец сказывал: ногу дед потерял в Севастополе, в ночной вылазке. За это он Георгия получил.
- Заслуженный у тебя, Коля, дед…
- Да, отец сказывал, уважаемый дед Кондрат в селе человек был.
Накануне Победы
В Будапеште все было окончено еще в феврале. Теперь войска Второго и Третьего Украинских фронтов действовали на юге Чехословакии и на западе Венгрии. Сняв отборные дивизии с западного фронта, Гитлер бросил их наперерез наступавшим советским войскам. Гитлеровские радиостанции твердили, что русские-де еще узнают силу их эластичной обороны. Ожесточенные бои развернулись у озера Балатон.
- Раньше я и не слыхал о таком озере, - признался Шныриков Сергею, - а сейчас оно не выходит из головы.
Они стояли у карты в Ленинской комнате. Рудой отмечал флажками положение на фронтах. Сюда же пришел Варакин. Через несколько минут должен был начаться разбор тревоги.
- К Балатону рвется немец, - сказал старший лейтенант.
"Восемь дней, - передавало радио, - противник пытается прорвать оборону войск Третьего Украинского фронта. 14 марта гитлеровцы ввели в бой еще одну танковую дивизию. В течение двух последующих дней стальная лавина из трехсот танков и штурмовых орудий пыталась протаранить оборону наших войск".
- Тяжело нашим приходится, - тихо сказал Шныриков. - Я в Стрые видел эшелоны с ранеными.
- Бывало и хуже. Выстоят, - убежденно сказал Варакин. - Должны. - Он посмотрел на часы и добавил: - Пора начинать разбор. - Старший лейтенант отодвинул белую шелковую занавеску, закрывавшую карту. Щелкнул выключатель. Карта засветилась. - Напоминаю обстановку… Сюда, - указка остановилась на левом фланге участка заставы, - через несколько минут после сигнала тревоги выступил наряд, возглавляемый сержантом Ильиным. Вот ушла и тревожная группа с собакой. Еще через минуту отправился наряд младшего сержанта Коробского. Нарушителя настиг и задержал наряд сержанта Ильина. Он действовал инициативно, смело. Отмечаю умелые действия ефрейтора Шнырикова. Освещая нарушителя ракетами, он заставлял его припадать к земле. Не поступи он так, враг мог выйти к границе раньше, чем сумел бы перекрыть его наряд Ильина.
Начальник заставы не успел подвести итоги, В комнату вбежал дежурный и доложил: на участке обнаружена группа неизвестных.
Варакин тут же наметил план поиска. Один за другим уходили наряды. Последними отправились Костя Емелин и Шныриков.
Подниматься по кручам нелегко, но граница научила ребят в любых условиях точно, экономно расходовать силы, открыла мудрую истину: только сильный, расчетливый пограничник грозен для врага.
Николай и Емелин поднимались вверх по крутой скользкой тропинке. Вокруг темные кручи гор. Ветер донес шум потока. В низкие дождевые облака зашла луна, и листья кустарника тревожно зашевелил ветер. За ним шквалом налетел ливень. Далеко над лесом взлетела ракета. Сигнал к действию, но он не касался их. Так приказал Варакин. Граница нарушена у правого фланга. Их задача охранять левый.
Прошел час. Дождь кончился. Начало светать. Они шли по дозорной тропе вдоль КСП, глядя на крупные капли воды, застывшие в нетронутых бороздках. Емелин, задумавшись, приблизился к самому краю тропы.
- Стоп! - остановил его Шныриков. - Ты ничего не заметил, Костя?
- Нет, а что?
- Плохо, брат, несешь службу, - пожурил Николай. - Смотри. - Он не торопясь вернулся назад по тропе и посветил фонариком. На самом краю КСП был виден отпечаток каблука. - Отставить! - Шныриков перехватил руку Константина, дернувшуюся было к ракетнице. - Заставу тревожить ни к чему. Это твой след, Костя. Узнаешь? Вот и подкова сбилась набок.
Емелин шел теперь по середине тропы. Шныриков чуть левее, позади него, ощупывая взглядом каждую нетронутую бороздку. Лишь кое-где, оставив следы, как рябинки оспы, почерневшую от влага землю тронули лапки проскочившего зайца. За ними показался след босых ног…
- Нарушитель? - спросил Емелин.
- Похоже. - Шныриков внимательно осмотрел следы. - Прошел недавно, с полчаса. Сразу после дождя. Гляди, как во вмятины затекла вода. Одно странно: почему он шел, не заботясь о маскировке? Так нахально границу переходят банды. Но один и босой? Погоди, - сказал он товарищу, снова разглядывая следы. Потом прошел к лесу и вернулся назад.
- Это мишка! - объявил он напарнику. - Да, медведь. Причем молодой. Смотри, брат, не перепутай впредь. След молодого медведя здорово похож на человеческий, сам видишь.
Емелин недоверчиво смотрел на Николая: медведь ли?
- Медведь, - повторил Шныриков. - А ты думал, что Бир? - пошутил он.
- А почему бы и нет? Бумага пришла в политотдел отряда, мне Лейбин показывал. Неделю назад бандеровцы спящих поляков перерезали и записочку оставили: "Тут був Бир!" А под Тварильней слыхал? Сотня бандеровцев налетела на переселенцев. Люди шли за подводами с домашним скарбом, вели скот. Налетели, как коршуны, расстреливали женщин, детей, стариков. Пятеро пограничников пришли им на выручку, да что значит пять против сотни!
- Может, враки? - спросил Коля. - Кто видел? А ты слышал, что рассказывал Варакин о митрополите? Пожалуй, похлеще Бира. Как он в соборе святого Петра во Львове молил бога даровать Гитлеру победу… Я в этом соборе был…
- Выходит, бог не услыхал молитву помощника папы Римского? - сострил Константин.
- Не помощника, а наместника на Западной Украине, - поправил Шныриков. - Важная птица, а руки у него по локоть в крови. Я о нем такого наслышался! Жуть.
Николай рассказал товарищу, как во Львове, в резиденции митрополита Шептицкого, разместился штаб специального батальона карателей. Гитлеровцы издевательски назвали его "Нахтигаль" (соловей). Этот "соловей" залил город кровью.