Шныриков сам видел следы деяний карателей. Пограничники говорили тогда, что помощником командира батальона там Роман Шухевич - правая рука Бандеры.
Из-за гор поднималось солнце.
Буквально из-под ног пограничников выскочил заяц.
Они замерли. Тишина. Лишь изредка камень, сорвавшись, с гор, раскалывал ее, и гулкое эхо исчезало в расселинах.
"А недалеко, по ту сторону границы, рыщут бандеровцы, - подумал Николай. - Скорее бы кончить с ними…"
Четвертый год идет война. Почти в каждом письме он пишет Марине: "Жди…"
Пограничная служба не мед. Здесь, на вновь установленной границе, каждый день - бой! Николай не пишет об этом домой. Зачем? В тылу ведь людям тоже не легче.
Шныриков глубоко вдохнул свежий воздух. Как всегда после проливного дождя, остро пахло землей. Первые лучи солнца ласкали горы.
На заставе Шнырикова ожидал сюрприз.
- К тебе Михайло приходил из истребительного батальона, - сообщил Серега. - Он саженцы принес, ты просил?
- А как же! - обрадовался Николай. - Поможешь посадить?
- Помогу. Михайло говорит, что их батальон получил, боевую задачу. С Биром вроде связано.
- С Биром? - машинально повторил Шныриков. - Думаешь, жив он? А я прикинул - враки. Кто-то другой под него работает. А вот яблоньки, Серега, это дело! Мы уедем, а ребята, которым служить доведется, будут вспоминать, кто их посадил.
Они прошли двор заставы и поднялись на веранду.
- Слыхали, фрицы у Балатона выдохлись? - сообщил сержант Ильин.
За шахматным столиком сидели пограничники. Несколь ко человек сгрудились у большой карты Европы.
- Глядите, шестьдесят километров и - Берлин! - говорил Коробской, показывая на алый флажок, воткнутый рядом с кружком "Берлин".
- Вот бы танками жахнуть! - выдохнул Шныриков.
- Сперва авиацией, - сказал Серега, - а затем десант…
Шум голосов, доносившийся с веранды, заставил Варакина оторваться от чтения. Он прислушался. Говорил Шныриков. Варакин сразу узнал его голос. "Пусть себе спорят, - подумал начальник заставы, - это хорошо, когда у каждого есть свое мнение". Николай говорил убежденно и громко.
Вчера Николай, может быть, пользуясь давним знакомством, обратился к нему с просьбой провести беседу. Как тут откажешь? Хотя и дел невпроворот, все знают об этом. К беседе он и готовится. Это третья об оуновцах. Полковник Туляков, присутствовавший на второй, вроде остался доволен. В тот день он похвалил заставу, даже назвал ее передовой. В устах скупого на похвалы начальника это что-то значило. Но, уходя, Туляков обронил:
- Советую быть начеку. Хотя впереди нас и фронт, и наступает он успешно, успокаиваться никак нельзя.
"Завтра же соберу комсомольцев", - решает Варакин, и слышит голос Шнырикова:
- На Смоленщине тьма полевых цветов…
"Эх, не был ты на лугах Владимирщины. Вот где цветов!.."
- А девки у вас, как цветы, али лучше?
Это говорит Коробской. Вчера только он принял отделение у Ильина, ставшего замполитом заставы.
- У Шнырякова три сестры, - голос Рудого заглушает смех пограничников.
- После войны приеду свататься, - грохочет бас Коробского.
Весельчак этот Коробской.
Смех утихает. Сильный голос Рудого заводит украинскую песню.
Шныриков зачарованно смотрит на друга. В песне тоска по дому, любовь и вера в близкую встречу с дорогими сердцу людьми, поэтому песня одинаково близка всем слушателям.
Варакин возвращается к прерванному чтению документов, взятых в отряде. Его интересует сейчас Донцов - теоретик украинского буржуазного национализма. Это имя он встретил у В. И. Ленина, знакомясь с его статьями, разоблачающими национализм.
Сейчас старший лейтенант читает характеристику, данную Донцову одним из его же последователей.
"Донцов, - писал его бывший единомышленник, - сын московского колониста, предал своих родителей и стал социал-революционером. Потом изменил социал-революционерам и перешел к националистам. Затем предал и этих и переехал в Австрию. Там он стал самостийником. Организовал "Союз освобождения Украины", с неким Васильком, призывал присоединить Украину к… Австрии. Затем предал Василька, потом изменил и Австрии…"
От полковника Тулякова Варакин слышал, что книжка Донцова "Национализм" - сродни гитлеровской "Mein Kampf", давно стала евангелием националистов.
Варакин окончил чтение поздно ночью. Он любил глубоко разобраться в интересующем его вопросе. Закрыв папку, закурил и задумался.
Снова Бир
В пятницу, восемнадцатого марта, когда на заставе проводилось занятие по огневой подготовке, прибыл начальник отряда.
- Приехал проверить взаимодействие с соседней заставой, - сказал полковник, поздоровавшись с Варакиным. - У поляков гуляет большая банда. Вот почитай, что они пишут.
Польские пограничники снова предупреждали о появлении Бира. За день до этого бандеровцы напали на отставшую от польской колонны машину с орудийным расчетом. Воспользовавшись численным перевесом, перебили солдат, захватили в плен двух раненых. Поляки организовали погоню. Тогда бандеровцы, убив солдат, бросили тела на пути преследовавших их поляков. На груди у обоих убитых были записки с угрозами и подпись "Бир".
Банда, петляя, приближалась к советской границе.
- Значит, надо готовиться к встрече, - возвратив письмо, сказал Варакин.
- Да. Нужно принять все меры к тому, чтобы на этот раз не упустить Бира. Кстати, говорил с народом?
Варакин ожидал, что полковник спросит об этом.
- Да, беседы прошли активно, - ответил он. - Было много вопросов.
- Какие?
- Да самые разные. О руководителях националистов спрашивали и про ПОУН.
- А вы разъяснили, что ПОУН возглавляли ставленники польской полиции?
- Я рассказал, как оуновцы, ожидая в тридцатые годы нападения гитлеровской Германии на Польшу, готовились к восстанию.
- Эту провокацию гитлеровцев мы вовремя раскусили, - заметил полковник. - Пройдет время, и история подтвердит это…
Время действительно подтвердило выводы советских органов госбезопасности.
На Нюрнбергском процессе один из руководителей гитлеровской контрразведки, генерал Ервин Лахузен, рассказал: "Канарие имел короткую беседу с фон Риббентропом, который, вернувшись к теме Украины, сказал, что необходимо организовать восстание или повстанческое движение, чтобы все дворы поляков были объяты пламенем, а все евреи - уничтожены".
Гитлеровцы, искавшие наемных убийц, нашли их в лице националистов, посулив им единую независимую Украину.
Однако факты показали, какие планы гитлеровцы вынашивали в отношении Украины, какую участь готовили ее народу. Захватив Украину, они, вопреки обещаниям, расчленили украинские земли, отдав Одессу, Измаильскую область и Северную Буковину боярской Румынии, а земли между Бугом и Днестром и западные области присоединили к Германии. Такова была истинная цена обещаний фюрера, рассматривавшего Украину как "германское пространство" и отводившего ей роль аграрного придатка рейха.
Город Львов, по замыслу Гитлера, должен был стать немецким городом, полностью очищенным от украинцев. Для онемечивания Украины гитлеровцы создавали на оккупированной территории "опорные центры немецкой нации".
По распоряжению Гиммлера подбирали украинок с признаками германской расы (светлые волосы, голубые глаза) и онемечивали их. Тех, кто пытался избежать этой "милости", уничтожали.
Гитлеровский гауляйтер Эрих Кох - "глава "рейхскомиссариата Украины", созданного для управления оккупированной территорией, в сорок втором году прямо заявил: "Нет никакой свободной Украины. Цель нашей работы должна заключаться в том, что украинцы должны работать на Германию, а не в том, чтобы мы делали этот народ счастливым".
Туляков рассказал Варакину о том, как была разгромлена дивизия националистов "Галичина".
- Господину Мельнику было, видимо, недостаточно того, что гитлеровцы, нарядив оуновцев в черную форму с медными трезубцами на шапках, формировали из них полицию. Вот Мельник и придумал ход, обратившись к Гитлеру с просьбой разрешить формирование украинской "повстанческой армии". Я читал в газетах, как во главе такой армии - четырнадцатой дивизии СС "Галичина" - поставили фашистских генералов.
- Да. Но и эта последняя ставка Мельника провалилась. "Галичину" разгромили в первом же бою. Националисты получили приказ перейти на подрывную работу в советском тылу, - заключил полковник.
Начальник отряда и Варакин вышли на большую поляну. Впереди них звучали одиночные выстрелы. Там было стрельбище.
Начальник заставы доложил, как организовано занятие.
- А каковы успехи?
Варакин чуть помедлил с ответом.
- Первое упражнение выполняют все. Со вторым похуже. Двое солдат первого года службы не выполнили его. Мы закрепили за ними ефрейтора Шнырикова. Пулеметчик. Отличный стрелок и методист.
- Шныриков?! Знаю. Посмотрим, как он подтянул новичков. Вы к молодым повнимательней присматривайтесь, - посоветовал Туляков. - Бывает, человек с виду невзрачный, а в тяжелую минуту, что скала. Людей, Варакин, надо знать. Я вот тебе один случай расскажу.
Попалась одному второкласснику строгая учительница. Она постоянно сердилась на него за плохой почерк и кляксы в тетрадях.
Мальчишка старался, пыхтел, только ничего у него не получалось. Учительница недовольна, мать ученика расстроена. Решили в школе перевести малыша в другой, параллельный класс. Директор хотел сделать это тактично, чтобы не обижать строгую учительницу.
Войдя на урок в класс, директор сказал: "В вашем классе больше учеников, чем во вторых "Б" и "В". Мы решили уравнять количество учеников во всех классах. Кто желает перейти в другой класс, поднимите руки". И тут, - полковник сделал паузу и, хитро сощурившись, посмотрел на Варакина, - случилось непредвиденное: все ребята, в том числе и те, которых учительница выделяла как лучших, подняли руки. Не поднял руку только один - тот мальчик, из-за которого и разгорелся сыр-бор.
Пришел он домой, и мать, уже зная о случившемся от директора, спросила его: "Почему же ты не поднял руку?" "А мне жалко стало учительницу", - ответил сын…
Начальник отряда достал папиросу и, раскурив ее, тихо сказал:
- Мне думается, самое главное на границе - знать, на что способен каждый наш ученик…
Этот день, восемнадцатое марта, как и предыдущие, был насыщен до предела.
- Серега, не спишь? - шептал Шныриков поздно ночью.
- А ты чего не спишь? Все вспоминаешь, как твои новички отличились?
- Нет, Серега, их любой бы стрелок подготовил. Не диво. Завтра мы в горы идем.
- Ну и что?
- Бессмертник хочу достать. Эдельвейс…
- Какие еще эдельвейсы! - рассердился Сергей. - Поговори с Михаилом, он расскажет, как еще до войны местный паренек пытался достать такой цветок. Так этого парня неделю искали, чтобы похоронить…
- Не пугай, - шепотом отозвался Шныриков, - я должен его достать. Понимаешь, должен!
- Ежели ты ненормальный, валяй, - с деланным равнодушием отозвался Рудой и решительно натянул одеяло.
Николай еще долго не мог заснуть. От местных жителей он знал, как раньше в праздник Ивана Купалы смельчаки доставали цветы, росшие на уступах в пропасти. Парни расхаживали по деревне в праздничных костюмах и шляпах, за ленты были заткнуты эдельвейсы. Михайло тоже ходил с бессмертником. Он сам говорил об этом Шнырикову. А что же он, Николай, не сделает того, что удалось Михаиле?!
С этими мыслями он уснул. И хотя дежурный разбудил его рано, Шныриков хорошо отдохнул. Впереди был трудный день. Ему и Сергею предстояло доставить на пикет провиант, овес, керосин, газеты и письма.
* * *
Было уже совсем светло. Где-то сонно и протяжно мычала корова. Весело прокричал петух. Уже около двух часов Шныриков и Рудой ехали верхом друг за другом. Дорога на пикет шла по ущелью. Снеговые вершины медленно росли, приближаясь.
"Скоро должен быть поворот", - вспомнил Николай, увидев знакомый ориентир - ель со сломанной верхушкой. Отсюда подъем займет еще три часа - он учитывал, что лошади несут большой груз. Потом - тропа, Скала Смерти; от нее они повернут налево, вверх.
До пикета добрались к полудню.
Здесь еще держалась зима. Шныриков кивнул на припорошенную снегом окрестность.
- Растает, - коротко ответил Рудой.
В последние дни февраля в горах сутками валил снег, Деревья и сейчас стояли в снежных хлопьях, спокойные и притихшие, а неподалеку, пробиваясь из-под снега, зеленела молодая трава.
Наверху их встретил пограничник Наливайко.
- Скажи, Иван, где тут растут эдельвейсы? - спросил Шныриков.
- Еще рано. Эдельвейсы цветут позднее. А зачем тебе?
- Нужно. Хоть стебелек прошлогодний найти.
- Не достать. Сорвешься…
- Я упрямый, - засмеялся Николай. - Задумал - не отступлю.
Они выполнили задание и, переночевав на пикете, приготовились в обратный путь.
Дорогой Серега еще раз пытался его образумить:
- А зачем тебе этот цветок, Коля?
- Нужен.
- Дурь. Серьезный вроде парень, а такое удумал.
Николай не отвечал.
У Скалы Смерти Сергей снова начал:
- Одумайся, Коля. Говорю тебе, не дело затеял.
Николай молча распутывал канат.
Рудой понял: если он откажется помочь Шнырикову, тот полезет без страховки.
- Не хочешь, как знаешь. Начнешь болтаться над пропастью - попросишь, чтобы вытащили.
Сергей оказался прав. Именно это чувство испытывал Николай, когда соскользнул с выступа и повис над пропастью, тщетно ища ногами потерянную землю.
Да, только сорвавшись с обледенелого уступа, Николай до конца осознал, какое опасное дело удумал. Захотелось сразу подать сигнал Сереге, чтобы тащил наверх.
Голова кружилась от страха. Ноги продолжали болтаться в воздухе.
Раскачиваясь, зацепился наконец ногой за ускользавший уступ. Стало легче. После короткого перерыва, стараясь не смотреть вниз, подал сигнал "продолжаю спуск".
Теперь Шныриков с содроганием вспомнил об этом. Они уже на заставе. В кармане его гимнастерки лежит вложенный в записную книжку эдельвейс…
Николай не знал, что в тот самый час, когда он висел над пропастью, ища заветный цветок, в тот самый час пылали избы в польских селах и по телеграфным проводам бежали тревожные сообщения о новом кровавом налете бандеровцев. Не знал он, что скоро, очень скоро пересекутся дороги пограничников Варакина и стаи Бира…
Тревога
Туманные сумерки обволакивали землю, когда Сергей и Шныриков спустились с гор. Снег внизу моросил дождем.
Доложив о выполнении задания, пограничники смыли у колодца грязь с сапог и, разрядив оружие, вошли в казарму.
- Шныриков! - встретил его Коробской. - Ты хвалился, что умеешь плотничать. Завтра вышку на левом фланге будем ставить. Старшим - сержант Ильин, выбирай себе помощника. Да, чуть не забыл. Там письмо. Сам держал в руках. Толстенное. Тебе, как начальству, пакеты шлют.
Письмо действительно было объемистым.
- Полевая почта 95652, - прочитал Николай обратный адрес. Адрес Михаила. Но почерк не его. Николай заволновался, надорвал конверт. В нем была газета. Николай развернул ее. С первой полосы ему улыбался Михаил. В черном шлеме. Правая бровь рассечена шрамом. Под фотографией крупными буквами: "ПОДВИГ ТАНКИСТА! ТАРАН НА ЗЕМЛЕ!.." Затаив дыхание, Шныриков начал читать статью.
"Танк с номером семнадцать на броне ворвался в село, занятое фашистами. Смяв гусеницами противотанковое орудие, "тридцатьчетверка" с ходу подбила головной танк из контратаковавшей ее группы "тигров". Умело маневрируя между строениями немецкого села, танкисты еще двумя меткими выстрелами вывели из строя второй "тигр". Круто развернувшись, "семнадцатый" пошел на "фердинанда" и, опередив его, выстрелом повредил гусеницу. Следом загорелся и третий "тигр". Но "тридцатьчетверку" качнуло от прямого попадания в башню. Танк запылал. Два королевских "тигра" и "фердинанд" открыли огонь, стремясь расстрелять русский танк в упор, а командир "тридцатьчетверки" бросил горящую машину на врага и сгорел вместе с "тиграми".
На братской могиле однополчане установили обгоревший танк с цифрой 17 на броне…"
Первое, что осознал ошеломленный Шныриков, - нет Мишки! Неужели нет его Мишки, долговязого, застенчивого крепыша с пшеничным цветом волос? В это не верилось. Он просто не хотел этому верить.
Когда-то Михаил восхищался мужеством героев финской войны, а теперь вот сам стал героем…
- Ты слышал? - подошел Рудой. - Только передали: у озера Балатон закончились бои. Фрицы разбиты. Сорок тысяч пленных солдат и офицеров. Триста орудий и минометов, - перечислял Сергей, - полтыщи танков. Ты что молчишь, Коля? Случилось что?
Шныриков протянул газету.
- Мишка? - взглянул Рудой.
Николай не ответил. В памяти всплыло хмурое утро осени сорок первого, заиндевелый гранит Мавзолея, военный парад. Они с Михаилом в походных колоннах на Красной площади слушали напутственную речь Верховного Главнокомандующего. Крупные хлопья снега падали на лица и каски солдат. "…Пусть вас вдохновляют в этой борьбе образы наших великих предков - Александра Невского, Кузьмы Минина, Дмитрия Донского, Александра Суворова и Михаила Кутузова…"
Потом полки шли через Красную площадь на передовые позиции, грудью прикрывали Москву.
Среди ополченцев было много товарищей Николая, рабочих из паровозного депо. Где-то рядом находился и дядя Алексей. Но они не встретились. Пограничный полк вступил в бой к вечеру. Отделение, где был пулеметчиком Шныриков, оседлало дорогу, с трудом отбивая атаки гитлеровцев.
Поначалу Шныриков оробел. Надвигавшиеся танки показались ему неуязвимыми. Они угрожающе приближались. Николай отчетливо видел грязно-белые кресты и зеленые мундиры гитлеровцев, сидевших на броне. "Стреляй!" - крикнул Шнырикову сержант.
Голос командира прогнал минутное замешательство. Злость сменила страх.
Николай резко нажал на гашетку. Очередь подняла фонтанчики пыли. Вторая поразила цель… Он яростно разил ненавистные зеленые мундиры, сметая с брони точным огнем. Они падали и спрыгивали на землю. Поднимались и снова бежали за танками, прямо на пулемет Шнырикова.
"Пропустить танки! - передал по цепи сержант. - Приготовить бутылки со смесью!"
Стальная громадина, лязгая гусеницами, надвинулась на окоп, грозя похоронить заживо. Николай рванул на себя пулемет и, прикрыв его телом, свалился на дно траншеи. Рука потянулась к связке гранат. "Отставить! - остановил его властный голос. - Отсечь пехоту".
Сержант поднялся, метнул одну за другой две бутылки с горючей смесью в только что проутюживший их танк.
Николай услышал чей-то ликующий возглас: "Горит!" Оборачиваться было нельзя, со всех сторон наседали гитлеровцы. Стиснув зубы, Шныриков бил наверняка, короткими, точными очередями.
…Шестеро уцелевших пограничников во главе с сержантом забросали гранатами и бутылками с горючей жидкостью новую волну надвинувшихся на них танков. Отсекая пехоту, Николай увидел, как вспыхнул факелом правофланговый танк. Но следовавший за ним открыл кинжальный огонь во фланг отделению.