30. 5. 43. Пока мы собирались к доктору и решали, как и когда – вчера была такая стрельба, что нам пришлось прятаться целый день и целую ночь на огороде между грядками. А сегодня пришла моя портниха Валя и перетащила нас к себе. Конечно, только с парой узлов. Их дом на окраине, и в этом районе никакой стрельбы и бомбежки никогда не бывает. Ухаживают здесь за мной, как за принцессой, из-за нашего пайка. В этом же доме стоит около десятка солдат. Все уже пожилые. Очень простые и симпатичные люди. Чрезвычайно сочувствуют моему страху перед стрельбой и бомбежками. Рассказывают, что их родные в Германии переживают, особенно городское население, гораздо больше страхов, чем они сейчас. А вчера один пожилой немец, между прочим, сказал: "Евреи тоже люди, жили, как все остальные. Зачем надо было их так мучить?". И не очень испугался того, что сказал.
5. 6. 43. Приезжали Пауль и Курт. Уговаривают Колю согласиться на переезд в Гатчину. Как будто мы можем соглашаться или не соглашаться. А пока рекомендовали переехать к доктору. И даже намекнули, что здесь на окраине нам небезопасно из-за партизан. О них, правда, слухи все усиливаются. И мосты таки заваливаются. Вот тебе и непобедимые тевтоны. И в городе происходят разные странные вещи: по ночам какие-то люди кричат по улицам, что немцам "капут", и патрули никак не могут их поймать.
6. 6. 43. Сегодня с 11 утра до 7 вечера весь город лежал на земле, как кого застало. На улицах, в домах, в погребах. Нельзя было ни подняться, ни выйти. Бомба попала в поезд со снарядами, и они начали рваться вагон за вагоном. Это будет почище артиллерийской стрельбы. Снаряды летят во всех направлениях, и невозможно угадать, где безопаснее. Разрушений этот фортель причинил городу больше, чем все военные действия до сих пор. Хорошо еще, что большинство летело вверх. Русский машинист под этим огнем вывел другой поезд со снарядами и цистернами бензина. Жертв очень много.
17. 6. 43. Вчера переехала к доктору по усиленному настоянию наших друзей из СД. Начинаем подозревать, что они заботятся не о нашей безопасности, а о чем-то другом. Но никак не можем взять в толк, что это такое. Мы, по нашему обыкновению, все тянули с переездом, и вот они прислали сказать, что завтра приедут машины и нас заберут. Брать-то нечего, так как с нами только чемодан. Приехали они сами на легковой машине, а грузовик послали на старую квартиру, чтобы забрать и мебель. Так что дело поставлено солидно. Валя моя в отчаянии, потому что лишается пайка. Живем здесь все в одной комнате: он, его жена и мы. Не совсем-то удобно. Здесь-то я уж совсем ничего не делаю, и питаемся так, как никогда, вероятно, не питались за эти годы. Доктор дает продукты хозяйке, а он многое получает от своих клиентов, мы отдаем ему свой паек и папиросы. Хозяйка же готовит прекрасно: и сытно, и вкусно. Но здесь мы не можем принимать наших прежних гостей. И это скучно. Может быть, наши СД-друзья потому и настаивали на нашем переезде к доктору, чтобы прекратить эти наши заседания. А может быть, в нас говорит наша советская подозрительность.
19. 6. 43. Бомбили вокзал. Мы сидели в погребе с немецкими солдатами, которые живут у нас во дворе. Все время балагурили, и не было никак страшно, хотя одна бомбочка упала рядом.
20. 6. 43. Наш доктор клинически ненормален. И наша жизнь принимает все более чудовищный характер. Пунктик у него – ревность к жене. Но это уже настоящая мания. Подозреваю также, что он и наркоман. Вот влипли.
25. 6. 43. Друзья из СД бывают у нас довольно часто. Вчера, воспользовавшись тем, что никого кроме меня и их не было, я сильно на них налетела за квартиру "с удобствами". На их возражения, что они об этом не подозревали, я спросила у них, какая же они разведка, если не знают таких вопиющих вещей. А вещи открылись действительно вопиющие. Они нас утешают, что мы скоро переедем в Гатчину. Я просила их только квартиру нам дать безо всяких друзей. Обещали.
Павловск и Пушкин эвакуируются. Немцы вывозят все население до одного человека. Хотят ли этого или не хотят. Хотя вывозить-то теперь уже мало кого осталось. Разрушают железнодорожные пути. Снимают не только рельсы, но ровняют даже насыпь. Совершенно ясно, что война ими проиграна. Ходят неясные слухи, что они изобрели какое-то ужасное оружие, и, как только оно будет изготовлено в достаточном количестве, немцы будут непобедимы. Чепуха, вероятно, пропагандистская. Немцы подлецы и дураки. Но и демократия не умнее. Кому они помогают? И неужели же они и после войны не поумнеют.
1. 7. 43. Сегодня у нас прямо замечательное настроение. Совершенно случайно и неожиданно узнали, что наши друзья из СД – и Курт, и Пауль – в самом деле настоящие друзья. Они оба, как следователи, спасли от виселицы и расстрела больше полусотни русских. Называли нам цифру в 64 человека. Не все на свете так уж подло, как могло бы казаться. Слава тебе, Господи.
7. 7. 43. Доктор становится уже совершенно невыносим. Но черт с ним. Сегодня были Курт и Пауль, и был у меня и у Коли с ними многозначительный разговор. Коля спросил у Курта, что немцы делают со всем эвакуированным народом. Курт ответил, что они нам не могут сказать. Понимайте, мол, сами. Потом они попросили меня погадать. Курт сказал, что он переходит из СД в авиацию. Я сказала, что он не имеет права этого делать. Он страшно удивился: "Почему? – С нашей, русской, точки зрения вы, как следователь, один такой, а плохих авиаторов в немецкой армии достаточно". Они страшно перепугались и стали добиваться, откуда у нас такие сведения. Я сказала, что русский народ разносит молву не только о таких следователях, как Корнст и Райхель. Тогда они очень серьезно и с тревогой просили никогда и никому этого не рассказывать. А им пора, мол, "переменить" службу. "Что, корабль тонет?" – спросила я. Курт рассмеялся и поставил точку над "и": "а крысы спасаются". А о Райхеле у вас неправильное представление, сказали они на прощание. Но об этом тоже никак нельзя говорить.
12. 7. 43. Идут бои на Мге. Небо по ночам апокалиптическое. "Люстры", трассирующие пули и снаряды. Бомбы. Земля дрожит и гудит, как при землетрясении. Страшно смотреть и невозможно оторваться. Сегодня к нам приходила наша первая хозяйка, старушка, спрашивать – прятаться ли ей от эвакуации. Ну а что ей скажешь? У нее на той стороне дочь и сын. И она, конечно, не может поверить, что ей может что-то грозить от "своих". А в то же время, инстинкт ей правильно подсказывает, что если ей ничего не будет, то ее сыну, который сейчас с ней, будет беда. Хотя он работает, как раб, у немцев. Но и у немцев ей меда не ждать. Что можем мы ей сказать? Особенно поле слов Курта.
22. 7. 43. Коля ездил в Гатчину. Виделся там с "Крошкой". Тот спросил у него, очень ли я на него, "Крошку", сердита: "Я иначе никак не мог поступить. И потом вы все поймете и будете меня благодарить". Что за таинственность, подумаешь. И он еще помнит о том, что нас не пустил в "фольксдойчи". Я уже забыла. И благодарю его сейчас. Что-то было бы в эвакуации, а сейчас у нас передышка от голода и лишений. Что будет дальше – неизвестно. Если большевики перережут перемычку Тосненского полуострова, то нам придется срочно надевать себе самим петли на шеи. У нас все время острое ощущение ловушки. А когда будет Гатчина и будет ли – неизвестно. В пропаганде ребята даже перестали уже делать вид, что пишут статьи. Курт и Пауль уверяют, что они сами приедут за нами, если это будет нужно. Но ведь они тоже военные и не располагают собой. Но что Бог даст.
27. 7. 43. Часть отдела пропаганды уезжает в Двинск. Начальник отдела требует, чтобы и Коля тоже ехал с ними. Но "симпатяга" смотался в Гатчину и привез оттуда предписание оставаться. Коля на месте. Что лучше и что хуже – неизвестно. Ужасно только одно – большевики приближаются. Если мы лично и спасаемся, все равно вся жизнь отравлена сознанием их победы. Доктор и тот стал нормальным со страха. И мы теперь спим спокойно.
17. 8. 43. Приезжали из Двинска двое наших. Уже совершенно определенные слухи привезли о Власове. Что-то есть и настоящее. Обещали приложить все усилия, если им удастся туда попасть, перетянуть и нас. Неужели же удастся!
30. 9. 43. Пауль приезжал прощаться. Едет в Германию. То ли в отпуск, то ли еще как, не понять. Курт остается здесь. Говорят, что наш переезд в Гатчину – дело недели. Никак не больше двух. Какое-то странное впечатление у нас с Колей. Наш отдел пропаганды весьма похож на отдел спасения русских людей от большевиков. Никто ничего не делает. Только возят нас всех с места на место и все.
1. 10. 43. Приезжал какой-то тип из Гатчины и привез нам назначение. Машина придет 4-го. Говорил с Колей о книжке, какую он пишет. Называется "Новая Европа". Какие все же фашисты дураки. Ну, какая тут новая или старая Европа, когда у всех уж нет ни малейшего сомнения в конце. А он с самым серьезным видом говорил Коле, что он должен будет написать главу в эту книгу. Конечно, он, Дитрих, выдаст эту главу за свою. Коля даже и не обозлился, и не впал в меланхолию. До того все это теперь звучит нелепо. Писать он, конечно, ничего не намерен.
Гатчина
5. 10. 43. Переехали. Дали нам комнату в огромном каменном доме – бывшие царские казармы. Здесь совершенно новая манера обстрела. Бьют тяжелой артиллерией из Кронштадта. Залпы – сразу снарядов 10-15. Обстрел по часам, ночью. А днем бомбежка. Один раз, без нас еще, бомбили фугасными бомбами. Воронки такие, что двухэтажный дом влезет. В общем, удовольствий много. В нашем же доме живет народ из Царского. Напротив нас живет доктор Х и его сын. О нем идут слухи, что он комсомолец и продолжает держать связь с красными.
14. 10. 43. Еще один наш юбилей. Сколько-то их нам еще осталось. Может, последний. Все больше и больше утомляет жизнь. Нет настоящего дела. Здесь опять ничегонеделание.
17. 10. 43. Была сегодня в кино. В первый раз со времени войны. Видели чудесный фильм "Шведский соловей". Я получила истинное наслаждение от того, что это ничего общего не имеет с настоящим. Но было кое-что и ядовитое. В кинохронике показывали сбор урожая на Украине и как теперь, при немцах, зажиточно живут русские крестьяне. И вдруг промелькнул на одну секунду немецкий солдат с записной книжкой, ведущий учет выхода зерна из-под молотилки. И идиллия сейчас же кончилась. Пахнуло милым и старым заготзерном и прочими советскими удовольствиями. Ну, какие же все-таки дураки. Не могли убрать немца. А немец жирный и важный. Точь-в-точь какой-нибудь старый приказчик.
25. 10. 43. Коля принес из Павловского дворца, где находится их пропаганда, сообщение, что мы должны паковаться и ждать поезда для нас. Едем в Ригу. Вот когда только сбывается мое предчувствие. Все время, сидя в щели, я все говорила нашим: "Мы будем жить в Риге". А они сначала надо мной смеялись, а потом начали ругать. Еще когда мы сидели в щели, то многие говорили, что война кончится через месяц, а я сказала, что мне кажется, что это на годы.
1. 11. 43. Сидим на узлах и ждем своей очереди. С нами едут только учреждения. Никаких "вольных" не берут. Вчера у Коли была забавная встреча с испанцами. Он шел по улице, а их гнали по дороге человек 80 строем. И вдруг они все подняли вопль: "Папа!" И все бросились его обнимать и целовать. Оказалось, мои интенданты. Их перегнали в Гатчину для отправки. Коля говорит, еле отбился. Мне приятно. Жалко, что я их не видела.
6. 11. 43. Завтра выезжаем.
Рига
16. 11. 43. Мы в Риге. В настоящей загранице. Привезли нас сначала на какую-то пустую дачу, и мы все устроились на полу. Теперь мы имеем маленькую комнатушку в соседней даче. Латыш, хозяин дачи, начал кричать на нас, что он нас не хочет. Мы сказали, что у нас нет намерения лезть к ним нахально и что мы не переселимся к ним. Но мы не имеем возможности выбирать для себя помещения, и пусть уж они устраиваются с немцами, как хотят. Через два дня они пришли сами просить нас переехать к ним. Во дворе дачи живет латыш – полукрестьянин, полурыбак. Он, а особенно его жена, очень милые.
Здесь я и Коля имеем настоящую работу в настоящей газете. Газета "За Родину". Пережила два этапа развития. Первый, когда в ней владычествовал Игорь Свободин. Псевдоним немца, ни слова не знавшего по-русски. Газета была просто нацистским листком и наполнялась бредом Свободина. Она совершенно не читалась, и даже немцам, наконец, стало ясно, что вести газету по-прежнему нельзя. Игоря Свободина убрали. Появился новый штат сотрудников, русских. Газета добилась относительной независимости и скоро приобрела влияние среди русского населения. Газета выходит ежедневно. Тираж 80 000 экземпляров. Номер стоит 5 пфеннигов. Но в некоторых областях, как Минск, Витебск она продается из-под полы по 5 марок номер. Расходы, включая и гонорары сотрудников, составляют 2-2,5 тыс[ячи] марок. Остальное забирают немцы. Приятно сознавать, что газета не только не издается на деньги немцев, но еще и платит им. Т.е. немцы грабят нас, нищих. Но этим оплачивается наша независимость. Редактор Стенросс. Из Советского Союза. Он не профессионал-журналист, но журналистская и редакторская хватка у него есть. Сотрудники люди разные. Основное разделение – люди с убеждениями и циники. Фашистов презирают и те, и другие. Среди циников есть бескорыстные подхалимы, старающиеся все угодить немцам. Но большинство сотрудников – люди независимые. Немецкая ферула чувствуется слабо. Но не все можно писать, что хочется. Нельзя, например, ничего писать о Власовской армии, которая все больше и больше начинает обозначаться на нашем мрачном горизонте. Нельзя писать о национальной России. Но можно не писать того, чего писать не хочешь. Немцы не заставляют кривить душой, если не считать кривизной умалчивание. Немцы виноваты в наших умолчаниях, но не в наших высказываниях.
12. 11. 43. К нам приезжал переводчик К., который был в свое время в Царском Селе. Приглашал нас переселиться к ним. Но я и мой оборванный вид не приглянулись его жене, и переселение не состоялось. Да и не подходит нам эта компания, а мы – ей. У них бывает, например, картежная игра до утра. Ну что там делать!
1. 12. 43. Была в редакции и познакомилась со Стенроссом. Мои статьи все печатаются. И я очень довольна, что, наконец, имею возможность отвести душу. Не совсем, конечно. Но все же нас не принуждают говорить то, чего мы не хотим. Мы не можем сказать всего, что мы хотим. Так, например, в статьях Лютова нет ни малейшего намека на антисемитизм или на преклонение перед немцами и Германией. Это не подвиг воздержания. Молчать никому не возбраняется. И если кто-либо из сотрудников позволяет себе антисемитские выпады (что случается очень редко), то не немцы в этом виноваты; если кто-либо низко кланяется перед немцами (тоже нечасто), это дело его совести. Конечно, немцам нужно говорить на страницах газеты свое. Это тебе не большевики. Газета является боевым антибольшевистским органом. Немало места также посвящает вопросам русской культуры. В общем газета настоящая, и редактор настоящий, и работа настоящая. Наконец-то мы до нее добрались. Спасибо нашим друзьям из СД.
18. 12. 43. Сегодня получили страшное известие о гатчинцах. Мальчик, сын врача, о котором говорили, что он комсомолец, оказался членом какой-то национальной русской организации. Она шла против немцев и против большевиков. Его немцы расстреляли перед уходом. По доносу. А батюшку гатчинского от[ца] Федора повесили большевики.
Получили известия, почему "Крошка" нас не выпустил из Царского как фольксдойчей. Они жили в лагерях хуже, чем военнопленные. Вымерло больше 80%.
20. 12. 43. Завтра еду в больницу. Мое здоровье совсем расхлябалось. Вешу 36 килограммов.
26. 3. 44. Вчера выписалась из больницы. Дневника там не писала, но статьи и даже стихи писала. Зато много очень передумала. Наша дорога правильная, и если бы пришлось еще раз начинать сначала, проделали бы то же самое и в том же порядке.